ациям
колоссальные деньги, и, если их должники  проиграют  войну,  мы,  скорее
всего, потеряем их. Теперь несколько слов о нашей свободе  передвижения.
У нас есть граждане,  достаточно  взрослые,  чтобы  стать  избирателями,
которые даже не слышали о существовании  древнего  положения  о  свободе
мореплавания, и мы пользуемся свободой  воздушного  пространства  только
потому, что небо  над  нами  принадлежит  только  нам,  потому,  что  мы
находимся в безопасности, отделенные большим расстоянием от войны. Жизнь
наших  друзей  и  родственников  за  границей  подвергается   постоянной
опасности, и мы не можем связаться с ними, а они с  нами;  наша  внешняя
торговля полностью разрушена, поскольку  те,  кто  мог  бы  купить  наши
товары, не имеют на то  возможности  в  силу  блокад,  установленных  их
противниками; те товары, которые мы  привыкли  получать  из-за  границы,
оказываются  недоступными  для  нас  в  силу  ограничений,   произвольно
навязанных нам зарубежными недружественными силами.
   Одна нью-йоркская газета в течение  нескольких  месяцев  печатала  на
своей первой полосе рубрику с броским  заголовком  "Посмотрим  фактам  в
лицо"; там подробно приводились все допущенные в отношении нас нарушения
закона, ограничения и провокационные оскорбления, о которых я только что
сообщил вам в самых общих чертах.
   Таковы факты, и мне это известно. Автор статьи приводит эти факты,  а
затем снова и снова повторяет, что мы должны вступить в войну.  Об  этом
же заявляют многие другие газеты и иные  средства  массовой  информации.
Тысячи граждан Америки, и среди них признанные  вожди  нации,  заявляют,
что мы должны вступить в войну.  Что  же  касается  меня  лично,  то  я,
выступая по различным поводам, достаточно четко выражал свое отношение к
войне. Но очевидно, сейчас я должен прямо и недвусмысленно,  так,  чтобы
не возникало и  тени  непонимания,  изложить  свою  позицию  по  данному
вопросу. Друзья мои, я утверждаю, что мы не должны вступать в войну".
   Сенатор Стерлинг взвился с кресла.
   - Ну как? - закричал он. - Джим, да теперь ему все  печенки  исклюют,
а? А что будет с вашей собственной печенью?
   Коркоран даже не взглянул в его  сторону.  Бронсон  Тилни  поглаживал
запястье Сьюзен Уилкокс.

Глава 12

   - Вот с этого места он и запел  свою  лебединую  песню,  -  проворчал
Мартин Дрю.
   Он сидел в самом удобном  кресле,  какое  только  было  в  библиотеке
Гриннела, его раненая  нога  покоилась  на  табурете  с  подушкой,  пара
костылей лежала на полу в непосредственной  близости  от  него.  Старый,
убеленный сединой Джордж Милтон возлежал на диване, Вормен  стоял  возле
окна, а Дэниел Каллен и Калеб Рейнер тоже сидели  в  креслах.  Нигде  не
было видно радиоприемника: миссис Хартли Гриннел, дочь Джорджа  Милтона,
распорядилась поставить его в книжный шкаф и закрыть решеткой.
   Услышав замечание Мартина Дрю, Вормен покачал головой,  повернулся  к
пепельнице, стряхнул в нее пепел с сигареты и вновь уставился в окно.
   "...Такова моя позиция:  мы  не  должны  вступать  в  войну.  Мне  бы
хотелось защищать или утверждать правоту моей позиции  двумя  способами.
Во-первых, те, кто по ряду различных причин требует войны и с этой целью
приводит самые разные аргументы, заслуживают того, чтобы им ответили.
   Есть немало людей, утверждающих, что войну  начала  Япония,  что  это
аморально и что она должна быть наказана. Я уже как-то отвечал  на  этот
вопрос. У меня нет никакого сомнения, что спустя двадцать  лет  историки
будут спорить о том, кто начал войну. Поэтому я не имею никакого желания
вести крестовый поход за чистоту морали  в  условиях,  когда  не  только
мораль, но и самые факты не могут быть признаны бесспорными.
   Есть и те, кто говорит о бессмысленной гибели американских граждан. Я
отвечаю: конечно, подобное имеет место,  но  надеюсь,  что  лаконичность
моего  ответа  не   будет   использоваться   как   доказательство   моей
неспособности к состраданию.  Все  дело  в  том,  что  в  данном  случае
сострадание - это все, что нам остается. Вообразите, что было  бы,  если
бы мирный гражданин нейтральной страны отправился погулять по Ватерлоо в
разгар великой  битвы?  Был  бы  он  при  этом  убит?  Да.  Выразило  бы
правительство его страны протест против такого акта жестокости?  Конечно
нет, ведь он оказался на поле  боя  в  момент  сражения,  следовательно,
ответственность  за  последствия  ложится  на  него.  Однако  битва  при
Ватерлоо состоялась более ста  двадцати  лет  тому  назад.  В  четвертом
десятилетии двадцатого века поле боя больше не представляет собой  холм,
долину и излучину реки; теперь полем боя  становится  континент,  земное
полушарие, океаны и небеса. Если государства Европы ведут войну  и  если
гражданин Америки садится на корабль с тем, чтобы пересечь океан,  он  в
полном смысле слова оказывается на  поле  боя,  как  тот  гипотетический
любитель  прогулок  по  Ватерлоо.  Неоспоримо  очевидным   является   то
обстоятельство, что современные методы ведения войны  растянули  границы
поля боя до такой степени, что они охватывают все  моря  и  сушу  Земли,
затихая только у границ нейтральных государств, в отношении которых есть
уверенность, что они смогут защитить свой нейтралитет; и как бы  яростно
мы ни пытались протестовать против этого расширения  владений  войны,  и
что бы мы ни сделали или ни сказали, нам  не  по  силам  изменить  такое
положение вещей. Мы можем воевать, если мы так решим, и победить  врага;
однако воевать в попытке загнать все ужасы  войны  на  уютное  поле  боя
девятнадцатого столетия - это донкихотство.
   Американские граждане рискнули прогуляться по полю боя и были  убиты.
Я оплакиваю их и сострадаю всем тем, кто любил их.  Вы  все  сострадаете
им, друзья мои.
   Есть также и те, кто говорит - одни открыто, другие намеками,  -  что
мы должны вступить в войну, чтобы защитить нашу внешнюю  торговлю,  наши
зарубежные  капиталовложения   и   гигантские   деньги,   которые   были
предоставлены определенным воюющим сторонам. Я полагаю, что для  кого-то
из вас подобная позиция выглядит вполне разумной. Мне  же  кажется,  что
она не выдерживает никакой критики, и мне трудно говорить на эту тему  с
должной сдержанностью и терпением. Разве то, что  мы  вступим  в  войну,
обеспечит желаемый результат? Как было в той последней войне, в  которой
мы приняли участие? Тогда мы тоже предоставили гигантские займы. А потом
начали воевать и предоставили дополнительные займы. Мы и  наши  союзники
победили.
   Восхитительно, мы спасли  свои  займы  и  капиталовложения,  а  также
внешнюю  торговлю,  и  всего-то  это  обошлось  нам  в  какие-то  жалкие
пятьдесят тысяч молодых американцев убитыми и  ранеными.  Восхитительно!
Но вернули ли нам тогда деньги, полученные в порядке займа? Мы  получили
их?  Получим  ли  мы  их  хоть  когда-нибудь?  Нет.  Наши   расчеты   не
оправдались. Однако в основе моего  возражения  лежит  другой  аргумент.
Этот, я полагаю, тоже довольно неплох, но, по моему мнению,  есть  более
веские доводы. Даже если можно было бы надеяться,  что  наше  участие  в
войне сохранит наши капиталовложения, я все равно сказал бы "нет"! Когда
человек, будь он американцем, англичанином или кем угодно,  дает  взаймы
или вкладывает деньги в чужую  страну,  ему  следует  знать,  что  среди
прочих возможных  опасностей  существует  риск,  что  эта  страна  может
оказаться ввергнутой в  войну.  Но  это  его  риск;  если  он  при  этом
выиграет, это его выигрыш; если проиграет  -  его  потеря.  Говорю  вам,
друзья мои, я не жалел сил и времени, чтобы рассмотреть эту проблему  со
всех сторон.. И теперь могу сказать только одно: пока я остаюсь на посту
главы исполнительной власти вашего правительства, ни  один  американский
мальчик, вооруженный винтовкой и готовый к смерти, не  будет  послан  на
чужую землю, чтобы пролить там свою кровь в  качестве  залога  под  ваши
займы. Ни один займ на земле не стоит этого!"
   Пристраивая раненую ногу поудобнее,  Мартин  Дрю  хмыкнул  и  свирепо
проворчал: "Умен, умен, ублюдок".
   Подобно паре комедиантов, с комической синхронностью  реагирующих  на
поданную реплику, Дэниел  Каллен  и  Калеб  Рейнер  одновременно  начали
жевать свои сигары. Д.Л. Вормен швырнул окурок  сигареты  в  распахнутое
окно, повернулся, молча пересек библиотеку, подошел к дивану, на котором
лежал старый Джордж Милтон, и остановился, глядя на него.
   Джордж Милтон храпел.

Глава 13

   - Старик дело говорит. Ты отдаешь себе отчет в  том,  что  сидишь  за
столом, за которым он написал все это? - спросил Чик Моффет.
   - Помолчи, - буркнула Альма Кронин.
   Чик подошел к радиоприемнику и повернул  регулятор,  чтобы  чуть-чуть
увеличить громкость.  К  столику  была  прислонена  толстая  трость  для
прогулок. Глядя на нее, Чик улыбнулся. Наверное, он оставит ее себе  как
сувенир.  Было  бы  очень  сложно  взять  ее  с   собой   в   гараж   на
Мэриленд-авеню, да и в любом случае у президента тростей много.
   "...Есть и такие, кто говорит, что брошен вызов нашему суверенитету и
что мы должны подтвердить его.
   Это я полностью отрицаю. Не нарушены ни целостность нашей территории,
ни наши границы; никто не посягает на нашу собственность. Также не  было
нарушено ни одно из  наших  прав  как  суверенного  государства.  Я  уже
говорил о громадной протяженности театра военных действий, обусловленной
современными средствами и способами ведения боя. Это - факт, на  природу
которого не в силах повлиять ни  одна  из  возможных  побед,  одержанных
нами. По этой причине теперь перестали существовать некоторые  из  прав,
которые ранее присущи суверенной нации. Но  поскольку  они  не  являются
жизненно важными, мы, и я в этом уверен, вполне обойдемся без них.
   Слышал я и тех, кто утверждает,  что  под  сомнение  поставлены  наша
честь и наше национальное достоинство. Что же, представления о  чести  и
достоинстве - понятия глубоко субъективные.  По  отношению  к  тем,  кто
искренне думает так, к тем, для кого патриотизм  не  является  последним
прибежищем негодяев, я испытываю самые теплые и сердечные чувства, но  я
не разделяю их точку зрения. Могу сказать только одно: я не считаю,  что
опозорены звание и институт президентства Соединенных Штатов Америки,  я
не считаю, что опозорена моя  страна.  А  вы?  Скажите  честно,  вы  так
считаете? С тех пор  как  началась  эта  война,  скажите,  случилось  ли
что-нибудь такое, сделал ли кто-нибудь из нас то, после чего  нам  будет
стыдно смотреть в  глаза  немцу,  англичанину,  русскому  или  японцу  и
говорить: "Я - американец"?  Но  я  могу  сказать,  что  мне  не  стыдно
смотреть людям в глаза, надеюсь, и вам тоже.
   Я говорил, что хотел бы защищать  или  же  отстаивать  правоту  своей
позиции двумя способами. С первым я покончил. Перейдем ко второму.
   Я не отношусь к тем, кого часто рассматривают в качестве объекта  для
насмешек и кого принято называть пацифистом. Я не согласен с ними в том,
что нельзя ничего решить с помощью  насилия.  Если  на  меня  набросится
какой-то безумец и я или  же  кто-то  другой  застрелит  его,  этот  акт
насилия определенно решит, что я не умру, во  всяком  случае,  в  данной
ситуации. Если неизбежен выбор между тем, жить ли мне или тому  безумцу,
я не стану колебаться. Точно так же  в  случае,  если  какой-то  внешний
противник создаст угрозу нашим правам и свободам, земле, на  которой  мы
живем, или же самому нашему существованию как единой нации, я буду  горд
тем,  что  мой  пост  Верховного  главнокомандующего  нашей   армией   и
военно-морским флотом предоставляет мне возможность управлять  насилием,
необходимым, чтобы подавить и уничтожить противника. Я уверен, что, если
применение силы становится  неизбежным,  ею  нужно  воспользоваться  без
промедления, решительно и безжалостно. Я уверен, друзья мои, что,  если,
не дай бог, подобный случай представится, вам не в чем  будет  упрекнуть
меня.
   Сейчас же я говорю, что время еще не пришло. Я верю  и  надеюсь,  что
оно не придет, если воюющие страны поймут, что мы  не  станем  проливать
свою кровь, чтобы защищать  собственность,  которая  оказалась  на  пути
бушующего в Европе урагана ненависти и зависти, а также свою честь,  при
том, что у нас нет оснований считать  ее  опозоренной;  если  они  также
поймут, что мы быстро отразим любую попытку напасть на нашу землю.
   Печально отмечать этот недостаток  человеческого  мышления,  согласно
которому намерение совершить насилие и  готовность  к  этому  признаются
необходимыми. Однако нам приходится оставить  подобные  рассуждения  для
философствований в часы досуга, а сейчас мы должны быть уверены  в  том,
что все американцы морально и  физически  готовы  ответить  насилием  на
насилие, если нас к этому вынудят. Но к насилию мы прибегнем лишь тогда,
когда у нас не останется иных доступных  и  достойных  способов  решения
конфликта. Если  мы  и  возьмем  в  руки  оружие,  то  отнюдь  не  волею
себялюбивых и алчных,  живущих  среди  нас,  не  в  силу  ложно  понятой
гордости, не из-за элементарной обиды по поводу чужого  вмешательства  в
течение каких-то процессов. Видит бог, здесь,  дома,  перед  нами  стоит
задача, такая сложная, что для ее решения нам  нужно  использовать  весь
наш интеллектуальный багаж и энергию, - так устроить нашу  жизнь,  чтобы
достаток стал всеобщим достоянием. Эта  работа  вполне  достойна  нашего
творческого гения, и награда за нее превысит все мыслимые пределы.
   Это, друзья мои, все, что я хочу сказать о войне. Я надеюсь  и  верю,
что вы согласитесь со мной. В заключение мне также хотелось  бы  сказать
слова признательности тысячам людей за  их  полные  добрых  пожеланий  и
выражений сочувствия письма, которые я получил сегодня в полдень,  после
возвращения в Белый дом. Я от всего сердца благодарю вас. Думается,  нет
нужды говорить о том, что мне пришлось пережить, достаточно сказать, что
я счастлив вернуться и рад тому, что остался цел  и  невредим.  Еще  раз
благодарю вас".
   "...говорит Федеральная радиостанция. Вы слушали в прямом  включении,
из Белого дома, Вашингтон, округ Колумбия, выступление..."
   Чик подошел к приемнику и выключил  его.  Затем  он  взял  трость  и,
помахивая ею, подошел к  письменному  столу,  на  краю  которого  сидела
Альма. Она не смотрела на Чика.
   Наконец девушка вздохнула и сказала:
   - Великолепная речь. В самом деле великолепная.
   - А как же иначе? - усмехнулся Чик. - Ведь он  написал  ее,  сидя  за
моим столом.
   - Чик, а разве ты сам не считаешь ее великолепной?
   - Да. Думаю, что да. Я не особенно разбираюсь в речах, мне никогда не
доводилось слышать выступления, которые не звучали  бы  как  откровенная
чушь.
   - Про эту речь такого не скажешь.
   - Действительно, не скажешь, признаю. Здесь все по  делу.  Во  всяком
случае, она свою задачу несомненно выполнила,  и  это  все,  чего  можно
ожидать от выступления, от бифштекса, от карт,  оказавшихся  у  тебя  на
руках при игре в покер, - словом, от чего угодно.
   - Чик, мне кажется, ты за войну.
   - Нет. Даже если я и был за нее, теперь я против.
   После этих трех суток война показалась бы цирковым представлением.  В
течение трех коротких дней я успел прострелить ногу миллиардеру, связать
президента и  сунуть  ему  в  рот  кляп,  а  также  двинуть  по  челюсти
прекрасной даме.
   - А еще убить человека.
   - Да. Но здесь у меня не было выбора.
   - А синяк у меня на челюсти так и не прошел.
   Чик  наклонился,  внимательно  посмотрел  на  Альму,  на  ее  щеки  и
подбородок. Затем он покачал головой:
   - Ни малейших следов удара. Можно даже сказать, что ты выглядишь  еще
лучше, чем раньше.
   - Благодарю. Сколько с меня за услугу? Если ты останешься без  работы
в Белом доме, можешь открыть салон красоты. Эксклюзивная методика  ухода
за лицом.
   Чик, как ты думаешь, это выступление спасет нас от войны?
   - Конечно спасет. Правда, не  знаю  надолго  ли,  но,  уж  во  всяком
случае, на несколько минут это точно.
   - А имела бы эта речь такой же эффект, если бы президент  выступил  в
конгрессе во вторник или же по радио вечером в понедельник?
   - Не знаю. Зато президент думал, что в этих случаях  его  выступление
было бы безрезультатным. Он не сомневался, что расклад не в его пользу и
ему ничего не светит. Потому и перетасовал колоду. - Чик  усмехнулся.  -
Это была та еще перетасовка! Еще три таких дня  меня  бы  просто  убили.
Самым миленьким потрясением, которое я испытал, было известие о том, что
Линкольн Ли пришел в гараж. Это была сногсшибательная новость. Она и еще
часы. Правда, накладка с часами  президента  -  это  целиком  моя  вина,
держать их у  себя  в  кармане  было  исключительной  глупостью  с  моей
стороны.
   - Ты бы вряд ли  смог  что-либо  изменить.  Ведь  это  миссис  Стэнли
заставила тебя взять их.
   - Ну да! Если она оказалась настолько  глупой,  что  могла  подумать,
будто ее муж потеряет аппетит из-за того, что оставил свои часы дома,  с
моей стороны не было никакого резона уступать ей. Мне  совсем  не  нужно
было брать эти часы  с  собой.  Я  нес  ответственность,  мне  надлежало
решать, что надо делать, что нет, и я должен  был  сказать  ей:  никаких
часов.
   - Во всяком случае я рада, что они оказались у тебя.
   - Ты рада? - Чик  поднял  брови  от  удивления.  -  Я  думал,  манеры
пещерного человека не вызывают у тебя одобрения.
   - Не вызывают. Но если бы не эти часы, ты никогда бы не  привел  меня
туда, где скрывался президент, и я бы никогда не узнала хоть что-либо об
этом событии. Ведь ты же никогда бы не рассказал мне о нем, верно ведь?
   Конечно рассказал бы. В день нашей золотой свадьбы.
   - Вот как... - Альма оставила последнюю фразу без внимания. - Что  ж,
я не намерена ждать так долго твоего рассказа о том,  что  произошло  на
самом деле.
   - Ты знаешь, что произошло на самом деле.
   - Нет, не знаю. Взять хотя бы то, что  случилось  во  вторник  утром.
Если ты не скажешь мне сам,  я  все  равно  заставлю  тебя  сказать.  Ты
знаешь, как это бывает: я стану заигрывать с тобой.
   - О боже! В таком случае вот тебе мой отчет. Во вторник  я  проснулся
около десяти, и дворецкий раздвинул на окнах шторы, а затем  принес  мне
чай...
   - Чик, не надо паясничать. Ну пожалуйста, расскажи мне!
   - Ладно, но тогда мне придется немного пофантазировать. Ну  вот  хотя
бы так: в девять часов  утра  во  вторник  Вэл  Оркатт  поставил  пустые
корзины из-под провизии в  кузов  своего  грузовика.  К  машине  подошел
президент, они с Вэлом внимательно  осмотрелись,  чтобы  убедиться,  что
никто не видит их, и президент через заднюю  дверцу  забрался  в  кузов.
Подъехав к  воротам,  Вэл  сбросил  скорость  и,  выждав  момент,  когда
внимание часового будет отвлечено на что-то еще, выехал.  Это  не  самая
важная часть дела. Он свернул в  боковой  проезд  и  остановился  в  том
месте, где я оставил свой автомобиль.
   Президент выбрался из грузовика, сел в седан, приехал по этому адресу
и вошел в эту квартиру, воспользовавшись моим ключом.
   Забравшись в кузов грузовика, я немного подгримировался, надел старую
кепку и, сев на место водителя,  подкатил  к  парку.  Выбрав  подходящий
момент, мы с Вэлом спрятались в зарослях кустарника. Я взял эту трость и
треснул Вэла по виску, вот здесь ты можешь видеть метку,  оставшуюся  на
ней. Мне потребовалось крепко стиснуть зубы, чтобы решиться  на  это,  -
видела бы ты выражение лица  Вэла,  когда  он  понял,  что  я  собираюсь
ударить его, хотя,  конечно,  все  было  условлено  заранее.  Но  Вэл  -
настоящий мужчина. Я оставил его лежать на земле и вернулся в  грузовик.
Да, забыл сказать, мы остановились у табачной лавки,  там  Вэл  позвонил
своему начальнику и сообщил, что он растянул щиколотку  и  что  грузовик
отгонит в гараж, а сам на службу сегодня больше не выйдет.
   Подыскивая подходящее место, я немного