мушник, из старших лейтенантов  волею  случая  ставший
без пяти минут генералом. Он также не стал садиться, а застыл на пороге,
держа руки в карманах.
   - Рассказывайте, молодой человек, - велела Сабина.
   - Ничего себе! - воскликнул наш  гость.  -  Да  кто  вы,  собственно,
такая, чтобы задавать здесь вопросы?
   - Меня зовут Сабина Георгиевна Новак;  Романов,  так  неосмотрительно
распорядившийся принадлежавшей мне по закону собственностью, - мой зять,
а...
   -  Вы  приобрели  квартиру  у  Романова  на   основании   генеральной
доверенности? - спросил я, обрывая Сабину.  Я  мгновенно  вычислил  трюк
Павлуши и не хотел, чтобы Сабина вываливала лишнюю информацию.
   Представитель мира большого бизнеса, или кто он  там  был,  соображал
туго.
   - Не  исключено,  что  квартира  действительно  принадлежала  вам.  -
Мужчина посмотрел на Сабину. - Но сделку  с  Романовым  мы  оформили  на
основании доверенности, выданной вами же.  Там  стояла  ваша  заверенная
нотариусом подпись.
   - Я никаких бумаг не подписывала, - отрезала Сабина.  -  Мой  адвокат
это засвидетельствует. - Она снова кивнула в мою сторону.
   - А каким образом... - он начал что-то припоминать, -  каким  образом
получилось, что, осматривая квартиру, я вас здесь не видел? Ни вместе  с
Романовым, ни тогда, когда побывал тут на днях? Он  отдал  мне  ключи  и
сообщил, что квартира пуста.
   - Сабина Георгиевна находилась в больнице, - сказал я и уточнил  даты
пребывания Сабины  в  медучреждении,  добавив,  что,  если  он  пожелает
взглянуть на выписку из истории болезни, я сейчас же ему ее предоставлю.
   Мужчина отмахнулся от меня, как от  назойливой  мухи,  и  с  коровьей
задумчивостью в очах спросил:
   -  А  где  в  настоящее  время  находится  Романов?  Сабина   ядовито
хихикнула.
   - Это большой вопрос, молодой человек, - сказала  она.  -  Во  всяком
случае, где-то за пределами данной страны. Точнее затрудняюсь сказать.
   - Хотел бы я знать, - пробурчал мужчина, - почему это я должен верить
всему, что вы мне тут навешали? Ладно, вашего зятя мы и в Бруклине, и  в
Канберре достанем. Еще не родился пацан, которому сойдет с рук - взять и
развести меня. А если родился, то ему же хуже. Квартира - моя,  и  любой
суд это подтвердит. Я никого тут не знаю, ни с кем из вас не имел  дела,
и попробуйте докажите, что вы, - он просверлил  Сабину  потемневшими  от
злости глазами, - не вселились сюда самовольно!
   Надо было  всю  эту  бодягу  по-быстрому  сворачивать.  Я  уже  успел
сообразить, что лучше не доводить дело  до  установления  личности.  Все
документы, касающиеся Сабины, уплыли за океан.
   Опережая Сабину, которая уже готова была  с  негодованием  отвергнуть
заявление нашего гостя, я раздельно произнес:
   -  Никакого  самовольного  вселения!  Смешно  слышать.   Повода   для
обращения в суд по данному вопросу я не усматриваю. Но если у вас... - я
поднялся и подошел к мужчине почти вплотную, чтобы он меня хорошо слышал
и по возможности понимал, - если у вас возникнет такое желание,  советую
для  начала  проконсультироваться  с  грамотным  юристом.  Хочу   только
подчеркнуть,  что  в  ходе  сделки  с  продажей  этой  квартиры   Павлом
Николаевичем Романовым вы стали соучастником  подлога,  на  что  имеется
соответствующая статья. В процессе судебного разбирательства  этот  факт
будет отправной точкой. Вам все ясно?
   - Да, - буркнул мужчина. - Яснее не бывает. Позвольте-ка мне  пройти.
- Он слегка отодвинул меня плечом и, не прощаясь, вышел в прихожую,  где
Ян Овсеевич на сей раз подпирал уже дверь комнаты Сабины...
   - Сабина Георгиевна, - произнес я, - да успокойте же наконец собаку.
   Впервые вижу Степана в таком состоянии...
   - Сама удивляюсь, - заметила Сабина, поднимаясь с  табуретки.  -  Что
это он так расстроился, бедняга? Вероятно,  ему  нужно  подышать  свежим
воздухом...
   Она направилась в гостиную, что-то бормоча под  нос,  а  я  вышел  из
кухни за курткой. Домушник блуждал по  тамбуру,  изучая  замки  в  обеих
дверях, а покончив с этим, снова  рассеянно  потрогал  обрывки  бумажной
ленты, преграждавшей путь в жилище Македонова.
   - Гость покинул нас? - поинтересовался я, натягивая кроссовки.
   - На большой скорости, - сказал Домушник. - Мутная история.  Пока  вы
там беседовали, я заглянул в его бумажник во внутреннем кармане пальто.
   - Ну и?
   - Кое-что есть. Надо навести  справки  об  этом  мужчине.  На  всякий
случай.
   - Отличная работа, полковник, - сказал я и свистнул Степана...
   Минут через сорок мы снова сошлись за  столом  в  гостиной.  К  этому
моменту  Домушник  уже  получил   исчерпывающую   характеристику   Павла
Николаевича Романова, но Сабина все еще не могла успокоиться  по  поводу
продажи квартиры.
   Мне не очень хотелось портить вторую  часть  ужина,  однако  ближе  к
концу, когда мы перешли к десерту, все-таки пришлось  прервать  нить  ее
воспоминаний и задать пару конкретных вопросов. Пока я варил  кофе,  она
объяснила Домушнику, как и  почему  оказалась  в  больнице  и  по  какой
причине не сообщила семье о своей травме. Из кухни я возвратился как раз
в тот момент, когда Сабина, указав на меня, проговорила:
   - А затем Егор несколько обескуражил меня известием о том, что я  уже
похоронена...
   - Да, - заметил я скорбно, - мне первому досталась эта честь.  И  вот
что любопытно, - продолжал я, - Сабине Георгиевне будет  стоить  немалых
усилий доказать, что она жива.
   Домушник задумчиво помешивал ложечкой сахар в кофе.
   - Ну, это не так сложно,  -  проговорил  он.  -  Достаточно  получить
разрешение прокуратуры на эксгумацию трупа. - Он взглянул на застывшую с
чашкой Сабину. - А заодно будет установлена личность  и  той,  чье  тело
было предано земле вместо вас.
   - О Господи,  -  воскликнула  Сабина,  -  Ян  Овсеевич!  Да  меня  же
кремировали!
   Домушник слегка побагровел и,  поерзав,  потянулся  к  вину.  Сабина,
догадался я, рассказала ему многое, но не все. О Дровосеке она умолчала.
   - Не важно, -  произнес  я,  -  кого  там  вместо  Сабины  Георгиевны
схоронил Павлуша. Слишком он далеко, чтобы его об этом спросить. Главное
- восстановить Сабину в правах.  Кстати,  вы  так  и  не  ответили  мне,
Сабина, какие документы исчезли из дома и на  какую  сумму  вас  ограбил
зять?
   - Все это чепуха! - отрезала Сабина. - На жизнь у меня найдется.
   Кредитной карточкой он воспользоваться уже  не  сможет...  Паспорт  я
восстановлю по пенсионной книжке, а документы на квартиру получу  заново
- как и остальные, взамен утерянных.
   - Сабина, - сказал я, - на все это уйдет бездна времени и сил,  а  мы
не знаем, как повернется  дело  с  человеком,  которому  Павлуша  продал
квартиру. Можно было бы - когда вы соберете все документы  -  попытаться
возбудить уголовное дело против Романова, но, думаю,  никто  на  это  не
пойдет. Или я ошибаюсь, Ян Овсеевич? .
   - Не ошибаетесь, - сказал Домушник. - Старики никого не интересуют...
   Получить новый паспорт  я  вам  помогу,  -  он  улыбнулся  Сабине,  -
допустим, вы его действительно потеряли. С  документами  на  квартиру  -
сложнее, но и это выполнимо... при наличии. Главное сейчас - разобраться
с этим резким покупателем. Значит,  так.  Первое  -  завтра  меняем  все
замки. Второе -  с  вашего  позволения,  Сабина  Георгиевна,  сегодня  я
переночую у вас.
   -  Блеск!  -  воскликнул  я.  -  Ян   Овсеевич   распишет   вам   всю
последовательность  действий  с  документами,  а  вы,   Сабина,   будете
буквально выполнять все его инструкции. Ходить по инстанциям,  стоять  в
очередях, давать мелкие взятки, но в течение ближайших  двух  недель  вы
обязаны иметь на руках абсолютно все.  И  не  делайте  брезгливую  мину.
Упрямиться опасно.
   - Что это вы, Егор, говорите со мной, как со слабоумной, -  обиделась
Сабина. - Я сделаю все, даже составлю новое завещание...
   - А это еще зачем? - изумился я.
   - Затем, - мрачно ответила Сабина. - Не пропадать же добру.
   Я побрел на кухню и вымыл посуду.  Абсурдность  положения  Сабины  не
волновала меня. Меня беспокоило ее психическое и  физическое  состояние.
Ее  нервы,  ее  сердце,  ее  кровяное  давление,  в  конце  концов.   Ну
восстановит Сабина документы, подтверждающие ее гражданские права,  -  и
что? Она останется в одиночестве в этой огромной, полной теней квартире,
со стареющим псом, с подорванным здоровьем - и кому до нее будет дело...
   Но я, умник, безусловно,  все  еще  не  знал  эту  женщину.  Когда  я
возвратился в гостиную, обе бутылки были  пусты,  в  сухой  руке  Сабины
тлела сигарета без фильтра, а ее глаза молодо  блестели,  когда  она  на
секунду взглянула на меня, прервав  чтение.  Кому  еще  могло  прийти  в
голову читать стихи участковому? Но еще больше меня  поразило  выражение
лица Домушника: на нем были написаны растерянность и удовольствие.
   - ...И все хотят увидеть  всех,  рожденных,  гибельных  и  смерти  не
имущих... - Она замолчала и взглянула на меня еще раз.
   - Ну, я пошел, - пробормотал я.  -  Посплю  немного.  Звоните,  ежели
чего...
   Меня провожал Домушник. Я потрепал  за  ухом  выползшего  в  прихожую
сонного скотч-терьера и покинул этот дом. Не без  грустного  ощущения  -
как всегда бывает после приключения, подошедшего к концу. Ян Овсеевич  с
достоинством пожал мне руку и заверил, что все будет в лучшем виде.
   Я спустился по пустынной черной лестнице этажом  ниже  и  отпер  свою
холодную берлогу. Сна как не бывало, но и сил заняться  чем-то  полезным
также. Я не любил это пограничное  состояние  -  незаполненной,  дырявой
какой-то действительности. Сабина жила в ином измерении,  и  дорасти  до
понимания подобного человеческого феномена Господь меня еще не сподобил.
   Я  лениво  разделся,  погасил  верхний  свет  и,  перетащив  приемник
поближе, решил поискать  музыку,  чтобы  спокойно  и  бездумно  выкурить
последнюю в этот день сигарету.
   Передвинув ползунок селектора, я добавил громкости и  покрутил  ручку
настройки. В эфире ничего не было, кроме непрерывного слабого шуршания.
   Что за чертовщина? - удивился я  и  тут  же  сообразил,  что  верньер
настройки не работает, так как я  кнопкой  зафиксировал  частоту  106,3.
Рабочую частоту Домушникова "клопа".
   Чертыхнувшись, я уже собрался было отключить  память,  как  вдруг  до
меня дошло, что слышу я  нечто  не  совсем  обычное.  Слабый  шорох  был
несущей частотой "клопа", а это означало ни больше ни меньше, что сейчас
он в рабочем режиме.
   Устройство включалось только от звука определенной мощности, из  чего
следовало, что этот самый звук имел место, и не где-нибудь, а  в  пустой
двадцать третьей.
   Когда "клоп" дремал, эфир на данной частоте был совершенно пуст.
   О музыке я и думать забыл. "Клоп" бодрствовал, но больше я ничего  не
слышал. Что это могло означать? От шума извне включиться он не мог,  это
было исключено. Самопроизвольное падение какого-то предмета? Бывает,  но
редко.
   Больше версий у меня не было.
   Я вывел регулятор громкости вправо до упора, и шуршание заполнило мою
полуосвещенную комнату. Будто тучи  термитов  доедали  какую-нибудь  там
библиотеку Конгресса. Я закрыл глаза и откинулся  на  подушку.  Из  всех
чувств оставался только слух. Если не последует новый  звук  достаточной
силы, через пять минут "клоп" самостоятельно отключится, экономя энергию
батарейки.
   Что я хотел услышать? Что там могло быть, в этой пустой  квартире,  с
которой у меня были связаны не самые лучшие воспоминания?
   Секунды текли, и наконец, словно из бесконечной дали, до меня донесся
очень слабый свистящий звук, похожий на тот, который издает одна  ткань,
скользнув по другой, более плотной.  Затем  последовал  едва  различимый
щелчок и я напрягся и задержал дыхание  -  несколько  вполне  отчетливых
легких шагов.
   Шаги как будто удалялись.
   Еде один звук - его я сразу  узнал:  выключатель  Далеко.  Кухня  или
ванная, исходя из того, что  "клоп"  сидит  в  оконном  кондиционере.  И
наконец, я услышал звук льющейся воды, который почти сразу стих до почти
неразличимого, будто закрыли дверь ванной.
   Через  несколько  секунд  "клоп"   отключился.   Около   получаса   я
вслушивался в пустой зазор эфира,  откуда  все  это  донеслось,  но  без
всякого результата.
   Полное молчание. То, что находилось в  двадцать  третьей,  больше  не
производило шума, достаточного, чтобы  включить  чертову  подслушивающую
машинку.
   Македонов вернулся?
   Этого не могло быть. Если бы это случилось сегодня, Степан дал бы нам
знать, что кто-то входит в тамбур. Да и зачем ему  таиться?  Тогда  кто?
Или же это попросту дурацкие шутки слишком чувствительного микрофона? Но
шаги я слышал совершенно отчетливо. Соседи не имели к  этому  отношения,
все происходило в квартире у меня над головой.
   Я выключил приемник,  поднялся  и  протопал  на  кухню  с  так  и  не
зажженной сигаретой в кулаке. Там я сел на холодную как  лед  табуретку,
закурил и стал слушать, как шумит в трубах вода.
   Потом она прекратила шуметь.

Глава 4

   В семь я был на ногах. Не открывая глаз, выполз  на  кухню,  поставил
чайник и сунул на горелку кастрюльку с овсянкой.
   Пока я умывался, до меня дошло, что Степана со мной больше  нет,  сам
же я овсянку на дух не выносил. Так что вместо английского  брекфеста  я
залился  под  завязку  кофе  с  парой  бутербродов,  закурил  и  впал  в
задумчивость.
   В делах моих по-прежнему царило запустение, но это было еще полбеды.
   Получив отчет, мой шеф только сдавленно зарычал. Спасало меня одно  -
с утра до вечера Таврюшенко мотался как соленый заяц.  Но  теперь  этому
пришел конец. Кто бы там ни был арестован по делу Дровосека, в следствии
наступила новая фаза, и кровь из носу. надо было предстать пред  светлые
очи начальства.
   Не вставая с кухонного табурета, я протянул руку и  щелкнул  клавишей
"Панасоника", который притащил с собой  в  кухню.  Настройка  оставалась
прежней, но на 106,3 ничего не было, как  и  следовало  ожидать.  "Клоп"
безмолвствовал, а значит, и двадцать третья молчала. Почему-то это  меня
не обрадовало.
   Между тем в восемь ноль-ноль мне надлежало сменить на посту Кузьмича,
отзвонившего свои сутки, и ничего не оставалось, как спуститься,  упасть
старику в ноги и уломать продержаться  на  вахте  хотя  бы  до  половины
третьего. Уж к двум-то я ухитрюсь удрать из следственного  управления  и
вернуться.
   На такой случай  у  меня  была  запасена  бутылка  "Черносмородиновой
горькой", и хотя я не сомневался, что она  возымеет  действие,  Кузьмич,
конечно, по  обыкновению,  покуражится,  ссылаясь  на  неотложные  дела,
больное сердце  и  на  то,  что  нагрузки  ему  категорически  запрещены
медициной.
   Прикинув, я добавил к "Горькой" еще  кое-что,  чтобы  у  Кузьмича  не
возникло надобности отлучаться, оделся и съехал  вниз.  Старик  поначалу
возмутился,  но,  как  и  ожидалось,  все-таки  дал  себя  уговорить.  Я
поклялся, что в начале третьего буду как штык, мы выкурили по сигаретке,
а напоследок Кузьмич поинтересовался, что, по моему мнению, мог делать в
доме спозаранку участковый Домушник, тем более  что  сам  он  не  видел,
чтобы тот входил в подъезд. Не ночевал же  здесь  старший  лейтенант,  в
самом деле?
   Я пожал плечами,  изображая,  в  меру  способностей,  недоумение.  Не
отнимешь - вохровский навык крепко сидел в старике. Память и глаз его не
подводили, так что за подъезд я мог быть спокоен.
   - Да, - вдруг спохватился Кузьмич, - вот что еще...
   - Потом, - ответил я. - Кузьмич, дорогой, погибаю. Извини. Я побежал.
   На улице мне пришлось поднять  воротник  и  потуже  задернуть  молнию
куртки. Вот тебе и апрель, месяц нежной зелени... Туман доедал снег  всю
ночь, но так и не управился к утру. Сопливый  призрак  гриппа  назойливо
витал над сонной толпой в троллейбусе.
   На полпути в прокуратуру я сообразил, что,  проснувшись,  мне  первым
делом следовало бы позвонить Сабине и сообщить Домушнику о  том,  что  я
слышал  вчера  вечером.  По  крайней  мере  было  бы  с  кем   разделить
ответственность. Но я не сделал этого, потому что и сам  не  был  вполне
уверен в реальности услышанного.
   Это могло оказаться все что угодно -  наводки,  шорохи  сквозняков  в
лопастях кондиционера, отзвуки соседских шагов...
   Стоп, сказал я себе. Какие такие шаги? Справа от двадцать  третьей  -
Сабина, снизу - ваш покорный слуга, сверху... А кто, собственно,  у  нас
сверху?
   Именно этот вопрос я и обязан был задать Кузьмичу. Кто-кто, а  уж  он
наверняка и видел, и запомнил нового жильца, а по умению в  двух  словах
дать исчерпывающую и ядовитую характеристику старику равных нет.
   Решив, что Кузьмич никуда не денется, а Сабина,  судя  по  тому,  что
Домушник покинул дом, провела ночь спокойно, я вошел в серое  здание  на
бывшей улице Народных комиссаров и поднялся на третий. Лицо у меня  было
бесстрастным и  деловитым,  как  у  прожженного  лондонского  стряпчего,
однако я достоверно знал что Гаврюшенко неминуемо сдерет с меня шкуру. И
произойдет это в ближайшие четверть часа.
   Так оно и вышло, и до половины второго я горбатился над  клавиатурой,
загоняя в компьютер всякого рода бумажный мусор, а в промежутках пытался
разнюхать, кого же все-таки взяли по делу Дровосека.
   Это оказалось посложнее бинома Ньютона.  Информация  о  подозреваемом
была заблокирована со всех сторон, и  даже  место  его  содержания  было
окутано таким мраком, будто загребли не обычного отечественного маньяка,
а как минимум Железную Маску.
   Потолкавшись в курилке  и  наслушавшись  трепа,  а  затем  сопоставив
жалкие крупицы истины, которые удалось выудить, я пришел к  выводу,  что
вопреки фанфарам с этим типом что-то не  очень  клеится.  Знаем  мы  эти
штучки. Когда следствие зашло в тупик, подняли банки  данных,  раскопали
среди проходивших по тем или иным серьезным делам фигуранта, который был
замечен в намерении чего-то кому-то оттяпать, а теперь,  заполучив  его,
чешут в затылках, как бы выколотить из него "сознанку".
   То-то Гаврюшенко матерится сверх обычного  и  сидит  у  себя  мрачнее
тучи, когда следовало бы ходить именинником.
   Единственное, что удалось выяснить достоверно, -  следователь  Трикоз
никакого отношения к задержанию и получению информации  о  подозреваемом
не имел и впредь иметь не будет,  так  как  в  понедельник  отправлен  в
командировку в Ростов по совершенно другому делу. А  это  означало,  что
показания Сабины не сыграли никакой роли в ходе расследования, и  одному
Аллаху известно, хорошо это  или  плохо.  Скорее  всего  протокол  мирно
покоится в ящике рабочего стола Трикоза, и помнит ли о  нем  задерганный
Гаврюшенко - еще вопрос.
   В  половине  второго,  сочтя,  что  довольно  послужил  отечеству,  я
бесшумно слинял, наказав своей трудолюбивой однокурснице Люське отвечать
на расспросы, что, мол, побежал перекусить и вот-вот вернется. Часов  до
четырех эта липа сгодится, а там и конец рабочего дня.
   Когда я, не опоздав ни на минуту, вкатился в  подъезд,  Кузьмич  меня
положительно изумил. Впервые я видел его  в  таком  виде  на  посту.  Не
сказать  чтобы  и  раньше  обходилось  без  греха,  но  это  было  нечто
экстраординарное. Язык у него заплетался,  он  нес  какую-то  ахинею,  а
временами  порывался  исполнить  любимую  песню  своей  молодости.   Это
почему-то оказалась "Гляжу как безумный на черную шаль".
   Я заглянул за барьер - в бутылке  "Черносмородиновой"  оставалось  на
два пальца. Доза явно превышала возможности Кузьмича. Собственной  рукой
я лишил себя источника достоверной информации.  Однако  жалеть  об  этом
было поздно. Обняв старика за поясницу, я вывел его на воздух, застегнул
бушлат, покрепче нахлобучил на седые вихры  офицерский  треух  и  вручил
сумку, в которой  тот  приносил  еду.  Время,  слава  Богу,  было  самое
спокойное, поэтому вся эта сцена шла при пустом зале. Затем  я  повернул
Кузьмича лицом к  его  пятиэтажке,  после  чего  ем