е не знал, ее изо
дня в день окружали люди, с которыми он не  мог  знаться  по  той  простой
причине, что у каждого из нас свои пути-дороги.
     Иногда Аня везла  его  к  своим  друзьям.  Большинство  из  них  были
образованными   состоятельными   людьми,   радушными,   хлебосольными    и
гостеприимными, однако Ключников чувствовал себя у них неуютно.
     Что он мог сказать им - он, который слыхом  не  слыхивал  малой  доли
того, о чем они говорили? Он видел, что Ане интересно с ними, ее  занимали
их  мысли,  суждения,  веселили  их  шутки,  она  была  в  своем  кругу  и
чувствовала себя там непринужденно и легко, как рыба в воде, тогда как  он
ощущал себя чужаком. Впрочем, он и был чужаком. И чем дальше, тем  сильнее
зрела и копилась в нем неприязнь.
     По правде сказать, они не  помышляли  обидеть  кого-то.  Разговоры  и
споры, которые они вели,  поглощали  их  целиком,  но  Ключникову  нередко
мнились скрытая насмешка или подвох,  он  долго  потом  испытывал  досаду,
будто опростоволосился или угодил в конфуз. Их  разговоры,  шутки,  споры,
застолья, посиделки, даже их богатые библиотеки вызывали у него злость.
     Разумеется, он не мог вступить с ними в спор, а тем более  что-нибудь
доказать или опровергнуть, и потому  его  подмывало  грохнуть  кулаком  по
столу, чтобы заткнуть им рты. Не говоря уже о  том,  что  он  изревновался
весь, что было не мудрено: кому по нраву, если женщина с тобой лишь телом,
а душой на стороне?
     Ключников долго терпел, но  не  выдержал,  упрекнул  ее,  обуреваемый
досадой, Аня удивилась, глаза ее округлились.
     - Ты ревнуешь?! - она смотрела на него с веселым недоумением, как  бы
не в силах уразуметь, чего он хочет.
     Аня была своенравна и быстра на язык и не задумывалась, что  ответить
и как поступить; она не выносила малейших посягательств на свою свободу  и
тотчас давала отповедь, нередко с перехлестом, чтобы не повадно было; язык
у нее был, как бритва, за словом в карман она никогда не лезла.
     Это было  необъяснимо.  Где,  когда  эта  молодая  женщина  приобрела
свободу,  не  свойственную  большинству  людей,  кто  наделил   ее   такой
независимостью и как жила она, неподвластная никому, как уживалась с нашим
кромешным существованием?
     Спустя время Ключников понял, что привязан к ней. Это было похоже  на
серьезную болезнь: лекарства бессильны - ни избавиться, ни излечиться. Чем
дальше, тем сильнее она привязывала его к себе, он удрученно думал о  том,
какую власть она взяла над ним. Случилось это само собой, Аня не прилагала
никаких усилий, иногда он испытывал к  ней  ненависть  за  свой  плен,  но
поднять бунт, освободиться не мог и не хотел.
     Между тем приближался день ее отъезда. Ключников  не  хотел  об  этом
думать. Он знал, что отъезд неизбежен, но стоило представить, что ее  нет,
как становилось  не  по  себе,  жизнь  мнилась  пустой  и  тусклой,  почти
бессмысленной - представишь, свихнуться впору.
     В общежитии Ключников появлялся редко. С Буровым они не  встречались,
лишь однажды Ключников столкнулся с ним в коридоре.  Сосед  вперил  жгучий
пристальный взгляд, в котором светилось невысказанное тайное знание.
     - Тут тебе Галя звонила, - сообщил  он  хмуро,  с  обидой  и  внятным
укором.
     Ключников кивнул - понял, мол, и прошел мимо.  Он  копался  в  шкафу,
когда на пороге возник Буров.
     - Думаешь, я не знаю?  -  прищурился  он,  глядя  в  упор  неукротимо
горящими глазами. - Мы все знаем.
     - Что? - вяло поинтересовался Ключников, озабоченно роясь в вещах.
     - Все! - в голосе соседа прорезался торжественный металл. - От нас не
скроешь! Не выйдет! Нам все известно!
     - Слушай, не темни... - поморщился Ключников.  -  Говори  толком  или
заткнись. Я спешу.
     - К еврейке?! - с огнем  в  глазах  и  прокурорской  медью  в  голосе
натянулся, как струна, Буров.
     - Вот оно что... - понимающе кивнул Ключников. - Тебе-то что?
     - Мне?! Мне?! - выкрикнул Буров и задрожал мелко, затрясся.  -  Своих
предаешь?! Ради жидовки?! Невесте изменил! Товарищей  забыл?!  Организацию
бросил! - глаза его пылали неукротимо,  он  дрожал  весь  от  возбуждения,
голос звенел и бился, как огонь на ветру, в  паузах  он  подвывал,  словно
заклинал кого-то.
     - Заглохни, Буров... Не до тебя, отвали, - устало попросил Ключников.
     - Ну да, конечно... У тебя теперь евреи друзья! Купили они  тебя!  На
бабе поймали! Что - нет, скажешь?! Присушила она тебя! Между ног держит!
     Ключников  не  выдержал,  выставил  его  в  коридор.  Буров  вопил  и
упирался, Ключников выволок его за порог и повернул ключ в замке. Буров  с
криком бился в дверь, и когда Ключников вышел, по всему коридору из комнат
пялились соседи; Ключников шел, словно сквозь строй.
     Было от чего помрачнеть, и пока Ключников ехал в отряд, он чувствовал
позади внимательные взгляды соседей, спину жгли раскаленные глаза  Бурова,
его пронзительный крик все еще резал слух.


     ...по ночам отряд тщательно прочесывал подземную Москву. Все чаще они
натыкались на бункеры и тоннели, весь центр был изрыт на разной глубине  -
Лубянка, Мясницкая, Старая и Новая площадь, Китай-город, широкие ухоженные
тоннели вели  в  Кремль  и  в  соседние  ветки  метро,  мощные  бункеры  и
коммуникации залегали на большой глубине  рядом  с  Арбатской  площадью  и
Пречистенским бульваром, на Таганке и на станции метро  "Павелецкая",  где
за раздвижной стеной длинного перехода с  кольца  на  радиус  располагался
резервный штабной бункер.
     Новые  сооружения  нередко  соседствовали  с  древними  подземельями,
иногда они пересекались или соединялись в общую  систему.  Особенно  тесно
старые и новые  постройки  смыкались  под  Кремлем.  Из  Боровицкой  башни
древний, увешанный сталактитами ход, направлялся к руслу  Неглинки,  новый
секретный ход был прорыт  вдоль  всего  Тайнинского  сада,  где  на  месте
подворья Угрешского монастыря и соседнего с ним двора  Беклемишевых  между
Петровской и Москворецкой башнями за  церковью  Константина  и  Елены,  от
которой остались лишь подклет  и  фундамент,  охрана  Кремля  поставила  в
угловой  садовой  низине  приземистое  здание,  невидимое  снаружи   через
кремлевскую стену и похожее на старинные палаты:  кирпич,  крутая  кровля,
кованые решетки...
     Отсюда старый ход вел под ров Калиты и дальше, под кремлевскую  стену
между Петровской и Безымянной башнями в сторону  Москва-реки,  а  древний,
обнаруженный еще  в  XVIII  веке  князем  Щербатовым  ход  направлялся  от
Никольской башни к Лубянке. Современный, хорошо оборудованный тоннель  шел
под  Красной  площадью  к  Шевалдышевскому  подворью,  где  соединялся   с
благоустроенными бункерами  коммунистической  партии,  уходящими  вниз  на
большую глубину. Поодаль бункеры имели замаскированные выходы в метро и на
поверхность и сообщались с подземными этажами Лубянки.
     Весь Сретенский холм, один из семи  московских  холмов,  был  изрезан
внутри,  как  муравейник,  скрывая  опрокинутый  вниз  загадочный   город,
подземное отражение Москвы, сказочный Китеж-град - с  той  лишь  разницей,
что существовал не в воде, а под землей.


     ...довольно часто Хартман приглашал Бирса  на  свою  яхту.  Стэн  был
хорошим яхтсменом, и Бирс, который никогда прежде не  ходил  под  парусом,
как прилежный юнга учился у шкипера ставить  грот,  стаксель  и  спинакер,
управляться с такелажем и помалкивал, стирая шкотом в кровь  ладони,  лишь
дул на них, когда они особенно горели.
     Оба они любили серфинг и нередко галсами  носились  под  парусами  на
досках, а иногда выходили на катере Хартмана  в  открытое  море  и,  надев
акваланги и гидрокостюмы, ныряли с гарпунами, чтобы поохотиться под водой.
     Хартман пригласил Бирса полетать на собственном спортивном  самолете,
который он сам пилотировал. Раз в году  Хартман  отправлялся  на  охоту  в
Африку, во время  сафари  ему  доставляло  особое  удовольствие  встретить
крупного зверя один на один, чтобы в  полной  мере  пережить  опасность  и
почувствовать риск.
     О, это была мужская жизнь! Бирсу не под силу было делать все  наравне
с Хартманом, однако тому не пришлось доказывать свое превосходство: узнав,
что Антон новичок, Стэн успокоился и взялся  его  обучать;  делал  он  это
охотно и терпеливо.
     На уик-энд они втроем с Джуди отправлялись в горы и два дня  катались
на лыжах и загорали, попивая по вечерам  у  камина  вино  в  принадлежащей
Хартману альпийской хижине, сложенной из бревен и дикого камня.
     Это были два счастливых безмятежных дня. Ярко сияло  солнце,  цветные
костюмы  лыжников  красиво  выделялись  на  заснеженных  склонах,  белизна
слепила  глаза,  и  лишь  свист  лыж,  взрезающих  наст,  нарушал  плотную
космическую тишину, которая лежала на склонах окрестных гор.
     На лыжах Антон чувствовал себя увереннее, чем в море, и все же он  не
мог  тягаться  с  Хартманом,   который   катался,   как   профессиональный
горнолыжник, что и не мудрено было: когда все к  твоим  услугам,  грех  не
уметь.
     Как спортсмен, Хартман был сильнее Бирса. Стэн выиграл все  партии  в
теннис и плавал он лучше, но в одном, Антон знал,  он  сильнее:  в  умении
убить и выжить; об этом Хартман не подозревал, а Бирс помалкивал.
     Да, он умел убивать из всех видов оружия и даже голыми руками и  умел
выживать в любых условиях - научила родная страна, но  чем  тут  хвастать,
чем гордиться перед мирными дружелюбными людьми? И  потому  он  помалкивал
скромно о своих возможностях, словно в них  заключалось  что-то  постыдное
для него.
     В один из вечеров Бирс и Джуди, поужинав, сели в машину.
     - Сегодня нам предстоит бессонная ночь, - объявила Джуди.
     - Хорошая новость! - с воодушевлением одобрил Бирс.
     - Это совсем не то, что ты думаешь.
     - Жаль. Из-за чего тогда не спать ночь?
     - Сюрприз! - состроила рожицу Джуди.
     Они свернули на автостраду Сан Винсент и, набрав скорость,  помчались
на юг, минуя по дороге бульвары Олимпик и Пико. Машина на большой скорости
шла по автостраде, в свете фар  ярко  фосфоресцировали  дорожные  знаки  и
разметка полотна, поодаль от дороги  то  с  одной,  то  с  другой  стороны
появлялись и уходили назад, как плывущие в ночном небе эскадры, светящиеся
небоскребы.
     В кабине  играла  музыка,  и  казалось,  музыка  звучит  над  летящей
навстречу дорогой, над обочинами, над окрестным пространством, над широкой
зеленой долиной между океаном и горным хребтом и возносится вверх,  высоко
над грешной землей.
     Бирс  рассеянно  смотрел  по  сторонам,  слушал  музыку  и  думал   о
превратностях судьбы, занесшей его в морскую пехоту на Курильские острова,
позже на войну в горы Афганистана, а теперь сюда, в калифорнийскую долину.
Тогда он не  знал  еще,  что  причуды  судьбы  приведут  его  на  войну  в
подземелья Москвы.
     Джуди выехала на бульвар Венеции, идущий от  океанского  побережья  в
сторону центра, и затормозила возле одноэтажного  плоского  белого  здания
Уилширского дивизиона городской полиции.
     - Понятно. Ты решила сдать меня в полицию, - сказал Бирс.
     - Да, сэр, - подтвердила она.
     - В чем меня обвиняют?
     - Вы уделяете мне слишком мало внимания.
     - Серьезная вина. За это полагается электрический стул.
     Начальником смены в дивизионе оказался высокий чернокожий лейтенант с
тонким интеллигентным лицом, приятель Джуди. С его  помощью  она  устроила
Бирсу патрулирование по ночному Лос-Анджелесу.
     Лейтенант показал Бирсу помещение дивизиона  -  множество  комнат,  в
которых  за  компьютерами  работал  дежурный  персонал,  а  потом   вызвал
сержанта, широкоплечего крепыша с  накачанными  мышцами,  и  приказал  ему
повозить гостей по городу.
     - Давайте договоримся: что бы ни случилось, из машины не выходить.  Я
за вас головой отвечаю, - сказал сержант по имени Майкл, когда они сели  в
просторную полицейскую машину.
     Пока они ехали, Майкл показал, как работает бортовой компьютер: можно
было связаться с компьютером любой другой машины, с картотекой  дивизиона,
городского полицейского управления, со штаб-квартирой  ФБР  в  Вашингтоне,
даже с Интерполом, чтобы получить необходимые сведения.
     - Смотри, - Майкл показал на пронесшуюся  мимо  светлую  "тойоту".  -
Делаем запрос, - он нажал несколько кнопок, на маленьком светящемся экране
побежала разверстка. -  Машина  в  угоне  не  значится.  Фамилия  и  адрес
владельца. За ним ничего не числится. Ангелочек. Даже штраф не платил.
     - Здорово! - восхищенно покрутил головой Бирс.
     Они поспели на несколько происшествий, на пожар, на  мелкую  кражу  в
баре, но в  целом  вечер  выдался  спокойный,  и  они  медленно  объезжали
криминальные кварталы, где проживали пуэрториканцы, китайцы и черные. Сидя
за рулем, сержант  ловко  управлял  машиной  и  дополнительными  фонарями,
расположенными на крыше  машины,  освещал  верхние  этажи,  двери  и  окна
подвалов и темные углы в стороне от дороги; он успевал вести переговоры по
рации, поглядывал  на  планшет  с  планом  города,  а  иногда  вылезал  и,
придерживая  кобуру  с  пистолетом,  настороженно  обходил  подозрительные
тупики и задворки.
     Из дивизиона по радио сообщили, что их  разыскивает  Стэнли  Хартман,
вскоре он и сам позвонил в машину и спросил, где они находятся. Поглядывая
на планшет, сержант объяснил ему маршрут движения.
     - До встречи, - сказал Хартман и отключил связь.
     Драку на пустыре неподалеку от автострады Санта Моника  они  заметили
еще издали, сержант прибавил скорость, резко затормозил и  какое-то  время
наблюдал из машины, оценивая обстановку.  Дрались  двое  черных  -  рослые
парни в кожаных куртках, еще несколько человек сидели вокруг и, попивая из
банок пиво, наблюдали за дракой.
     - Эй, кончайте! -  крикнул  сержант  из  машины,  однако  драчуны  не
подумали подчиниться.
     - Проваливай! - обернулся на мгновение один из них.
     - Сопротивление полиции! Сейчас заберу, - сержант показал им в оконце
наручники и поболтал ими в воздухе.
     - Люди выясняют отношения. Не надо никого забирать, сами  разберутся,
- обратился к нему один из зрителей.
     - Кому сказал?! - железным голосом рявкнул на них Майкл и,  прихватив
дубинку, вылез из машины.
     - Что тебе надо? - повернулись  к  нему  драчуны,  а  зрители  лениво
поднялись и, сделав несколько шагов отрезали путь к машине.
     В это мгновение сзади на большой  скорости  подкатил  Хартман,  резко
затормозил и, открыв дверцу, выбрался из машины.
     - А это еще кто? - удивился один из зрителей. - Ты  тоже  полицейская
задница? А ну, проваливай!
     - Что происходит?! - громко спросил  Хартман,  который  не  привык  к
такому обращению.
     - Сядьте в машину! -  резко  приказал  ему  сержант,  кладя  руку  на
торчащий из кобуры пистолет, но было поздно: Хартман опомниться не  успел,
кто-то схватил его и, понятное дело, словами уже было не обойтись.
     Бирс стремительно выскочил из машины, поймал в захват  руку,  которая
держала Хартмана и, нагнувшись, бросил нападавшего  через  спину.  Работая
руками и ногами, он устроил им мельницу, после которой  двое  улеглись  на
землю, а третий скрючился и не мог разогнуться;  остальные  уставились  на
Бирса с уважением. Сержант между тем выхватил из кобуры пистолет  и  навел
на компанию.
     -  Эй,  парень,  где  ты   научился   так   драться?   -   миролюбиво
поинтересовался один из драчунов.
     - В России, - ответил Бирс. - А еще я воевал в Афганистане.
     Они явно не поверили и уставились на него, тараща глаза, Бирс обратил
внимание, какие у них яркие и огромные белки.
     - Он русский, - объяснил сержант, пряча  пистолет.  -  Настоящий.  Из
Москвы.
     - Действительно? - недоверчиво глянул собеседник,  а  второй  тут  же
предложил зайти в соседний бар, он еще никогда не пил с русским.
     - Нам некогда, джентльмены, мы с сержантом патрулируем по  городу,  -
приветливо объяснил им Бирс.
     - Он мне помогает, - добавил Майкл. - У нас обмен опытом.
     Черные парни понимающе покивали,  их  белозубые  улыбки  сверкнули  в
калифорнийской ночи, как яркие вспышки.
     - Благодарю вас, - сдержанно сказал Хартман Бирсу. - Я  хочу  забрать
Джуди. Это не женское дело.
     - Да, конечно. - Бирс  показал  на  полицейскую  машину,  в  которой,
оцепенев от страха, сидела в полумраке Джуди. - Прошу вас.
     Он намеренно не стал подходить, чтобы они  могли  объясниться.  Джуди
отказывалась, Хартман настаивал, а потом сел в свою машину  и  раздраженно
захлопнул дверцу; издали было заметно, что его разбирает злость.
     Хартман круто развернулся и помчался назад. Бирсу казалось, что  даже
улетающие в  темноту  красные  стоп-сигналы  машины  выражают  досаду.  Он
постоял, глядя вслед, и открыл дверцу полицейской машины, сел на  переднее
сиденье. Неожиданно сзади его шею оплели руки Джуди.
     - О Тони, я горжусь тобой! - воскликнула она, сияя.
     - Тебя опасно выпускать, ты нам всех клиентов разгонишь, - садясь  за
руль, проворчал сержант. - Без работы останемся.
     Они покатили дальше, и, как настоящий полицейский патруль,  объезжали
территорию Уилширского дивизиона.


     ...Першин установил наблюдение за всеми подземными ходами, но  понять
что-либо не мог: люди продолжали исчезать. По  ночам  то  в  одном,  то  в
другом районе Москвы пропадали  люди,  рассказы  убитых  горем  домочадцев
сводились к  набегу  бледных,  беловолосых,  низкорослых  людей  в  старых
комбинезонах, каких давно уже, с  послевоенных  лет  никто  не  носил.  По
описаниям выходило, что это те же альбиносы. Они проникали  под  землей  в
любое место Москвы, в любой дом и похищали людей; никто  не  знал,  откуда
они появляются, куда исчезают, где скрываются, куда уводят свои жертвы.
     Отряд не раз перехватывал их - группы и одиночек, однако взять  живым
никого не удалось: зная  подземелья,  как  свой  дом,  альбиносы  исчезали
тотчас, а те, кому не удавалось оторваться, отчаянно  сопротивлялись  и  в
безвыходном положении, загнанные в тупик  и  обложенные  со  всех  сторон,
кончали жизнь самоубийством.
     Раненый между тем выздоравливал -  креп  день  ото  дня,  но  молчал.
Уговорить его было невозможно, полученный им  приказ  застил  все  здравые
доводы, как плотная штора свет.
     Альбиносу дали особые препараты, человек под их действием рассказывал
все, что знал. То,  что  Першин  услышал,  ввергло  его  в  растерянность,
хорошо, что заранее вели съемку, не будь кассет, не поверил бы.



                                    15

     Когда он приехал, Аня сразу поняла: что-то стряслось.  Ключников  без
утайки рассказал ей о Бурове, она внимательно выслушала, не перебивая.  Он
ждал от нее каких-то суждений, но она промолчала, лишь обмолвилась кратко:
     - Сам решай.
     - Что?
     - Как тебе быть.
     Больше они на эту тему  не  говорили.  Аня  была  спокойна,  ни  тени
насмешки или привычной иронии.
     Ни разу еще, с тех пор, как они сошлись,  не  говорили  они  о  своих
племенах, он о русских, она о евреях - не было нужды. В часы  свиданий  ни
ей,  ни  ему  в  голову  не  приходило  вспоминать,  кто  из   них   какой
национальности, как не приходит это в голову тем, кто под  огнем  сидит  в
одном окопе или бок о бок идет в атаку: в любви, как в бою, национальность
роли не играет.
     С самого начала Ключников с отчетливой ясностью понял,  что  говорить
об этом нельзя, если он не хочет ее потерять: то был заповедник, запретная
зона, нечто вроде минного поля, куда не стоит вступать - одно неосторожное
движение и тебя разнесет  на  куски,  даже  пуговиц  не  останется.  И  по
естественному в природе инстинкту самосохранения Ключников  уразумел,  что
нельзя вторгаться на заповедную территорию.
     Вскоре он заметил в ней какие-то перемены - горечь  в  лице,  печаль,
заплаканные глаза; что-то  происходило  в  ее  жизни,  чего  он  не  знал:
спросит