христус.
     - Какого черта?! - взорвалась одна из пленниц. - Что вы,  американцы,
всюду лезете со своими  порядками?!  Здесь  Россия,  понятно?!  Здесь  все
можно!
     - Мы должны ей помочь, - твердила свое  Джуди,  и  никто  не  мог  ее
переубедить.
     Все это время Маша  молчала,  пребывала  в  задумчивости,  и  похоже,
прислушивалась к  голосам,  которые  звучали  где-то  вдали.  Лишь  иногда
переводила какие-то слова, когда считала нужным.
     -  Если  ты  ее  сейчас  спасешь,  потом  будешь  очень  сожалеть,  -
предостерегла Джуди пожилая пленница, а Маша перевела.
     - Я знаю, - кивнула Джуди. - Я готова. Иначе нельзя.
     Она попыталась в одиночку растащить завал,  но  была  слишком  слаба.
Пленницы схватили ее, чтобы помешать, но она вырвалась, побежала к  выходу
из штрека и привела молодого  охранника,  напарника  Сталены;  вдвоем  они
принялись растаскивать доски под осуждающее молчание остальных.
     Никто не шевельнулся, никто слова не проронил,  одна  Маша  вздохнула
тяжело и стала оттаскивать доски в сторону. Густой смрад  заполнил  тесное
пространство штрека.
     Вскоре у ног открылась зияющая пустота,  охранник  посветил  фонарем;
толпа подалась вперед, среди досок все  увидели  торчащую  из  пузырчатой,
похожей на жидкий торф гущи голову с безумными выпученными глазами. Иногда
охранница уходила вниз, исчезала, и плотная зыбучая поверхность  смыкалась
над ее головой; потом охранница появлялась, тяжело и обессилено дыша.
     Альбинос спустил в яму длинную доску, Сталена уцепилась за нее  двумя
руками, охранник и Джуди стали тащить ее наверх. Никто им не  помогал,  ни
один человек, Маша помедлила и стала к ним третьей.
     Напрягаясь, они втроем с трудом тянули доску с охранницей, страдая от
нестерпимой вони, которая крепла и не давала дышать.
     Выбравшись наверх, Сталена  бездыханно  распласталась  у  ног  толпы,
долго отдувалась, распространяя вокруг себя одуряющий смрад.  Отдышавшись,
она села, странно хихикнула, размазывая по себе грязь, потом засмеялась  и
принялась хохотать. Непонятно было, что ее рассмешило, все опешили,  потом
поняли и уже смотрели на нее без злости, даже  с  некоторым  состраданием;
лица пленниц стали одинаково задумчивыми, словно все сообща задумались  об
одном.
     - Свихнулась, - ни к кому  не  обращаясь,  известила  в  пространство
Вера.
     Больше Сталену не видели, молодой охранник сказал, что она  больна  и
находится в госпитале.
     Как ни странно, вскоре Джуди обвинили в диверсии. Суд состоял из трех
человек, следователь, который допрашивал Джуди был одним из трех.
     Молодой  охранник  привел  пленниц  в  тихое  помещение,   украшенное
портретами вождей; над столом,  покрытым  красной  тканью,  висел  портрет
Дзержинского и транспарант со словами "Наш суд - самый справедливый суд  в
мире".
     Они сидели  в  ожидании  судей,  те  запаздывали,  видно,  добирались
издалека, либо были заняты важным делом; молодой  охранник,  не  отрываясь
смотрел на Джуди.
     - Слушай, что он  на  тебя  пялится?  -  обратила  внимание  Маша.  -
По-моему, он в тебя влюбился. Все дни глазеет. Смотри, как вперился. А  он
ничего мужик. Нет, он точно на тебя глаз положил.
     - Он следит, чтобы я не сбежала, - улыбнулась Джуди, но  она  и  сама
заметила, что альбинос смотрит на нее постоянно.
     Появились судьи, три старика: все трое были  в  старых  комбинезонах,
как пилоты из одного экипажа. Один из них приказал охраннику открыть окна.
     "Какие окна?" - поразилась Вера и стала с недоумением озираться.
     Одна из стен оказалась  зашторенной,  можно  было  подумать,  что  за
шторами скрыты окна. Так оно и оказалось.  Охранник  раздвинул  шторы,  за
ними и впрямь обнаружились окна, три окна,  все  как  полагается  -  рамы,
стекла...
     Окна на самом деле были устроены в стене, но с той лишь разницей, что
за стеклами висели  старые  плакаты:  в  одном  окне  -  сельский  пейзаж,
колхозная страда, в другом - большой дымный завод, но, видно,  из  давних,
когда дым над трубами выражал прогресс, в третьем окне  открылась  Красная
площадь, по которой строем шли пионеры.
     Это была комната суда, здесь же  располагался  красный  уголок,  окна
были  устроены,  чтобы  посетитель  не  чувствовал  себя  взаперти  и  мог
отдохнуть душой.
     Суд был  коротким  и  скорым.  Следователь,  он  же  один  из  судей,
рассматривал происшествие как  диверсию  враждебной  страны.  Американская
разведка для того и послала Джуди, чтобы  та  разрушила  важный  объект  и
нанесла гарнизону потери в живой силе и технике.  Имелся  ввиду  утонувший
автомат. Маша хотела перевести Джуди обвинение, но судьи ее  остановили  и
сказали, что необходимости нет.
     Другой судья сказал несколько слов о  важности  бдительности,  третий
призвал  всех  выполнять  служебные  инструкции   и   крепить   могущество
подземного бункера - оплота мира и социализма во всем мире.
     Джуди непонимающе прислушивалась, растерянно поглядывала на Машу,  но
та обескураженно разводила руками: ее останавливали всякий раз, когда  она
хотела дать перевод.
     После  судей  слово  предоставили  обвиняемой.  Джуди  сказала,   что
произошел  несчастный  случай,  и  она  помогла   спасти   охранницу.   Ее
внимательно слушали, не перебивая,  но  к  переводу  так  и  не  прибегли,
сказали, нет необходимости, суду и так все ясно.
     Тем и обошлось. Следователь, он же судья, прочитал написанный заранее
приговор: к высшей мере наказания.
     - Что? - непонимающе вертела головой Джуди. - Что они сказали?
     - Вы спятили! - загалдели пленницы. - Она ее спасла!
     - Заседание окончено, - объявил один из судей.
     - Да вы что?! - вскинулась Вера. - Если б  не  эта  американка,  ваша
охранница захлебнулась бы в говне!
     - Что они сказали?  -  растерянно  спрашивала  Джуди,  чувствуя,  что
происходит что-то ужасное.
     - Вы должны были опросить свидетелей. Меня! Его! - Вера  показала  на
молодого альбиноса. - Спросите! Мы там были! Мы все видели!
     - Нет  необходимости,  -  ответил  один  из  судей,  другой  приказал
охраннику закрыть окна, и тот одну за другой задернул шторы.
     - Что?! Что?! Что они сказали?! Что происходит?!  -  чуть  не  плача,
спрашивала Джуди, уже догадываясь, но еще не веря.
     - Где защита?! Где свидетели?! - кричала Вера.
     - Это буржуазные предрассудки, мы в них не нуждаемся, - ответил  один
из судей и объявил, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
     С присущим ей даром Маша застенчиво поведала, что она думает о суде и
о каждом судье в отдельности, как она  к  ним  относится  и  что  их  ждет
впереди.
     - Карцер! - объявил один из стариков. - На  месяц!  За  неуважение  к
суду!
     Мягко, не повышая голоса,  хрупкая  женщина  известила  суд  о  своем
отношении к карцеру - на английский это было непереводимо, как, впрочем, и
на любой другой язык; Маша намекнула на  мужские  достоинства  судей,  при
этом она утверждала, что между ног у них так пусто и печально, словно  она
сама в этом убедилась или, по крайней мере, ей это доподлинно известно.
     Суд удалился, охранник повел узниц в тюрьму.
     - Died? - тихо спросила Джуди, вокруг нее все подавленно  молчали,  и
она повторила вопрос. - Died? But why? [Смерть? Смерть? Но почему?]
     Ей не ответили, она как-то сразу отстранилась от всех, отделилась,  в
ней появилось что-то нездешнее, какая-то отрешенность, и Джуди  удалялась,
удалялась, хотя оставалась рядом, и ее можно было коснуться рукой.
     - Когда? - спросила Маша у охранника.
     - Сегодня, - ответил он хмуро.
     - Кто?
     - Кому прикажут.
     - Любой?! - не поверили пленницы. - Неужели  любой?!  А  если  кто-то
откажется?
     - Его казнят.
     В гарнизоне не было палача, назначить могли любого, никто  не  вправе
был отказаться. Да, исполнить  приговор  обязан  был  всякий,  кем  бы  ни
приходился  ему  осужденный.   Такие   поручения   даже   поощрялись   как
свидетельство преданности  идее.  Если  у  осужденного  были  в  гарнизоне
родственники или друзья, казнь старались поручить именно им.
     Появился конвой, Джуди поставили  перед  строем  и  объявили  приказ:
исполнить приговор поручалось охраннику, который стерег пленниц.  Все  тут
же - весь строй  -  повернули  головы  к  нему,  словно  им  дали  команду
"ровняйсь!": молодой охранник окаменел и стоял ни жив, ни мертв.
     Понятно было, почему выбор пал на  него:  в  своих  доносах  Сталена,
видно указала на его интерес к американке.
     Конвой повел пленниц в  тюрьму,  охранник  вместе  с  Джуди  и  двумя
сопровождающими направился в дальний штрек, где исполнялись приговоры.
     Бледная, обливаясь слезами, Джуди рассказывала, что с  ней  произошло
вчера. Одной рукой Бирс обнимал ее за  плечи,  другой  гладил  ей  волосы.
Сейчас она переживала все заново - тот страх, то отчаяние и  ту  слабость,
которые одолевали ее вчера.
     Ее долго вели длинными бетонными  коридорами,  спускали  все  ниже  с
горизонта на горизонт. Наконец они пришли в нижний коридор, Джуди  увидела
стальную тяжелую  дверь,  один  из  сопровождающих  долго  вращал  штурвал
герметичного запора, пока ее открыл. За дверью  оказался  глухой  тупик  с
низким земляным полом;  дальняя  стена,  возле  которой  поставили  Джуди,
оказалась щербатой, Джуди поняла, что это следы пуль. Пахло свежей землей,
мягкий пол пружинил под ногами, вероятно, казненных здесь же  хоронили,  и
пол был копан-перекопан, став общей могилой.
     На стене  при  входе  висел  тусклый  фонарь  -  стеклянная  колба  в
проволочной оплетке; стоя у стены, Джуди подумала - это последнее, что она
видит в своей жизни: тусклый фонарь в проволочной оплетке.
     Она не переставая молилась и была как во сне, но  обостренное  ужасом
зрение цепко выхватило из сумрака окостеневшее от напряжения лицо конвоира
и деловито-озабоченные равнодушные лица сопровождающих.
     Джуди  оцепенело  стояла  у  стены.  Беспомощная,  покинутая   всеми,
беззащитная, она покорно ждала конца. Тоскливая черная пустота окружала ее
в этот скорбный час: ни близких, ни родных, ни единой  души;  тюремщики  и
конвой были не в счет.
     Невероятное одиночество, от которого сжималось все  внутри,  охватило
ее, тугая горестная печаль щемила сердце и закладывала дыхание.
     Джуди  ждала  выстрела,  как   вдруг   произошло   что-то   странное,
непостижимое. Охранник обратился к сопровождающим, те ужасно рассердились,
стали на него кричать, она поняла, что они ему угрожают, и вдруг он  навел
на них автомат, обезоружил и жестом приказал Джуди идти за ним.
     Она медлила, решив, что чего-то не поняла, а он нетерпеливо поторопил
ее, открыв дверь и держа сопровождающих под прицелом. Недоверчиво глядя на
охранника, Джуди медленно и оцепенело, вышла,  он  тотчас  закрыл  тяжелую
стальную дверь и второпях закрутил штурвал герметичности до отказа.
     Конвоир жестом показал Джуди, чтобы она поспешила, и пока они шли, он
то и дело тревожно оглядывался и рукой подгонял ее - быстрей, быстрей!..
     Иногда он приказывал ей  остановиться,  а  сам  пробирался  вперед  и
проверял, можно ли пройти, и они шли дальше, замирая, когда слышали  чужие
шаги и голоса, - любой звук заставлял их таиться.
     Был момент, когда охранник  приказал  ей  лечь  и  лег  сам,  погасив
фонарь. Тесно прижавшись друг к другу, они неподвижно  лежали  в  темноте,
кто-то прошел совсем рядом - вооруженные люди, посвечивающие  перед  собой
фонарями.
     Иногда Джуди и охранник почти бежали, иногда осторожно крались. Джуди
задыхалась и едва могла двигаться, но терпела, понимая, что иначе нельзя.
     Он привел ее в какой-то подвал,  показал  лестницу,  которая  уходила
наверх и сказал одно слово: "Иди". Джуди поняла: он отпускает  ее,  а  сам
остается. Она сказала, что ему нельзя возвращаться, но он не понял,  тогда
она взяла его руку и потянула его за собой.
     - Let's go, let's go... [Пошли, пошли... (англ.)]  -  повторяла  она,
показывая жестами, чтобы он шел за ней, но он покачал головой, отказался.
     Джуди  настаивала,  вновь  и   вновь   повторяя,   что   ему   нельзя
возвращаться, он должен пойти с ней, он не двигался, лишь  печально  качал
головой и повторял одно слово:
     - Иди, иди...
     Она заплакала, понимая, на что он решился ради нее и что его ждет.
     - Let's go! - твердила она, и тянула его, тормошила, стараясь  увести
и отчаиваясь от своего бессилия.
     - Прощай, - сказал он - одно из немногих слов, которые она знала.
     Джуди стала медленно подниматься по лестнице, брела, оглядываясь,  он
стоял внизу, глядя вслед, а потом вдруг исчез: когда она в  очередной  раз
обернулась, его уже не было. Она даже не узнала его имени, чтобы  помянуть
в молитве.
     Плача, Джуди выбралась из подвала и, не  видя  ничего  от  слез,  как
слепая, пошатываясь, брела по улице под  удивленными  взглядами  прохожих,
пока не догадалась взять такси.
     Бирс ухаживал  за  ней,  словно  за  ребенком.  Он  понимал,  как  ей
досталось, и делал все, чтобы она поскорее забыла и пришла в себя.  Он  не
покидал ее ни на минуту: она боялась оставаться одна, страх,  что  за  ней
явятся вновь, не давал ей покоя.
     Хартмана после ранения отвезли в госпиталь. Ему предложили  отдельную
палату, но он отказался и попросил, чтобы его поместили вместе  с  раненым
альбиносом, которого он вытащил из воды.
     Хартмана прооперировали.  Бирс  справился  по  телефону,  узнал,  что
операция прошла удачно, но еще раньше Джуди известила Аню, та помчалась  в
больницу и, не раздумывая, стала исправной сиделкой.
     Спустя несколько дней Бирс и Джуди навестили Хартмана в палате.
     - Хай! - приветствовал их Стэн  и,  бледный,  обессиленный,  улыбался
кротко, сидя на хирургической кровати и опираясь спиной на подушки.
     - Здравствуй, Стэн,  -  ответила  Джуди,  и  вдруг  ее  словно  током
ударило: она вздрогнула и уставилась на лежащего у другой стены альбиноса.
     - Это он! - прошептала она чуть  слышно  и  всплакнула  слегка  -  на
радостях, что он жив, и в горести, что он ранен.
     На кровати лежал молодой  альбинос,  который  ее  спас.  Он  же  спас
Хартмана, и выходило, что Бирс ошибся: он надеялся, их  двое  в  подземном
гарнизоне - один спас Джуди, другой - Хартмана,  но  оказалось,  это  один
человек - один на всех.
     Наверное, его можно было определить  в  безумцы.  Таящийся  от  всех,
окруженный смертельной опасностью, без проблеска надежды,  замкнувшийся  в
себе, рискующий на каждом шагу, а главное  -  немыслимо  одинокий,  он  не
поддался стаду, его богам, и один - один! - противостоял  тупой  удушающей
силе.
     -  Спасибо  тебе,  -  Бирс  пожал  ему  руку.  -  Ты  сделал   что-то
невероятное!
     - What is your name? [Как твое имя? (англ.)] - спросила Джуди, а Бирс
перевел.
     - Марксэн, - ответил альбинос.
     "О Боже! - подумал Бирс. - Маркс-Энгельс! Никуда от них не скрыться!"
     Джуди поцеловала раненого, было заметно, как он оробел и смутился.
     - Что с ним? - спросил Хартман, а Джуди растерялась и не  знала,  как
быть.
     - Что-нибудь случилось? - неуверенно спросила она.
     Бирс перевел альбиносу вопрос, тот молчал, как бы колеблясь, стоит ли
говорить,  а  сам  покраснел,  его  белая  кожа   просто   загорелась   от
прихлынувшей крови.
     - Не смущайте его. Это первый поцелуй в  его  жизни,  -  сказал  Бирс
по-английски.
     - На самом деле? - не поверил Хартман, а Джуди  села  к  раненому  на
кровать и погладила по голове: от смущения тот не знал, куда деться.
     Аня навещала раненых каждый день,  Хартман  уже  не  мог  без  нее  и
злился, если она не приходила.
     Молодой альбинос целые дни смотрел в окно, за которым в тепле и  тиши
бабьего лета дремали старые клены, липы и тополя. В воздухе плавали желтые
и красные листья, иногда переулком пробегал мимолетный дождь,  по  вечерам
сквозь опадающую листву  уютно  светились  разноцветные  окна,  и  раненый
часами неотрывно смотрел на чужую жизнь, о которой он  ничего  не  знал  и
которая была для него тайной за семью печатями.
     Он не знал  ничего,  что  окружает  человека  с  рождения,  и  теперь
открывал для себя новый мир, которого был лишен, -  все  то,  что  человек
узнает в младенчестве, - открывал и старался постичь.
     Отряд готовился к последнему штурму. Изо дня в день штурмовые  группы
отрабатывали маневр под землей. Першин  надеялся  обойтись  малой  кровью,
хотя понятно было, что за главный бункер альбиносы будут стоять до конца -
весь гарнизон.
     В один из дней Першин наведался  в  госпиталь,  навестил  Хартмана  и
раненого альбиноса, которого все называли Марк.
     С американцем капитан перекинулся  несколькими  словами,  узнал,  как
идет лечение, нужна ли помощь и пожелал скорее подняться, - Аня помогла им
с переводом. Першин подсел к альбиносу, который, не отрываясь,  смотрел  в
окно.
     - Я знаю, что ты сделал, мне  рассказали.  Неужели  ты  был  один?  -
спросил Першин.
     - Один, - подтвердил Марк.
     - И никто тебе не помогал?
     - Я никого не просил.
     - Не доверял?
     - Да, это было опасно.
     - Как же ты решился?
     - Слишком много крови. Я не хотел.
     - Мы все тобой восхищены! Я бы тоже не хотел крови. Как  ты  думаешь:
это возможно?
     Марк подумал и покачал головой.
     - Они не сдадутся.  Детей  уведут,  спрячут  где-нибудь,  сами  будут
драться.
     - И нельзя им ничего объяснить?
     - Нельзя.
     - А ты бы мог?
     - Это бесполезно. Меня не послушают. Будет еще хуже.
     - Врачи говорят, что тебя скоро выпишут. Что дальше?
     - Не знаю.
     - Если хочешь, я могу взять тебя в отряд, - предложил Першин.
     - Воевать? - он глянул на Першина и покачал головой. - Я не хочу.
     - Ты все знаешь внизу, нам было бы легче. Меньше крови.
     Марк подумал и спросил:
     - Вы действительно не будете никого убивать?
     -  Не  будем,  обещаю.  Надо   поскорее   закончить.   Ты   себе   не
представляешь, как нам это надоело. Всем надоело, не только мне.
     - Хорошо, - согласился Марк. - Если будет нужно, я помогу.
     - Я  на  тебя  надеюсь,  -  пожал  ему  руку  Першин  и  поднялся.  -
Поправляйся скорее.



                                    24

     Сентябрь в Москве был дождливый, ни дня без  дождя.  Прихотливо,  как
вздумается, дождь гулял по всему городу: вовсю в Зарядье, на Болоте  и  на
Плющихе, помышлял объявиться в Кочках, на Разгуляе или на  Благуше,  а  во
многих прочих местах покропит и уйдет, поминай, как звали.
     С того дня,  как  они  вышли  к  бункеру,  Першин  установил  за  ним
наблюдение. Выдвинутые к стене посты сообщали о полной  тишине.  Вероятно,
бункер  жил  по  своим  уставам:  долбил  землю,   занимался   военной   и
политической подготовкой и каждый день проводил общие собрания, на которых
обсуждали, как ужасно жить наверху.
     В штабе ломали головы, как проникнуть  в  бункер:  малым  взрывом  не
взять, большой мог нанести  много  вреда.  Решено  было  пробурить  стену,
понадобились особые буровые станки, и пока  их  готовили,  Першин  устроил
отряду передышку.
     Страх отпустил Москву. Горожане уже не страшились ночей,  и,  хотя  у
магазинов по-прежнему роились толпы и  стояли  длинные  очереди,  жителями
овладела зыбкая надежда: все рассчитывали на облегчение жизни.
     В один из дней Першина пригласили в мэрию и объявили, что за  заслуги
перед городом он получит новую квартиру.  Переезжать  надо  было  немедля,
всей семьей они принялись паковать вещи. Он  подумал,  что  нет  худа  без
добра; не объявись альбиносы и не случись подземной войны,  ему  вовек  не
получить бы такую квартиру. Все свободное  время  Першин  оставлял  семье,
дочки радовались, что видят его каждый день.
     В ненастные дни  в  конце  сентября  Бирс  сделал  два  репортажа  на
телевидении, и  однажды  Джуди  сказала,  что  звонили