оение  и
проводы дембелей.
     Дверь в казарму неожиданно  отворилась,  на  крыльцо  высыпала  толпа
моджахедов, они вовсе не таились, некоторые широко скалили зубы, громко  и
весело переговаривались, и  Ключникову  показалось,  что  кое-кто  из  них
деловито, как мясники после работы, вытирает ножи.
     Освещенные  фонарем,  они  тесно  сбились,  толпясь  на  крыльце,  на
ступеньках и внизу, на земле, сообща радовались неизвестно чему; в  сортир
отчетливо долетали их голоса и смех.
     Он уже догадался, что произошло, хотя боялся признаться себе в  этом.
Он не думал о сослуживцах, сейчас его заботой были афганцы.
     Ключников лег поудобнее, расставил локти, взял моджахедов в прицел  и
ударил по ним длинной очередью - бил, пока не уложил всех,  дверь  казармы
была вся изрешечена и разбита, под огнем от нее летели  щепки  и  пыль,  и
теперь крыльцо,  ступеньки  и  тела  моджахедов  были  усыпаны  деревянной
трухой.
     Оборвав огонь, Ключников вскочил, выбежал из двери, обогнул сортир  и
скатился в сухой арык, который тянулся вдоль  забора,  упал  на  устланное
листьями дно. Здесь было темно, ветки  деревьев  образовывали  навес,  при
желании по арыку можно было перебраться на другое место и занять позицию.
     Приподнявшись,  Ключников  увидел,  что  фонарь  на  крыльце   погас.
Несколько уцелевших моджахедов залегли и повели ответный огонь по сортиру,
осыпая очередями дверной проем, в котором минуту назад был Ключников.
     Из арыка он хорошо все  видел.  Он,  как  зритель,  наблюдал  бой  со
стороны: моджахеды лежали под стенами казармы рядом с крыльцом; в  темноте
были отчетливо видны яркие вспышки, автоматы били по сортиру, от  которого
во все стороны летели куски окаменелой глины.
     Ключников  прицелился  и  пустил  несколько  коротких   очередей   по
вспышкам, потом по дну арыка переполз на другое место, и пока полз,  сухие
листья оглушительно шуршали под ним, как жесть.
     Ни звука не было теперь, ни движения - в казарме, рядом и  вокруг.  И
Ключников лежал без движения, прислушивался,  вглядываясь  в  темноту,  но
непроглядная ночь безраздельно царила  вокруг,  и  умолкшие  при  стрельбе
цикады вскоре возобновили громкий хоровой стрекот.
     Выждав, Сергей выбрался из  арыка  и  пополз  по  земле  за  кустами,
окаймляющими арык. Он обогнул плац и подкрался к казарме с другой стороны.
Начинало светать, ночь размылась, темнота  уже  не  была  столь  густой  и
слабела, слабела, вскоре в ней проступили плоские крыши кишлака  и  склоны
окрестных холмов. Все было тихо вокруг, безмятежно, в мире и покое  лежала
земля, не верилось, что идет война, умиротворение легло на долину, и Божья
благодать снизошла с небес, чтобы успокоить ожесточенных людей.
     Ключников осторожно приблизился к  крыльцу.  На  ступеньках  и  рядом
лежали моджахеды, которых настиг его автомат. Двое из них были  еще  живы,
но не двигались, лишь изредка бессильно открывали глаза, видно, он  тяжело
ранил их, и  теперь  они  медленно  умирали,  равнодушные  ко  всему,  что
творилось вокруг. Лица их были спокойны - ни печали, ни гнева, они  знали,
что умирают, и уже отрешились от земных забот, уходя на вечное  поселение;
терпеливо и покорно ждали они конца.
     Теперь следовало зайти в казарму. С начала боя из нее никто не вышел,
никто не мелькнул в окне, словно она была пуста. Ключников открыл дверь  и
постоял, прислушиваясь, держа палец на спусковом крючке.
     Как он догадывался, моджахеды вырезали всю роту. В казарме никто даже
не проснулся, все лежали на своих койках, и дневальный сидел на месте, где
настигла его смерть. Одних убили старым, испытанным на востоке способом  -
шомполом в ухо: короткое движение и мгновенная бесшумная смерть, ни стона,
ни крика, человек погибал в один миг  без  всякой  паузы  между  жизнью  и
небытием, другие лежали с перерезанным горлом.
     Непривычно тихо было в казарме, где всегда стоял  шум,  гремел  смех,
гомон,  ругань,  и  даже  ночью  тишину  нарушали  стоны,  храп  и  сонное
бормотание.  А  сейчас  было  неестественно  тихо,  в  тишине  странно   и
необъяснимо на всю казарму стучала громкая  дождевая  капель.  Недоумевая,
Ключников осмотрелся и понял: по всей казарме с частым  отчетливым  стуком
на пол падали с кроватей тяжелые капли крови.
     Ключников добрел до входной двери и прислонился к  косяку  -  не  мог
стоять,  его  рвало.  Он  сполз  на  колени,  но  легче  не  стало,  рвота
выворачивала его наизнанку,  он  с  трудом  выбрался  за  порог,  шатаясь,
спустился с  крыльца,  где  лежали  моджахеды,  и  медленно,  вспотык,  на
подгибающихся от слабости ногах, побрел прочь, не замечая,  что  на  дворе
уже день.
     Ясный,  погожий  день  разливался  вокруг  насколько  хватало   глаз,
разгорался,  затопляя  светом  долину,  кривые  улочки  кишлака,   склоны,
соседние холмы и дальние, на  излете  взгляда,  снежные  вершины,  которые
окрасило встающее солнце.
     Ключников попал в госпиталь, хотя на теле не было ни  царапины.  Боль
теснилась в груди, и стоило уснуть,  подкрадывался  один  и  тот  же  сон:
смуглые черноволосые улыбчивые афганцы в длинных белых рубахах, жилетах  и
шароварах приближались беглым шагом. Ключников не мог двинуться с места.


     ...рассветный туман  взбухал  над  косогорами  и  заросшими  оврагами
Коломенского и Нагатинской поймы, густел и под слабым ветром  двигался  на
Москву. Окутав Кожухово, туман полз к Таганскому холму, затягивал по  пути
Крутицы и расползался вширь - к Рогожской заставе и по другую сторону реки
в Кожевники.
     Белая мгла стояла над московскими логами и урочищами: в  Котельниках,
в Старых Серебряниках, на Трубе и Неглинной, в Сыромятниках и напротив, за
Яузой, где под Крутым яром сбегал в реку ручей Золотой Рожок.
     Туман накрыл берега Москва-реки, обводной канал и прибрежные низины -
Кадаши, Якиманку, Болото, Ленивку, растекался и вставал над Пречистенкой и
Девичьим полем.
     Пережив ночь, Москва погрузилась в тяжелую рассветную  дрему,  и  кто
знает, какие кошмары,  какие  мучительные  сны  разыгрывались  сейчас  под
бесчисленными крышами. Каменное забытье сморило измученную Москву, сковало
из края в край изнуренный бессонницей город. Именно в этот  час  случились
основные события.


     ...глубокие ниши, прикрытые спереди  выступами  стены,  располагались
одна против другой по обе стороны от тоннеля. Это  была  удобная  позиция:
Бирс и Ключников устроились в глубине ниш  за  уступами  и  могли  скрытно
наблюдать за тоннелем, в то  же  время  они  видели  друг  друга  и  могли
обмениваться знаками.
     С уходом разведчиков в тоннеле повисла непроницаемая тишина.  Ничего,
казалось, не происходит и ничего не меняется, но какое-то смутное ожидание
угадывалось в круглом замкнутом освещенном пространстве.
     Спустя время донесся непонятный скребущий звук, и в просвете  тоннеля
необъяснимо возник человек. Трудно было понять, откуда он появился, потому
что боковая стена в этом месте выглядела  сплошной,  но  именно  из  стены
показалась сначала голова,  из  стены  шагнул  он  на  колею,  поозирался,
прислушался и для верности приложил ухо к рельсу.
     Одет он был весьма странно: мешковатый темный комбинезон  вроде  тех,
что носил в армии технический состав в годы войны; грубые рабочие  башмаки
из свиной кожи с заклепками, старый  авиационный  шлем,  каких  никто  уже
давно не носил; длинные уши шлема были стянуты ремешком на затылке.
     Для ремонтника он вел себя слишком настороженно, к тому же на поясе у
него висела старая армейская саперная  лопатка  на  деревянной  ручке,  по
экипировке можно было подумать, что его занесло сюда из давних времен.
     Затаившись в нишах, Бирс и Ключников обменялись через тоннель знаками
- будем брать. Они дождались, когда незнакомец  поравняется  с  нишами,  и
прыгнули с двух сторон на полотно, незнакомец оказался между ними.
     Нельзя было сказать, что они  застигли  его  врасплох.  Вероятно,  он
постоянно готов был к любой неожиданности. Незнакомец  мгновенно  упал  на
шпалы, откатился в сторону и вскочил тотчас, держа  перед  собой  саперную
лопатку, как топор.
     - Брось лопату! - приказал Ключников.
     Незнакомец не подумал подчиниться, он лишь попятился, и держа  лопату
перед собой, пружинисто присел, готовясь  дать  отпор.  Бирс  и  Ключников
разошлись по обочинам, однако стены тоннеля не позволили взять  противника
в клещи.
     - Брось лопату, мы тебе ничего не сделаем, - пообещал Бирс.
     Незнакомец, казалось, не слышал. Он пятился, сохраняя дистанцию, и не
подпускал их к себе. В эту секунду мигнули фонари, диспетчер, как  всегда,
за  десять  минут  до  пяти  часов   давала   первый   временной   сигнал,
предупреждая, что вскоре в третий рельс дадут напряжение.
     - Эй, парень, стой! Погоди... Пора отсюда убираться,  -  обратился  к
незнакомцу Бирс, тот не ответил, но лицо его выдавало враждебность.
     Они попытались сблизиться с ним, он пятился и вдруг  бросился  бежать
по узкой обочине; ничего не оставалось, как пуститься вдогонку.
     Бег по железнодорожному полотну требует особой сноровки и  в  отличие
от беглеца преследователям давался с трудом. Незнакомец неожиданно вскочил
на деревянный короб контактного рельса и исчез в черном  устье  кабельного
коллектора. Разведчики прыгнули следом и окунулись в темноту, как в  воду.
Они замешкались на  мгновение,  отыскали  при  входе  выключатель:  редкие
лампочки осветили изгибающийся бетонный коридор, увешанный кронштейнами  с
пучками кабелей.
     В  тесноте  рослые  разведчики  не  могли  соперничать  с   проворным
беглецом,  незнакомец  похоже,  знал  все  повороты;  коридор   неожиданно
раздвоился, от развилки в разные стороны  тянулись  узкие  темные  боковые
ходы, пришлось включить ручные фонари.
     Для беглеца, судя по всему, было безразлично, как передвигаться  -  в
темноте или на свету: то ли он бежал по памяти, то  ли  видел  в  темноте.
Бирс и Ключников изрядно отстали, беглец оторвался и уходил все дальше.
     Это было странное преследование. Их как будто водили за  нос,  таская
по узким коридорам,  которые  сходились,  расходились,  делились,  образуя
лабиринт. Иногда им казалось, что они бегут по кругу, точно  беглец  путал
их, чтобы не привести туда, куда им не следовало попасть.
     Не было сомнений, что незнакомец прекрасно ориентируется под  землей:
он знал, куда бежать, и хорошо видел в темноте, иногда он резко сворачивал
и как бы исчезал в стене.
     Шаря фонарями по стенам, они отыскивали решетку или щель,  куда  едва
можно было втиснуться; незнакомец, похоже, всю жизнь только и  делал,  что
скрывался под землей. Казалось,  этому  не  будет  конца.  Узкий  бетонный
коридор, душный смолистый запах  кабельной  изоляции,  дышать  нечем,  пот
заливает глаза, потолок на  каждом  шагу  норовит  снести  череп,  вот-вот
рухнешь, как загнанная лошадь.
     В широкой штольне, похожей на вентиляционный  канал,  горело  тусклое
дежурное  освещение,   по   дну   бежал   бойкий   ручей,   переливающийся
разноцветными струями: просачивающаяся отовсюду вода  содержала  грунтовые
соли, машинную смазку, смолистую пропитку для шпал и  становилась  густой,
как нефть, и едкой или, как говорили специалисты,  агрессивной  жидкостью,
разъедающей металл и бетон.
     Брызги из-под ног летели  во  все  стороны.  Воздушный  канал  привел
разведчиков в тоннель, они снова бежали по обочине вдоль колеи.  Диспетчер
тем временем дал второй временной  сигнал:  в  пять  утра  дважды  мигнули
фонари.
     Под тоннелем, где зигзагами шли водоотводы перекачки,  кое-где  текли
маленькие речки и приходилось брести по колено в воде. Они почти  настигли
беглеца, когда четверть шестого прошел последний временной сигнал:  трижды
мигнули  фонари,  и  это  означало,  что  сейчас  в  третий  рельс   дадут
напряжение.
     Едва они поднялись в тоннель, показался поезд.
     - Стой, дурак! - заорал Бирс незнакомцу и прижался к ребрам  тюбинга,
Ключников сделал то же самое.
     Беглец метнулся перед поездом через пути и скрылся из вида.
     Мимо разведчиков у  самого  лица  с  лязгом  и  грохотом  проносились
вагоны, гул железа наполнил тоннель,  мелькали  освещенные  окна  -  поезд
пролетел и  оставил  после  себя  пустоту,  от  которой,  казалось,  можно
задохнуться; вдаль уносились красные фонари последнего вагона.
     После поезда Бирс и Ключников пребывали  в  легком  нокдауне.  Беглец
скрылся  в  шахтном  коллекторе  -  длинном  штреке,  который  перекрывали
герметичные двери, похожие по форме  на  бабочку,  две  скошенные  створки
были, как крылья, разделенные посередине.  И  здесь  по  заиленному  лотку
бежала ярко-оранжевая солевая вода,  по  мокрым  стенам  катились  крупные
капли, со сводов текли тонкие струйки.
     Все трое мотались по штрекам, боковым выработкам, шахтным  сбойкам  и
каналам, лезли вверх и вниз по металлическим лестницам. И все же беглец не
мог оторваться от преследователей. Они, как гончие, взявшие след,  кружили
по лабиринту и диву давались, как незнакомец ориентируется под землей.
     Иногда он затаивался в темноте, они  вдруг  переставали  слышать  его
шаги и медленно крались, освещая фонарями каждый  угол,  готовые  в  любую
секунду отбить нападение. Да, они бежали по кругу.  Беглец  изматывал  их,
таская за собой, они подумали, что он, вероятно,  знает  какие-то  другие,
свои, тайные ходы, где мог скрыться, но не делает этого, чтобы не  открыть
секрет чужим.
     - По-моему, мы кружим, - тяжело отдуваясь, сказал Бирс.
     - Я пойду за ними, а ты  здесь  встречай,  -  предложил  Ключников  и
поспешил вслед за удаляющимися шагами беглеца.
     Бирс погасил фонарь и затаился за углом в том  месте,  где  коллектор
делал изгиб. Шаги Ключникова постепенно затерялись вдали, наступила полная
тишина. Непроницаемая темень окружала его; Бирс подумал, что откажи фонарь
- ему никогда не выбраться отсюда: будет наощупь бродить в потемках,  пока
не обессилит вконец и не испустит дух в кромешной тьме.
     Пока  Бирс   поджидал   беглеца   в   засаде,   Ключников   продолжал
преследование. К этому времени ноги налились свинцом, не хватало  воздуха,
каждый шаг давался с трудом. Его вдруг остро потянуло в  Звенигород:  вода
на песчаных отмелях в излучинах  реки  пронизана  солнцем,  можно  босиком
брести по мелководью, можно подняться на луг, за  которым  растут  могучие
старые вязы. Он вспомнил высокую траву, плеск ледяной прозрачной Разводни,
солнечные блики под густыми низкими вербами...
     Бирс услышал в темноте  отдаленные  шаги,  они  приближались,  вскоре
стали отчетливыми, он почувствовал  сердцебиение.  Антон  напрягся,  чтобы
схватить незнакомца, как тот вдруг остановился, не дойдя нескольких шагов,
застыл в потемках: то ли почуял чужой запах, то ли  остерегло  обостренное
чутье опасности.
     Бирс включил фонарь и направил яркий луч в  лицо  беглецу.  Он  часто
потом  вспоминал  бледное,  почти  белое  лицо,  невероятную   сектантскую
сосредоточенность,  лихорадочный  блеск  глаз,  зрачки  которых  светились
красным дьявольским цветом.
     Они  находились  в  большой  вентиляционной  камере  по  соседству  с
гигантскими  шахтными   вентиляторами,   которые   стояли   на   массивных
железобетонных станинах,  разделенных  узким  проходом.  Вентиляторы  были
похожи на мощные авиационные  моторы,  несли  на  себе  дюжину  поворотных
лопаток и выглядели устрашающе, как огромная мясорубка.
     Незнакомец рванулся в проход  и  нажал  кнопку  на  щите  управления.
Рабочие колеса мягко тронулись с места, пошли по кругу и стали  вращаться,
набирая  ход;  через  несколько  секунд  колес  уже  не  было  видно,  они
превратились в сплошные воздушные диски, наполнив камеру чудовищным  гулом
и ураганным ветром, который, казалось, способен разрушить бетон; Бирс даже
подумал, что его сдует, как сухой лист.
     Сгибаясь под ветром, Бирс осторожно двинулся по узкому проходу  между
вращающимися колесами, ему казалось, они изрубят его на куски, но  он  все
же проник к щиту и нажал кнопку.
     Гул моторов стал стихать, но колеса долго еще вращались, ветер от них
слабел и угасал, угасал, пока не исчез.  Незнакомец  тем  временем  сквозь
воздушный канал выскочил в шахтный ствол. Это был  гигантский  колодец  из
чугунных колец, который  глубоко  прорезал  землю,  на  стене  его  висела
отвесная железная лестница, вроде тех, что висят по стенам домов на случай
пожара. Каждые шесть метров лестница прерывалась  маленькой  промежуточной
площадкой из прутьев, и когда Бирс ступил  на  площадку,  у  него  зашлось
сердце: площадка висела над бездонным  провалом,  в  пустоте  прутья  пола
мнились зыбкой опорой.
     Незнакомец быстро лез по лестнице вверх, удары  ботинок  по  железным
перекладинам наполняли ствол шахты протяжным металлическим  звоном.  Бирсу
до смерти надоела бесконечная погоня, однако  ничего  не  оставалось,  как
снова пуститься вдогонку.
     Антон старался не смотреть вниз: мало радости  болтаться  в  пустоте,
поневоле  заскучаешь;  вздумай  незнакомец  принять   бой   на   лестнице,
неизвестно, чем это  кончится,  бабушка,  как  говорится,  надвое  гадала,
проигравший выбывает.
     Двумя пролетами ниже следом лез Ключников. Бирс подумал,  что  хорошо
бы загнать незнакомца в верхний коллектор, откуда можно  было  попасть  на
поверхность. Антон лез, задыхаясь и чувствуя, как немеют руки  и  ноги,  и
вдруг - он не поверил себе - он услышал наверху голоса  и  увидел  горящие
фонари: в это  трудно  было  поверить,  но  на  верхней  площадке  беглеца
дожидались остальные разведчики.
     Незнакомец понял, что попал  в  западню.  Он  забрался  на  ближайшую
площадку и остановился, поглядывая вверх и вниз.
     - Слушай, парень, мы тебе ничего не сделаем, обещаю! - крикнул сверху
Першин.
     Беглец молчал и озирался в каком-то странном оцепенении, словно решал
что-то важное для себя. Бирс добрался до площадки,  которая  располагалась
на один пролет ниже, и теперь их разделяло только шесть метров; можно было
хоть немного перевести дух. Пока Бирс отдувался, на площадку рядом  с  ним
тяжело взобрался Ключников, судя по его виду, погоня и эта лестница и  ему
дались нелегко.
     - Слушай, кончай, - в досаде и раздражении сказал  он  незнакомцу.  -
Погонялись, и хватит. Надоело!
     Беглец не ответил. Освещенный сверху  и  снизу  яркими  фонарями,  он
затравленно   озирался   и,   конечно,   понимал,   что   деться   некуда.
Преследователи загнали его, только и оставалось, что сдаться,  но,  видно,
он  не  мог  смириться  или  не  хотел;  глубоко   посаженные   глаза   на
неестественно  бледном  лице  были  расширены  и  светились   непостижимым
яростным светом, как будто его одолевало всепоглощающее чувство: неистовая
любовь, жгучая ненависть, несокрушимая вера.
     Неожиданно для всех незнакомец вскочил на прутья  ограды,  застыл  на
мгновение, что-то крикнул и бросился вниз, никто даже  сказать  ничего  не
успел.
     Все молчали, обмерев, и похоже, забыли дышать. Незнакомец долго летел
в сумеречной пустоте, потом снизу донесся короткий глухой удар, и все было
кончено.



                                    7

     Постукивая колесами, электричка пересекла мост в  Филях.  В  западном
порту на Москва-реке грузились и разгружались речные суда, над  терминалом
вращались стрелы  портальных  кранов,  ниже  по  течению  с  высоты  моста
открывалась городская панорама, и было видно, как поезд метро, выскочив из
тоннеля, резво катит по зеленому прибрежному откосу.
     Любая  поездка  в  Звенигород  мнилась  счастьем.  Стоило  электричке
вырваться из города, как на душе светлело,  за  спину  отлетали  заботы  и
московская толчея; предстоящие дни сулили безмятежность и утешение.
     Уже за Голицино Москва едва помнилась, покой окрестных лесов нисходил
в мысли, как благодать.
     Изредка, когда дела удерживали Ключникова