ебрегла ее мнением. Некрасивая, рано  расплывшаяся,
с жидкими волосами и веснушчатой кожей - веснушки были  у  нее  даже  на
бедрах, - она держалась за своего Павлушу обеими руками. Тем  более  что
он был единственным, кто обратил на нее внимание.
   Теща стала сущим проклятием для Павла Николаевича, потому что  видела
его насквозь и без труда угадывала самые чувствительные места зятя.  При
всем своем немногословии она держала его в постоянном напряжении, и если
уж что-то произносила, то это запоминалось надолго.  Про  себя  он  звал
тещу Гильотина или Центурион - в зависимости от настроения.
   За едой Павел  Николаевич  любил  порассуждать  о  политике  в  свете
последних событий. Но едва он  заводил  речь,  допустим,  о  европейском
вояже славного генерала Лебедя, как Сабина Георгиевна подсекала  его  на
взлете:
   - В отличие  от  вас,  Павлуша,  к  тридцати  восьми  годам  генерал,
вероятно, уже научился пользоваться ножом и вилкой!
   Ел Павлуша действительно  безобразно  -  но  ничего  не  мог  с  этим
поделать.
   Сопел, чавкал, брызгался и вдобавок как-то по-особому выкручивал руку
с вилкой, так что куски с нее то и дело шлепались обратно в тарелку. При
этом аппетит у него был волчий и волчья же  неразборчивость  в  еде.  Он
поглощал все, что перед ним ставили, а насытившись, оскорбленно  надувал
пухлые белые щеки, обрамленные редкой,  тинистой  какой-то  бородкой,  и
уединялся со своими самоучителями.
   За сербо-лужицкий он взялся, когда Сабина  Георгиевна  сообщила,  что
уже свыше шести месяцев его семья фактически живет на ее деньги, и  хотя
она не в претензии, но у мужчин есть определенные обязанности.
   Если бы такое было возможно, Павел Николаевич с  наслаждением  вызвал
бы пожилую даму на дуэль. И уж точно не стал бы стрелять в воздух.
   Вместо  этого  он  побросал  в  портфельчик  листки  с  отпечатанными
переводами из "Лос-Анджелес тайме" и "Пари суар" и  поехал,  в  редакцию
газетки "Телеграф", чтобы еще раз услышать, что денег  нет  и  до  конца
месяца не предвидится.
   Крыть было нечем. Приходилось возвращаться в постылый дом, где  негде
было спрятаться от  насмешливых  взглядов  Сабины  Георгиевны  -  только
разве, погрузившись в дебри сербо-лужицкого наречия.
   Но и здесь он не находил успокоения. Едва  теща  скрывалась  в  своей
комнате, как на смену ей являлся Степан. Кто бы мог подумать,  что  этот
небольшой исчерна-седой пес на коротких крепких лапах, с торчащими ушами
и  хвостом-морковкой,  с   несоразмерно   большой   головой   и   карими
непроницаемыми глазами, мог полностью разделять  мнение  своей  хозяйки!
Степан неподвижно усаживался напротив Павла Николаевича и глядел на него
в упор. Когда взгляды их встречались, пес медленно обнажал сахарно-белые
влажные клыки, казалось, позаимствованные  у  гораздо  более  крупной  и
свирепой твари. "Выживает! -  с  ненавистью  думал  Павлуша.  -  Гнусная
скотина!" В ответ Степан, словно читая мысли, едва слышно  рычал,  и  от
этого звука, напоминающего голубиное воркование, но на две октавы  ниже,
у Павла Николаевича холодели колени.
   Невзирая на все эти происки, он оставался чрезвычайно высокого мнения
о себе и с годами все больше укреплялся в мысли, что его  способности  и
энергия остаются невостребованными в этой стране. Под его деловитостью и
кипучей энергией скрывалась могучая славянская лень, и поэтому,  за  что
бы он ни хватался, все шло прахом, расползалось и уходило  в  песок.  Он
пробовал себя в журналистике, издательском бизнесе, в торговле и рекламе
- и везде его ожидали разочарования. Только жена все еще  верила  в  его
хватку и удачу, сам же Павел Николаевич твердо решил для себя, что  лишь
перемена климата и часового пояса может благотворно изменить его  жизнь.
Горделиво встряхивая неопрятно зачесанной наверх  светло-русой  вьющейся
шевелюрой, он говорил, слегка картавя и проглатывая гласные, когда  жена
жаловалась на очередные дыры в бюджете:
   - Я, Евгения, устал толкаться у корыта бок о бок с жадными  и  тупыми
свиньями. Что я могу сделать,  если  все  умные  и  интеллигентные  люди
давным-давно уехали? С кем тут можно иметь дело? Из всех, кого  я  знаю,
только твоя матушка не ужилась в Америке  и  вернулась  -  но  этим  все
сказано. О ней.
   Павлуша хмурился, дробно постукивал пальцами по крышке стола, как  бы
выражая недоумение, что его отвлекают от серьезного дела пустой  суетой,
и кончалось тем, что жена обращалась к матери.
   Теща Павла Николаевича, прозванная им Гильотиной, вернулась из Штатов
давно, еще в семьдесят третьем, но денежки у нее водились и по сей  день
благодаря регулярным переводам от брата, весьма обеспеченного  господина
из Нью-Джерси, совладельца фирмы "Джей Эф Ди электронике".  Кроме  того,
время от времени она отправлялась навестить родню, которая оплачивала ей
дорожные расходы, и еще три  года  назад  Павлуше  пришлось  тащиться  в
Москву, чтобы встретить возвращающуюся тещу. Унизительную схватку  с  ее
пятью чемоданами в Шереметьево  он  запомнил  на  всю  жизнь,  поскольку
Гильотина не пожелала потратиться на носильщика.
   Сабина Георгиевна действительно в чем-то  походила  на  прогрессивное
изобретение  французского   гения.   Рослая,   с   выражением   какой-то
потусторонней  сосредоточенности  на  еще  не  увядшем  лице,  в  одежде
предпочитавшая темные тона, она была наделена убийственным  сарказмом  и
фантастической прямолинейностью.
   Хуже всего было то,  что  Павел  Николаевич  постоянно  оказывался  в
материальной зависимости от нее, и это  его  страшно  угнетало.  Никаких
шансов вернуть якобы взятое взаймы у него не было.
   С тещиной Америкой история была довольно мутная. Известно было только
то,  что  Сабина  в  свое  время  отсидела,  освободилась  в   пятьдесят
четвертом, а в шестьдесят четвертом, на последнем  издыхании  хрущевской
оттепели, выехала в Штаты - дабы воссоединиться с братом, оказавшимся за
океаном еще до войны.
   Последнее обстоятельство помогло, иначе с отъездом  были  бы  большие
проблемы.
   Женя родилась уже там, но об ее отце Сабина Георгиевна  не  упоминала
ни словом, будто его и не было в природе.
   Девять лет теща прожила  в  Нью-Йорке  под  крылом  у  состоятельного
братца, обеспечившего ее  приличной  работой  и  жильем.  Много,  по  ее
словам, путешествовала по стране, при этом,  однако,  так  и  не  сменив
гражданства. Как уж это ей удалось - один Бог знает. Однако в  семьдесят
третьем бросила все и вернулась сюда -  одна,  с  малолетней  дочерью  и
незначительной по американским меркам суммой  денег.  Павлуша  не  верил
бредням про ностальгию  и  в  прирожденное  отвращение  к  американскому
образу жизни. Гораздо более  правдоподобной,  зная  характер  тещи,  ему
представлялась версия о том, что братец вдруг вознамерился выдать Сабину
Георгиевну  замуж  за  своего  делового  партнера,   в   результате   та
взбунтовалась вплоть до разрыва отношений и сбежала.
   До разрыва, впрочем, дело  не  дошло.  Переводы  в  валюте  поступали
исправно, раз в квартал, а "американские накопления"  Сабины  Георгиевны
позволили ей в короткое время  обзавестись  двухкомнатной  кооперативной
квартирой в хорошем районе, мебелью и еще около года,  не  имея  работы,
вполне пристойно просуществовать.
   Всякая человеческая глупость имеет  свое  объяснение,  полагал  Павел
Николаевич.  Но  глупость  его  тещи  была   иррациональной,   буквально
запредельной.
   Оставаясь в здравом уме, крепко  встав  на  ноги  -  все  поломать  и
потащиться обратно в Совпедию,  где  даже  горячая  вода  бывает  раз  в
неделю! Непостижимо!
   Перед поступком Сабины Георгиевны он испытывал слепой ужас  -  какой,
очевидно, испытывал средневековый бюргер, глядя на одержимого бесом.
   Никакой такой особой одержимости в теще между тем не  наблюдалось,  а
ее   умение    систематически    "доставать"    домочадцев,    наоборот,
свидетельствовало о здравом и язвительном  рассудке.  Прагматизм  Сабины
Георгиевны сказался и в том, что, когда из ниоткуда вдруг всплыл вариант
обмена квартиры через продажу на более  просторную,  трехкомнатную,  она
почти без колебаний согласилась дать Павлу Николаевичу  доверенность  на
ведение дела, выдвинув лишь условие,  что  новая  квартира  должна  быть
куплена на ее имя. С тем  чтобы,  когда  внуку  исполнится  шестнадцать,
оформить дарственную на него. Таким образом она  еще  раз  дала  Павлуше
понять, что не ставит его ни в грош.
   Сформулировав условия, Сабина Георгиевна добавила:
   - К тому же я должна еще посмотреть, понравится ли район Степану.
   Павел Николаевич скрипнул зубами, но смолчал. Ради того, чтобы  иметь
возможность уединиться и не  видеть  тещу,  он  готов  был  и  не  такое
стерпеть. И когда на другой день в ответ  на  вопрос:  "Понравилось?"  -
получил снисходительный кивок, взялся за непростую операцию по обмену  с
утроенным рвением. В эту операцию он  не  вкладывал  ни  копейки  своих,
манипулируя лишь деньгами от проданной  тещиной  двухкомнатной  и  двумя
тысячами долларов доплаты, которые также  с  легкостью  выложила  Сабина
Георгиевна, еще раз подтвердив подозрение зятя, что ее кубышка  довольно
вместительна.
   Похоже, братец Питер был не так прижимист, как говорила о нем  Сабина
Георгиевна.
   Процедуру   обмена   Павел   Николаевич   осуществил    с    блеском,
воспользовавшись  старыми  знакомствами   с   людьми,   подрабатывавшими
перепродажей недвижимости. Дело шло к переезду, но в это время вспыхнула
ссора между женой и тещей, причиной которой  стал  младший  член  семьи,
тринадцатилетний Коля Романов, чье  времяпрепровождение  и  отношение  к
школе приводили Сабину Георгиевну в ужас.
   В результате  педагогических  баталий  теща  села  в  кресло  посреди
разгрома  сборов  и  упаковки  имущества,  призвала  к  себе  Степана  и
объявила, что никуда отсюда не поедет. И точка.
   Неделя ушла на  уговоры  и  осторожные  дипломатические  ходы,  чтобы
восстановить равновесие, и в эти же дни  случилось  событие,  которое  в
хронике семьи Романовых имело полное право значиться как эпохальное.
   Еще в конце лета, никого не ставя в известность, Павлуша отправил  по
адресу, опубликованному в одной из газет, некоторые бумаги.  Бумаги  эти
предназначались  для  участия  в  лотерее  Американского  агентства   по
иммиграции, имевшего штаб-квартиру  в  Лос-Анджелесе,  штат  Калифорния,
главным призом в которой мог  стать  вид  на  жительство  в  Соединенных
Штатах.
   В азартные игры Павел Николаевич сроду не играл, даже испытывал к ним
отвращение, но тут решил рискнуть, тем более что затрат  не  требовалось
никаких.
   И особенных надежд с  этим  агентством  он  не  связывал,  зная  свое
устойчивое невезение. Даже деньги на улице он нашел всего раз  в  жизни,
три рубля - это было почти состояние тогда, - но бумажку выхватил у него
из-под носа более расторопный приятель.
   Однако в колесах судьбы, прокручивавшихся где-то в городке Портсмуте,
в штате Нью-Гэмпшир, где проходила жеребьевка, что-то заклинилось в этот
раз  и  на   выходе   лотерейного   компьютера   появился   его   номер.
Бюрократическая машина пришла в неторопливое движение.
   Обнаружив  в  середине  января  в  своем  почтовом  ящике  письмо  из
посольства с уведомлением о выигрыше, а также  с  приглашением  явиться,
заполнить  анкеты  и  пройти  процедуру,  именуемую  "интервью",   Павел
Николаевич впал в состояние,  близкое  к  легкому  помешательству.  Даже
пищеварение его пришло в  расстройство,  к  тому  же  все  эти  известия
совпали с пиком конфронтации между женой и тещей.
   Упустить шанс было невозможно, но так же невозможно было на этом фоне
даже заикнуться об отъезде. Эпопея с новой квартирой  отошла  на  второй
план, сменившись размышлениями о совершенно иных вещах. Надо было  ехать
в Москву.
   Пришлось  открыться,  чего  делать  поначалу  он  не  хотел.   Здраво
рассудив, что наличие натурализованных родственников, пусть и дальних, в
Штатах может помочь в прохождении "интервью", Павлуша вдруг спохватился,
что не знает  адресов  ни  джерсийского  дядюшки  жены,  ни  его  детей.
Спросить у  Сабины  Георгиевны  было  то  же  самое,  что  искупаться  в
океанариуме, кишащем муренами, и он предпочел проинформировать  Евгению,
знавшую по крайней мере, где теща держит блок нот с адресами. Сама  она,
восьмилетней покинувшая Штаты, сохранила о жизни в Нью-Йорке  путаные  и
смутные воспоминания, среди которых дядюшка как-то не запечатлелся.  Еще
меньше Евгения помнила об остальных родичах, не говоря уже о  местах  их
обитания, но мысль о возможной эмиграции воодушевила ее чрезвычайно.
   Тащить и дальше осточертевшую лямку секретарши с английским и знанием
компьютера  в  полуподпольной  конторе,  со   дня   на   день   грозящей
развалиться, за жалкие сто пятьдесят долларов в месяц у нее уже не  было
никаких сил.
   Дождавшись, когда Сабина Георгиевна отправится на очередную  прогулку
с псом, супруги вскрыли стамеской ящик  ее  письменного  стола  и  среди
ветхих писем и  утративших  силу  бумаг  обнаружили  искомое.  Вместе  с
письмами лежала и аккуратная пачечка новых  двадцатидолларовых  бумажек,
что Павел Николаевич не преминул отметить для себя на будущее.
   В Москве все сошло благополучно, и даже Павлушин английский  произвел
довольно сносное впечатление. Ему пришлось заполнить целую кучу бумажек,
ответить на сотню дурацких вопросов, каждый  из  которых  вгонял  его  в
холодный пот, и наконец получить вежливое заверение, что  в  его  случае
никаких   проблем   с   въездом    на    территорию,    подведомственную
госдепартаменту, не будет.
   Покидая посольство,  Павел  Николаевич  скорбно  улыбался  в  бороду.
Никаких проблем! Только теперь и начинались проблемы. Если они и получат
пресловутую "Грин-Кард", это означает только право на въезд,  проживание
и мифическую помощь в трудоустройстве. Сквалыжное государство не  желало
расставаться ни с одним центом своих кровных ради  него.  А  на  текущий
момент у Павлуши не имелось ни  постоянной  работы,  ни  самых  скромных
сбережений.  И  это  было  еще  не  самое  страшное.  Разговор,  который
предстоял ему с тещей, мог привидеться только в кошмарном сне.
   Он и привиделся. Лежа на верхней полке в вагоне  московского  скорого
на обратном пути, Павел Николаевич всю ночь  пугал  попутчиков  стонами,
скрежетом зубов и тонким щенячьим визгом, сменявшимся тяжелыми вздохами.
   К счастью, возвратившись, он обнаружил, что страсти улеглись и Сабина
Георгиевна  все-таки  склоняется  к  тому,  чтобы  переезжать.   Павлуша
поднапрягся - и в три дня все было закончено, а в  новой  квартире,  где
каждый получил по комнате, обстановка как-то разрядилась,  словно  давая
ему передышку для размышления и просчитывания ходов.
   Какое-то время у них еще было - до того, как посольство оповестит  их
о выдаче вида на жительство. Но после этого сразу  же  начнется  жесткий
отсчет, буквально по минутам. В течение трех  месяцев  начиная  с  даты,
проставленной в бумагах, они должны будут пересечь  границу  США,  иначе
все  документы  становятся  недействительными.  Необходимы  деньги  -  и
немедленно, и добыть их, хотя бы на первое  время,  можно  только  одним
способом.
   В начале  февраля  документы  были  на  руках  у  Павла  Николаевича.
Следующим этапом предполагалось оформление отъезда в местных органах, но
для этого нужно было окончательно определиться с тещей.  Час  разговора,
который Павлуша откладывал, пока было возможно, пробил.
   Вечером в субботу, когда вся семья уже должна  была  собраться  дома,
Павел Николаевич возвращался из центра, где  провел  несколько  часов  в
кофейне  в  обществе  старой   приятельницы,   работавшей   на   местном
телевидении. Приятельница, известная в узких  кругах  своей  агрессивной
сексуальностью и презрением к гигиене, а также тем,  что  отцы  трех  ее
малолетних  отпрысков  остались  инкогнито  (кое-кто,  впрочем,  называл
звучные в городе имена, но без всяких оснований,  ориентируясь  лишь  на
отдаленное сходство), примкнула теперь к какому-то модному  либеральному
женскому движению и без  умолку  несла  надоедливую  феминистскую  чушь,
успевая при этом по старой памяти  делать  собеседнику  авансы.  Занятый
своими мыслями, Павлуша, однако, ее усилий не замечал, и  разочарованная
приятельница наконец умолкла и засобиралась.
   Расстались они крайне недовольные друг другом. Павел Николаевич сел в
подоспевший троллейбус и поехал к себе на  проспект,  но  на  полдороге,
спохватившись, вдруг выскочил и, смутно жалея о деньгах, потраченных  на
билет, пересек сквер и оказался у входа в церковь.
   Храм этот, воздвигнутый в память усекновения главы Иоанна Крестителя,
пользовался  популярностью  среди  городской  интеллигенции,  и   не   в
последнюю очередь потому, что над входом  в  него  красовалась  довольно
садистская фреска, изображавшая голову Предтечи на  блюде,  с  которого,
как засахарившееся вишневое варенье, стекала вязкая, почти черная кровь.
Исполнено сие было посредственным живописцем,  но  впечатление  выходило
сильным. Настолько сильным,  что  среди  новых  русских  нашлось  немало
желающих пожертвовать солидные суммы на обновление храма.
   Поглазев на синие закушенные уста Иоанна и зябко поежившись,  Павлуша
разогнался было войти, но дорогу  ему  заступила  крохотная  старушка  в
синем халате со шваброй  наперевес,  сильно  смахивающая  на  восставшие
мощи.
   - Куда, куда? - проскрежетала старушка, замахиваясь  инструментом.  -
Закрыто, санитарный час. С утра приходи, уважаемый, к службе.
   Павел Николаевич мысленно ругнулся, осенил себя  широким  крестом,  а
затем пробормотал куда-то в темноту за спиной старушки: "Господи,  спаси
и помилуй!" После чего развернулся и, не испытывая никакого  облегчения,
направился домой, по пути  зафиксировав  настоятеля  отца  Александра  -
румяного, с неизменной  улыбкой  в  холеной  бороде,  усаживающегося  за
оградой храма в желтые "Жигули" шестой модели.
   Дома его ждали с обедом, как и было  заведено  по  выходным.  Накрыто
было на кухне, которая в новой квартире оказалась достаточно  просторной
для  общих  семейных  трапез.  Туда  и  прошел  Павел  Николаевич,  едва
раздевшись и брезгливо сполоснув концы пальцев  под  ледяной  струей  из
крана, и как только перед ним оказалась вместительная тарелка багрового,
как адское пламя, и такого же горячего борща, смял  в  кулаке  хрустящую
накрахмаленную салфетку и потянулся через весь стол за сметаной, по пути
смахнув локтем перечницу.
   За столом блистал полный сбор. Даже Колю Романова удалось отловить  и
удерживать в доме до прихода отца - как и  было  спланировано  супругами
накануне в ходе долгого  ночного  разговора.  Стратегия  предусматривала
стремительный натиск, и Павлуша без особых церемоний брякнул,  обращаясь
к теще:
   - А не махнуть ли нам обратно в Америку, Сабина Георгиевна?
   Теща оторвала подозрительный взгляд от своей тарелки, вонзила  его  в
лицо Павла Николаевича и отрывисто спросила:
   - Вы, Павлуша, кажется, сказали "обратно"? Я не  ослышалась?  Что  вы
имели в виду? Всех здесь присутствующих, если не  ошибаюсь?  Или  только
мою скромную персону?
   Павел Николаевич побагровел. Он отчаянно трусил, но виду не  подавал,
ясно сознавая, что если тещу не удастся уговорить - все пропало. К  тому
же ему была известна ее сверхъестественная проницательность.
   - Что же вы молчите? - поднажала теща.
   Павлуша отправил в рот первую ложку, зажевал, и  только  после  этого
кивнул. Стройный план развалился на глазах.
   - Вон оно что! - зловеще пророкотала Сабина. - Извольте объясниться.
   - Видите ли,  Сабина  Георгиевна...  -  начал  Павлуша,  стараясь  не
смотреть на нее. -  Видите  ли,  обстоятельства  таковы,  что  я  принял
участие в лотерее Американского агентства по иммиграции, чисто случайно,
- и выиграл вид на  жительство  для  меня  и  моей  семьи.  Мы  с  Женей
посоветовалис