взгляд.
   Это была кровь. Светлая, чистая и совсем свежая.  Ее  было  много,  и
каждая  капля,  падая,  как  бы  слегка  подпрыгивала  и  только   потом
расплывалась в пурпурный пятак, смешиваясь с пылью на полу.
   Единственный раз в жизни я слышал, как кричит раненный насмерть заяц.
   Этот высокий, пронзительный, полный тоски и страдания крик до сих пор
стоит у меня в ушах.  Будто  маленькую  измученную  душу  изо  всех  сил
отдирают от тела, а она  цепляется  за  него  всеми  лапами,  когтями  и
зубами, ни в какую не соглашаясь уходить в гремящую и воющую тьму...
   Плотное, но подвижное и гибкое тело Дровосека дрогнуло и метнулось  в
проем балконной двери. Еще мгновение  -  и  он  уже  стоял  на  парапете
ограждения, лицом к нам и вплотную к боковой стенке балкона, поддерживая
себя в равновесии  с  помощью  ржавого  кронштейна,  торчащего  из  этой
стенки, на котором в  незапамятные  времена  висел  горшок  с  индийской
геранью.
   - Эй, эй! Полегче! - растерянно проговорил Поль. Лицо  его  посерело,
блеснули белки. Он слегка подался вперед.
   Дровосек перебросил ногу за стенку и стал нащупывать  ее  закраину  у
соседнего балкона.
   Я схватился за спинку стула и сжал ее так, что за хрустели суставы.
   Потому что знал, что справа нет ни какого балкона, а только пустота.
   Дальнейшее я видел как в замедленной съемке.
   Ржавый кронштейн хрустнул и обломился у основания.  Грибов  мгновенно
сделал движение  перехватиться,  но  его  ладонь  только  скользнула  по
шероховатой поверхности  бетона,  обломок  кронштейна  вспорол  кожу,  и
равновесие ушло. Тело его переломилось в  пояснице  в  отчаянном  усилии
поймать опору, локти взлетели вверх, порыв ветра распахнул безрукавку  -
но это было уже свободным падением.
   Последнее, что я успел заметить, - выражение спокойного облегчения на
его лице, а затем он исчез из поля зрения.
   С улицы донесся странный звук, будто небрежно дернули толстую басовую
струну.
   Мне потребовалось не меньше минуты, чтобы заставить  себя  подойти  и
посмотреть вниз.
   Тело Дровосека, скомканное и бесформенное, как  куль  тряпья,  ничком
лежало на жухлой прошлогодней траве в прогалине между кустами, метрах  в
пяти от люка теплотрассы. Что-то показалось мне странным; но я далеко не
сразу понял, что  теперь  оно  гораздо  короче,  чем  раньше.  На  траве
расплывалось бурое  пятно.  А  главное  -  я  не  видел  его  голову.  Я
зажмурился - в просвет между облаками ударило солнце, едва ли не впервые
за этот месяц, - а когда открыл глаза, почти сразу обнаружил и ее.
   Слипшийся темный ком застрял в кустах в полуметре от асфальтированной
дорожки, ведущей к подъезду.
   А над всем этим, на уровне  второго  этажа,  все  еще  вздрагивала  и
подпрыгивала расчалка, удерживавшая в натяжении провода,  подведенные  к
прожектору на козырьке подъезда.
   Это было все равно что попасть  окурком  в  урну  с  борта  рейсового
авиалайнера. Траектория падения  тела  Дровосека  пересеклась  с  линией
тонкого стального троса чуть повыше плеч, и ускорение сделало свое дело.
   Я вернулся в комнату, нашаривая в кармане пачку "Ротманс".
   - Дайте и мне, - сказала Сабина, откидываясь в кресле.
   - Ну? - спросил все еще сизый Поль.
   - Не советую, - негромко сказал я. - Зрелище не слишком аппетитное.
   - Поль, голубчик, - попросила Сабина, - сходите на кухню и  принесите
тряпку. Надо вытереть пол. Заодно выпустите и Степана. Что-то  я  сейчас
не слишком мобильна. А кстати, - прищурилась она, - что  у  вас  было  в
этом пакете?
   - Как что? - удивился Поль. - Гуманитарная помощь. Скрап. По-русски -
мясные обрезки. Для самого умного пса.
   Он махнул рукой и затопал по коридору.
   - Как там? - спросила Сабина, принимая из моих еще подрагивающих  рук
сигарету.
   Поль все не возвращался, зато на пороге гостиной возник  взъерошенный
Степан и остановился, не сводя  глаз  с  ярких  пятен  на  полу.  Сабина
окликнула его, но пес не шелохнулся, издав тихий горловой звук.
   - Значит, он мертв, верно? - снова спросила она.
   - Вернее  не  бывает,  -  ответил  я,  щелкнув  зажигалкой,  а  затем
опустился на корточки рядом с ней, затягиваясь так,  что  казалось,  еще
немного - и захлебнусь тяжелым сырым дымом.
   - Бедняга... - сказала Сабина, и я уже совсем  собрался  спросить,  к
кому  это  относится:  ко  мне,  к  Полю,  к  Степану  или  все-таки   к
обезглавленному трупу, валявшемуся  в  кустах  неподалеку  от  подъезда,
когда почувствовал, как ее невесомая ладонь легла  на  мою  выстриженную
макушку.  -  Кто-кто,  а  уж  я-то  хорошо  знаю,  каково  это  -   быть
мертвецом...
   Она опустила веки, помолчала и добавила:
   - Потому что смерть наступает не тогда, когда кончается жизнь. Иногда
раньше, иногда позже. Сама по себе она всего лишь точка в  конце  фразы.
Но книга-то не окончена... Между прочим, Ежи, эта мысль  принадлежит  не
мне.
   Я не чувствовал ровным счетом никакой склонности философствовать,  но
все-таки спросил:
   - А кому же?
   - Стивену Кингу! - насмешливо отвечала пожилая дама. - Кому  же  еще?