в  этом
случае. Будто к вам прикоснулось нечеловеческое существо.
   - Сабина! - застонал я. - Может, обойдемся без Кинга?
   - Вы мне не верите? - Пожилая дама обиделась. - Я не лгу, и с головой
у меня полный порядок. Меня и в самом деле поразило это ощущение.
   - Как звали этого мужчину?
   Сабина Георгиевна на мой вопрос не обратила ни малейшего внимания.
   Скотч-терьер снова переместился - теперь  уже  под  стол,  поближе  к
балкону.
   Женщина взяла сигарету и, не зажигая, вертела ее между пальцами.
   - Я понимаю, почему Елена принимала его у себя. Не то  чтобы  он  был
хорош собой - мужчина с самой обычной внешностью, под пятьдесят,  слегка
лысеющий, что, впрочем, его ничуть не портило... С очень  чистой  кожей,
выбритый до блеска,  с  широким  носом  и  отличными  вставными  зубами,
которые он постоянно обнажал  в  вежливой  улыбке.  Светло-серые  глаза.
Твердые, что называется, и одновременно печальные. Магнетические!
   У меня возникло непреодолимое желание растянуться на  полу  рядом  со
Степаном и заскулить.
   - Ей-богу,  -  продолжала  Сабина,  -  я  прекрасно  понимаю  чувства
несчастной Елены. Она еще не была старухой и при известной  полноте  все
же сохраняла приличные формы, неплохо одевалась, у нее водилась  хорошая
косметика, она очень следила за собой...
   Я вздохнул и поежился. Все мои вопросы, казалось, уходят в песок.
   Сабина сидела прямо, как на уроке, задумчиво  глядя  перед  собой,  и
лицо ее  было  закрытым,  словно  дочитанная  в  полночь  книга.  Степан
переполз в прихожую и уткнулся носом в мой нечищеный омоновский ботинок.
   - Который час? - вдруг встрепенулась женщина. - Не может быть!
   Простите, Егор, но мы должны вас покинуть. - Она вскочила и энергично
направилась к Степану, заколотившему хвостом по полу. Похоже, от радости
- мое логово и ему порядком опостылело.
   - Я провожу вас, Сабина, -  сказал  я  и  двинулся  следом,  на  ходу
прихватив ключи с вешалки.
   Настороженно озираясь, Сабина прошествовала к лифту; пес, потягиваясь
и зевая, присоединился К хозяйке.  Не  запирая  дверь,  в  шлепанцах,  я
последовал  за  ними,  и,  пока  лифт  поднимался,  мы   молча   стояли,
прислушиваясь к его ржавому скрежету. Только и дела было - подняться  на
этаж, и когда мы это осуществили, я подвел Сабину Георгиевну к  памятной
двери  тамбура,  за  которой  находились  двадцать  третья  и   двадцать
четвертая квартиры. Пожилая дама извлекла из  кармана  свитера  знакомую
мне связку ключей и твердой  рукой  вонзила  самый  длинный  в  скважину
замка.
   - Спасибо, дорогой, что проводили... - пророкотала она, и дверь мягко
захлопнулась перед моим носом.
   Я возвратился к себе и, не потрудившись раздеться, рухнул на диван. В
бутылке оставалась еще пара глотков джина, и я принял его неразбавленным
вместе с последней сигаретой. Однако заснуть не удавалось: я лежал, тупо
глядя  в  потолок  и  размышляя  о  том,  что  Сабине  все-таки  удалось
пощекотать мне нервы.
   Когда же раздался сухой и визгливый в ночной тишине звонок  телефона,
я вздрогнул, но нисколько не удивился. К  чему-то  в  этом  роде  я  был
готов.
   - Это я, - донесся до меня приглушенный голос, -  вы  еще  не  спите,
дорогой?
   - Нет, Сабина Георгиевна, как-то все не удается.
   - Вот и мне тоже. Егор,  приходите  ко  мне,  я  обнаружила  для  вас
кое-что интересное. Надеюсь, это окончательно развеет  сомнения  в  моих
умственных способностях.
   - А как же ваши... э-э... домочадцы? - Я растерялся. -  Уже  довольно
поздно.
   - Приходите, - нетерпеливо потребовала она. - Все давно  спят.  Кроме
того, они почему-то запираются на ночь. А мальчишка, мой внук, по-моему,
временами вообще впадает в летаргический сон... Я встречу вас.
   Я беззвучно положил трубку и поборол в себе  искушение  взглянуть  на
часы. В ванной я ополоснул лицо ледяной водой, почистил зубы и,  натянув
поверх рубашки свитер, выбрался из берлоги. Прежде чем запереть двери, я
обшарил карманы и  прихватил  с  собой  сигареты,  не  будучи,  впрочем,
уверен, что у Сабины можно курить. Поднимался я, не дожидаясь лифта,  по
черной лестнице, которой редко кто пользовался. Чтобы  попасть  на  нее,
необходимо было пройти через закуток мусоропровода и миновать  "галерею"
- неясного назначения площадку, где вместо окон имелась только  бетонная
решетка.
   Там, как водится, было  темно.  Раньше,  до  того  как  подъезд  стал
охраняемым  и  вход  на   лестницу   был   свободен,   эти   злополучные
электроприборы   бессистемно   воровали,   выкручивали   для    создания
необходимого интима либо просто  хулигански  расстреливали  из  рогаток.
Теперь лампочки просто исчезали бесследно, все разом на всех этажах,  но
ловить злоумышленника в мои обязанности не входило. Я поднялся на  этаж,
подсвечивая под ноги зажигалкой и стараясь не греметь дверьми.  В  конце
пути я выбросил в открытое узкое  окошко,  откуда  несло  сырым  ветром,
недокуренную  сигарету  и,  минуя  мусоропровод,  двинулся   к   тамбуру
"двадцать три - двадцать четыре". Дверь его была открыта  настежь,  и  я
вновь оказался - как и полгода назад - в хорошо  знакомой  квартире,  не
успевшей еще утратить запаха прежней владелицы.
   Это, безусловно, следовало отнести на счет недосыпа. Все здесь  стало
другим. Бесследно исчезла подвесная вешалка, дверь на кухню была  плотно
прикрыта, зато бывшая гостиная стояла нараспашку  и  из  нее  доносилось
мерное  отроческое  посапывание.  В  прихожую  падал   желтоватый   свет
настольной лампы из комнатушки, где, помнится, обитали Лиза  и  Рафаэль.
Остальная жилая площадь была затемнена и безмолвна. На границе  света  и
тени маячила рослая фигура Сабины все в том же тренировочном костюме;  у
ее ног,  обутых  в  толстые  шерстяные  полосатые  носки,  любопытствуя,
околачивался Степан.
   - Проходите  скорей.  -  Она  кивнула  куда-то  за  плечо  и  шепотом
добавила:
   - Сейчас, только запру двери.
   Я прошмыгнул в комнату, стараясь не шуметь. Степан, утратив интерес к
событиям,  полез  под  широкое   раскладное   кресло,   покрытое   узким
туркменским ковриком, - такое ветхое с виду, что я усомнился, не  рухнет
ли оно тут же ему на голову.
   Опасения не подтвердились. Сабина вошла, щелкнула дверной задвижкой и
сразу же опустилась на свое аскетическое ложе.
   - Уф, - выдохнула она,  -  сделано.  Садитесь  же,  Ежи,  будьте  как
дома...
   Я оглянулся. Лампа стояла на заваленном книгами письменном  столе,  в
котором я немедленно  признал  имущество  Оглоблиных.  Прежняя  хозяйка,
по-видимому, оставила большую часть мебели, потому что я приметил тут же
и  знакомый  шкаф.  Пластиковый  табурет  из  кухни  стоял  у  изголовья
разложенного кресла, на нем виднелся стакан с водой, толпились  пузырьки
с лекарствами, чистые салфетки  и  шариковая  ручка.  Еще  одно  кресло,
поменьше, задвинутое между шкафом  и  этажеркой,  дополняло  спартанскую
обстановку. Балкон был открыт, и я заметил, что пол его застелен  старой
циновкой, - там, очевидно, спал Степан.
   Сабина велела мне вытащить кресло и придвинуть . поближе к ней. Когда
я уселся напротив, из ящика стола она  извлекла  чугунную  пепельницу  и
какую-то книжку в пестрой  обложке,  в  которой  я,  не  без  некоторого
недоумения, узнал  произведение  Ани  Дезье,  бельгийской  писательницы,
обитавшей в шестьдесят третьей квартире в  нашем  доме.  Перехватив  мой
взгляд, Сабина Георгиевна сообщила:
   - Именно эту книгу  я  приобрела  у  Зотовой.  Надо  сказать,  данное
произведение меня как-то не вдохновило,  но  безумно  понравилось  моему
внуку, поэтому, возвратившись от вас, я его  сразу  же  изъяла  у  Коли.
Благо он еще не успел обменять роман на блок отвратительной  жвачки  или
какую-нибудь кассету, что неоднократно  проделывал  с  моими  книгами...
Мальчишка сунул Дезье под матрас, это вполне в его духе, но как я  могла
забыть о ней, прежде чем отправиться к вам, ума не приложу...
   Я совершенно ничего не понимал, однако поостерегся сообщать  об  этом
Сабине, как и  о  том,  что  любимая  писательница  ее  внука  проживает
несколькими  этажами  выше.  Но  мои  опасения  были  напрасны.   Сабина
брезгливо пошуршала  страницами,  извлекла  сложенный  в  виде  закладки
листок бумаги, исписанный с двух сторон, и отбросила  книгу.  Затем  она
разгладила листок и с торжественным лицом протянула мне.
   Я наклонился к лампе,  но  и  тут  лишь  с  трудом  разобрал  бледные
карандашные каракули:
   "Вы ошибаетесь, я никогда не могла  бы..."  Дальше  было  зачеркнуто.
"Мне казалось, что происшедшее между нами..." Снова зачеркнуто, и  потом
только отдельные слова: "два года назад, мой муж...", "его голос..."
   - Что это? - тупо спросил я, переворачивая листок,  и  только  сейчас
обнаружил, что он представляет собой  часть  какого-то  письма,  неровно
разорванного пополам. Карандашные строчки - очевидно, набросок ответа, -
находились на той стороне, которая оставалась чистой. Я сказал  об  этом
Сабине.
   - Правильно, - согласилась она. - То, что вы прочли, писала Елена, ее
рука.  У  меня  есть  новогодняя  открытка  от  нее,  также   написанная
карандашом. Она вложила ее в книгу, подаренную  мне.  Забавное  издание.
Называется "История колдовства". Показать?
   - Нет, - пробормотал  я,  вникая  в  текст  на  обороте  карандашного
черновика. - Попозже...
   -  Вот  вам  доказательство  того,  что  мужчина,  о  котором  я  вам
рассказывала, существует в реальности, - донесся до меня голос Сабины.
   "... Вы совершенно не правы, подозревая меня в том, что я отношусь  к
Вам не вполне искренно. Да,  я  не  был  женат  и  мой  опыт  общения  с
женщинами невелик, но это не значит, что мои чувства отличаются от  тех,
которые испытывает мужчина, встретивший очень..." Дальше ничего не было.
Письмо обрывалось. Я вгляделся в почерк - он был аккуратным, без  единой
помарки, без  каких-либо  характерных  особенностей  в  написании  букв.
Скорее женский, чем мужской, но очень уверенный -  писано  было  либо  с
черновика набело, либо этот человек с ходу держал весь текст в голове.
   - Почему вы решили, что это письмо написано мужчиной, с  которым  вас
познакомила Зотова? - спросил я, откладывая бумажку.
   - А кем же еще? - Сабина пожала плечами. - Больше  никого  у  нее  не
было.
   Кроме меня... и его.
   - Вы уверены?
   - Да. Мы достаточно сблизились с ней перед моим  переездом  на  новую
квартиру.
   - А кто был  инициатором  переезда?  -  спросил  я.  Мне  нужно  было
переключить Сабину - слишком уж она  защитилась  на  мысли  о  том,  что
приятель Зотовой вдруг  взял  и  в  один  пасмурный  денек  отхватил  ее
знакомой  голову.  Из  чистой  любознательности.  Серийные  убийцы,  как
известно, не пишут писем  своим  жертвам,  к  тому  же  каллиграфическим
почерком. Они не оставляют ни улик,  ни  косвенных  доказательств  своей
вины. Впрочем, в последнем я был далеко  не  уверен.  -  Так  почему  вы
съехали из того дома, Сабина?
   Она поморщилась.
   - Коле уже давно необходима собственная комната.
   Сначала  он  жил  с  родителями,  затем  в  моей,  а  потом  и  вовсе
перекочевал на кухню. Как я ни напрягала Павлушу, жилищный вопрос решить
он не мог... Он, впрочем, даже прописан у нас не был - с тех самых  пор,
как Женя вышла замуж и привела его в наш дом. Я понимаю, трудные времена
и тому подобное... пришлось помочь им, так как подвернулся этот вариант.
Мы продали мою квартиру, чуток добавили и купили  эту  -  трехкомнатную;
правда, я поставила некоторые особые условия... И все-таки, Ежи,  почему
вы сомневаетесь? Разве это письмо не доказательство того, что друг Елены
- лицо, поддерживавшее с ней довольно интимные  отношения?  -  повторила
она.
   - Допустим,  -  согласился  я,  нехотя  возвращаясь  к  криминальному
сюжету.
   Сообщать Сабине Георгиевне, что голова ее приятельницы в следственных
документах  значилась  под  номером  два,  а  после  нее,  с   небольшим
интервалом,  последовала  известная  всему  городу  Капитолина  Шебуева,
вздумавшая не ко времени прогуляться, я не имел права. Предположить  же,
что друг Зотовой  каким-то  образом  был  знаком  и  с  вице-президентом
Евроазиатской ассоциации меценатов, было трудно.  Вероятность  была  той
же, как если бы упущенный стакан с водой полетел не вниз, а к потолку. -
И что с этой вашей уверенностью, Сабина, нам теперь делать, если вы, как
я понял, не хотите помочь следствию?
   - Я бы помогла следствию, если бы не боялась, - последовал  ответ.  -
Или боялась не до такой степени.
   - Чего?
   - Он и мне отрежет голову!
   - С какой это стати?
   - Потому что я могу его опознать. Я одна,  потому  что  больше  никто
этого человека в доме Зотовой не встречал, - произнесла Сабина.
   Это я мог понять. Страх в ней был. Мистический, если  вы  не  боитесь
этого слова. Но были еще и опасения, что ее затаскают как  свидетеля  до
посинения, отрабатывая эту версию, а потом  следствие  зайдет  в  тупик.
Может, они и раскопают друга Елены  Зотовой,  который  скорее  всего  не
имеет никакого отношения к делу, может, его вообще  не  было  в  городе,
когда орудовал убийца, - но  Сабина  относилась  к  числу  тех  стальных
орешков, которые до конца стоят на своем. Я представил физиономию своего
начальства, когда я выложу на стол информацию моей  соседки,  и,  бросив
взгляд на массивную пепельницу в виде  черепахи,  вытащил  сигарету.  Мы
закурили.
   Похоже, рассвет был не за горами.
   - Сабина, - наконец сказал я, - что будем делать? Вы хотите, чтобы  я
отправился к следователю без вас?
   - Нет!
   - Что же тогда?
   - А вы, Егор, не могли бы сами... отыскать  этого  человека?  Частным
образом... Ну, я, разумеется, оплатила бы ваши хлопоты...  -  Я  холодно
наблюдал, как она выпутается из этой фразы.
   - Мы можем  обратиться  в  детективное  агентство,  но  скажу  прямо:
во-первых, с вас возьмут кучу денег, во-вторых, вы должны  будете  четко
сформулировать, зачем вам понадобился этот мужчина; и  последнее  -  все
частные агентства сотрудничают с милицией  и  прокуратурой.  Я  не  могу
взяться за ваше поручение - хотя бы по причине отсутствия  лицензии  для
занятия такой  работенкой.  В  данный  момент  я  могу  только  сообщить
следователю, занимающемуся Зотовой, все, что вы мне рассказали...
   - Нет, - протестующе воскликнула женщина, - ни в коем случае!
   - Хорошо, - сказал я, сразу устав и ощущая тяжелое раздражение. - Как
хотите. Но тогда я не знаю, зачем я вам понадобился, Сабина  Георгиевна.
Назвать имя друга Зотовой вы не  хотите,  дать  свидетельские  показания
отказываетесь, чего-то опасаетесь, но чего именно -  умалчиваете...  Мне
пора идти. Я сохраню вашу  тайну,  как  и  обещал,  но  продолжать  этот
разговор считаю бессмысленным. Как мне отсюда выбраться? Выпустите меня,
будьте любезны...
   И тут в нашу дверь постучали. Степан отозвался  спросонья  рыком,  но
тут же умолк, потому что Сабина шикнула на него, а мне жестом  приказала
затаиться.
   - Мама, почему ты не спишь? С кем ты разговариваешь? - донесся  из-за
двери голос Евгении Александровны.
   Сабина молчала, и в глазах ее отражалось ехидное удовлетворение.
   Похоже, она не раз проделывала подобные штучки.
   -  Мама,  почему  у  тебя  горит  свет?  -  уже  громче,  с  заметным
беспокойством произнесли за дверью. - Открой!
   - Не отзывается, - проговорил голос женщины. -  Павел,  я  просто  не
знаю, что делать!
   - Ничего, - сквозь зевок невнятно произнес ее муж. Я представил Павла
Николаевича в исподнем рядом с женой. - Ты что, не  знаешь  эти  фокусы?
Забыла выключить настольную лампу - и только. Идем досыпать...
   Сабина погрозила кулачком Степану, который сунулся было  к  двери,  и
вновь приложила к губам указательный палец. Мне  ничего  не  оставалось,
как погрузиться в полудремоту.  Минут  десять  мы  сидели  в  абсолютной
тишине, как два призрака в засаде, пока Сабина, бесшумно поднявшись,  не
подошла к двери, жестом велев мне следовать за ней. Она  была  абсолютно
невозмутима, глаза  блестели,  и  ни  тени  усталости,  будто  появление
родственников успокоило и ободрило ее куда эффективнее, чем  мой  визит.
Зато я чувствовал, что еще одно  усилие  -  и  я  буквально  свалюсь  от
усталости, Молясь, чтобы этим усилием не оказалось путаное объяснение  с
зятем Сабины, я воровски, в два  прыжка,  преодолел  темную  прихожую  и
выскочил в сумеречный полусвет коридора.
   - Егор! - вслед мне трагическим шепотом вскрикнула Сабина. Вздрогнув,
я обернулся.
   Она стояла прислонившись к входной двери  и  всепонимающе  улыбалась.
Нет, все-таки из нас двоих сумасшедшим был я, поддавшись  на  инсинуации
этой особы.
   - Вы знаете, мне чертовски понравилась эта квартира. И  дом  оказался
славный. - Я закивал, отступая к двери, ведущей на  черную  лестницу.  -
Степану  здесь  хорошо.  Но  проблема  в  другом.  Павлуша  собрался   в
Америку... Я совсем забыла вам об этом сказать.
   - Какой Павлуша? - машинально пробормотал я,  продолжая  двигаться  в
направлении спасительного выхода.
   - Муж моей дурочки, - удивилась  она.  -  Павел  Николаевич  Романов,
Господи прости. Когда  ей  была  восемнадцать  и  она  подобрала  его  в
буквальном смысле под забором...
   - Сабина! - взмолился я. - Уважаемая Сабина  Георгиевна,  давайте  вы
мне об этом расскажете завтра. Вам просто необходимо отдохнуть.
   - Договорились, - легко согласилась женщина, - до завтра, дорогой.  Я
безумно рада, что мы стали друзьями. И в самом деле, не  помешает  часок
вздремнуть. - С этими словами она исчезла.
   Я использовал этот часок, лежа в горячей ванне и  преодолевая  адскую
головную боль, благо по ночам у нас в доме  всегда  была  горячая  вода.
Будто днем в ней никто не нуждался. Думать я ни о чем не мог. Я выпускал
воду и добавлял из крана крутого кипятка, пока сердце мое не завелось и,
бултыхаясь, как ошпаренная лягушка, не разогнало остатки сна.

Часть вторая

БЕШЕНЫЙ ПЕС

Глава 1

   Павел  Николаевич  Романов  владел  пятью  языками.  Тремя  основными
европейскими, польским и почему-то сербо-лужицким. Начав  с  английского
на вечерних курсах, он  с  чудовищным  упорством  осваивал  их  один  за
другим, раз и навсегда махнув рукой на то, что ни его  французского,  ни
сербо-лужицкого не понял бы ни один француз или  лужичанин.  А  над  его
английским глумилась даже теща, бегло болтавшая на скверном нью-йоркском
жаргоне, игнорируя все нормы  произношения.  Павел  Николаевич  осваивал
чужую грамоту по самоучителям, к тому же имел небольшой дефект речи,  но
это не имело никакого значения, так как именно три основных  европейских
и позволяли ему с грехом пополам добывать  пропитание.  Окончив  в  свое
время библиотечный институт, в последние годы он зарабатывал  переводами
скандальной  хроники  из   западных   "желтых"   изданий   для   четырех
доморощенных таблоидов, издававшихся в городе. Работа была непостоянная,
платили скверно, а бывало, и не платили вовсе.
   Досуг Павел Николаевич посвящал переводам  немецкой  поэзии,  и  хотя
переводы не печатали, благодаря им он ощущал себя причастным  к  мировой
культуре.
   Полиглотом он сделался сам того не желая. И причиной тому была Сабина
Георгиевна Новак, мать  его  жены.  Четырнадцать  лет  назад,  когда  он
впервые переступил порог их дома на бульваре Конституции, в то время еще
носившем славное имя Пятидесятилетия СССР, ей  хватило  одного  взгляда,
чтобы раз и навсегда составить себе мнение о Павле Николаевиче.  В  этом
взгляде было столько величественного  пренебрежения,  что  юный  Павлуша
втянул голову в плечи и поперхнулся жидким чаем, которым  его  поили  на
кухне. В  разговоре  с  дочерью  Сабина  Георгиевна  позднее  употребила
обидное слово "тритон". "Где ты выловила этого тритона? -  спросила  она
упрямо молчавшую дочь Евгению, после того как Павлуша удалился. -  Я  бы
на твоем месте крепко подумала, прежде чем выходить за него замуж".
   Дочь, однако, прен