тейных  заводов
поднялись еще на три пункта. Это ваша игра.  Я  помогал  вам  ее  вести,
только вот сегодня мне стало тошно. Завтра будет голосование,  и  ничего
переиграть уже нельзя, я только сейчас понял это. Я имею в виду не ужасы
войны, просто хочу сказать, как все это глупо. А может, я  имею  в  виду
как раз ужасы войны и, поскольку я  болен,  сам  не  знаю,  что  имею  в
виду...
   Тут Килборн прервал свою речь, чтобы сделать глоток портвейна,  рука,
в которой он сжимал бокал, заметно дрожала.
   - Могу ли я попросить еще вина? - спросил он.
   Наливая ему вина, стальной магнат с настоящей  теплотой,  которую  не
смогли победить его обычные грубость и черствость, отметил:
   - Бен, единственное, что вам сейчас нужно, -  это  хорошо  выспаться.
Вот, выпейте, но больше вам нельзя, а то не сможете заснуть...
   Со  стороны  письменного  стола  раздался  басовитый  гудок  зуммера.
Двигаясь как автомат, Килборн  стал  подниматься  с  кресла,  но  Каллен
усадил его обратно, а затем подошел к телефонам и поднял  трубку  белого
аппарата.
   Положив руку на плечо Килборна, пастор стал вслушиваться  в  разговор
вместе с ним.
   - ...Нет, это Каллен... Вормен?  Продолжайте...  Хорошо...  Хорошо...
Меня это не удивляет, за что же,  по-вашему,  мы  платим  вам  деньги?..
Тилни? Он не сможет изменить ход событий...
   Далее разговор  продолжался  в  том  же  духе.  Десять  минут  спустя
стальной король повесил трубку, а когда он вновь повернулся к пастору  и
секретарю,  огонь  в  его  глазах  свидетельствовал  о  страстях,  снова
переживаемых этим человеком.
   - Боже, благослови Америку! - произнес Бен  Килборн  и  залпом  допил
вино.
   Волевой подбородок пастора подался вперед.
   - Это война?
   Каллен кивнул.
   - Завтра, - сказал он, а затем посмотрел на часы и поправил себя:
   - То есть сегодня.
   Пастор глубоко вздохнул:
   - В этом случае нам всем нужно обратиться к Богу.  -  Он  откашлялся,
прочищая горло.  -  Каллен,  пришло  время  мне  срочно  заняться  своим
выступлением.
   Боюсь, оно не будет столь  же  эффективным,  как  публикация  мистера
Килборна. - Пастор, казалось, забыл  придать  своему  голосу  звучность,
необходимую оратору, и речь его стала порывистой.
   - Прюитт, вам предстоит  выступление?  -  спросил  Каллен.  -  Может,
сначала выпьете молока?
   - Нет, спасибо. Или ладно, я выпью его. Я  не  могу  должным  образом
настроиться на героический лад, попивая молоко. Каллен, я заглянул к вам
этим вечером, чтобы сказать вам кое-что, просто я  не  мог  сделать  это
ранее. - Пастор отпил на треть молока из своего стакана. - Вы,  конечно,
знаете, все прошлые пять воскресений я молился  о  том,  чтобы  не  было
войны. Вы знаете, как я страшусь войны.
   Каллен кивнул:
   - Такая уж у вас работа. Это обстоятельство может повлиять на  сумму,
которую я проставлю в моем пасхальном чеке?
   - Нет. На некоторые чеки это уже повлияло.  Но  не  на  ваш.  С  вами
приятно иметь дело, и вы - неплохой человек. Я тоже. Вот именно это я  и
пришел сказать вам. Если завтра, то есть уже сегодня, будет объявлено  о
начале войны, я хорошо представляю себе, чего будет ждать  от  меня  моя
конгрегация, включая вас. Она ожидает, что  в  следующее  воскресенье  я
скажу в своей проповеди, мол, мне стало известно,  что  Господь  изменил
свое мнение. Так вот, Он не менял своего мнения, равно как и я. Я всегда
буду против войны и всегда буду говорить об этом.
   - Вот как? - отреагировал на это Каллен. - Но тогда мы вышвырнем  вас
отсюда.
   - Я скажу то, что сказал.
   - Может быть. До воскресенья еще целых шесть  дней.  Да  ерунда  это,
Прюитт, ведь вы же совершите самоубийство.
   - Разумеется. Но вот вам моя полная исповедь: трудность моего  выбора
носит не духовный и  не  эмоциональный  характер,  это  скорее  проблема
интеллектуального плана. Ее точно определил мистер Килборн -  все  очень
глупо.  Мой  выбор  -  не  между  жизнью  и  смертью;  мой  выбор  между
самоубийством - духовным  или  физическим.  Я  всегда  буду  противником
войны.  Именно  это  мне  и  хотелось  сказать  вам,  Каллен,  а   также
предупредить, что я далеко не одинок. Вполне возможно, вас ожидают беды,
о существовании которых вы сейчас и  не  подозреваете.  Вам  потребуется
мужество. У меня оно есть.
   Каллен пристально смотрел на пастора.
   - Дело не в мужестве, а в опасении промочить ноги, - сказал он. -  Вы
мне нравитесь, Прюитт, но все  же  не  следует  сваливать  все  на  нас.
Выспитесь хорошенько, утро вечера мудренее.  Приходите  завтра.  Я  буду
весь день занят, но пообедаю дома. Моя жена позвонит вам. - Затем Каллен
обратился к своему секретарю:
   - Бен, вы тоже нуждаетесь в хорошем отдыхе.  Поднимайтесь  к  себе  и
ныряйте в койку. Завтра я  обойдусь  без  вас.  А  что  касается  вашего
увольнения, вам лучше забыть о  нем  до  окончания  войны.  -  Он  снова
повернулся к пастору:
   - Пойдемте, Прюитт, я провожу вас. Я тоже устал.
   - Каллен, нет никакого смысла в том, чтобы я приходил к  вам  завтра.
Мое решение принято.
   - Ладно, ладно, посмотрим. Заходите. Спокойной ночи, Бен.
   Стальной магнат и пастор вышли из библиотеки, и Бен  Килборн  остался
один. Он сидел, глядя на бокал вина в своей руке и отмечая, что рука его
уже не дрожит. Ему подумалось, что это странно, и, уставившись  на  нее,
Бен надолго замер в ожидании. В конце концов рука и в самом деле  начала
дрожать. Бен не сводил с нее взгляда. Внезапно он вскочил, размахнулся и
швырнул бокал  в  групповую  фотографию  совета  директоров  Федеральной
стальной корпорации, висевшую на  стене  над  письменным  столом.  Бокал
плашмя ударился о фотографию, и хрустальные брызги разлетелись  по  всей
комнате.
   Чтобы проверить, дрожит рука по-прежнему или нет, секретарь посмотрел
на нее и с горечью пробормотал себе под нос:
   - Да, я болен.

Глава 7

   Гараж на Мэриленд-авеню был одним из самых современных и доходных  во
всем Вашингтоне. Он располагался на четырех этажах,  был  оснащен  круто
изгибающимися бетонными пандусами, лифтами,  ярко-красными  передвижными
автозаправочными постами на колесах и имел опрятную, по-деловому  уютную
контору.
   Все четыре этажа были заполнены могучими и изящными в своих массивных
очертаниях механическими зверями на четырех колесах, которые,  напившись
бензина, ждали команды, чтобы взреветь мотором и  помчаться  туда,  куда
прикажет их повелитель. Здесь стояли двухместные купе-родстеры, а  также
лимузины и седаны.
   Площадку первого этажа занимали более внушительные и менее грациозные
транспортные  средства,  обеспечивающие  городскую  розничную  торговлю,
среди них - три черных фургона для перевозки элегантных изделий компании
"Причард и Тримен". Снобизм владельцев дошел до того, что имя  компании,
представленное  микроскопической  надписью  в  нижнем  углу,   оказалось
практически невидимым. Здесь ночевали также  дюжина  "фордов"  городской
почтовой службы, огромные грузовики с надписью "КЛЕЙНМАН", растянутой по
всему борту с каждой стороны, и  пять  других,  темно-красных,  среднего
размера крепеньких грузовичков с надписью "Каллахен.  Высококачественная
бакалея, гастрономия  и  мясные  продукты".  Последний  вариант  надписи
представлял  собой  своеобразный  компромисс   между   аристократической
ненавязчивостью "Причард и Тримен" и вызывающей раздражение  кичливостью
Клейнмана. В шесть часов вечера, после трудового дня, один из этих  пяти
грузовичков был загнан на стоянку Вэлом Оркаттом.

***

   Несмотря на полночь, жизнь в гараже била ключом.
   Оглашая ревом мотора, мужчина в большом родстере с  опущенным  верхом
проехал по пандусам до третьего этажа.  Здесь  он  пожелал  доброй  ночи
дежурному и, спустившись по лестнице, вышел на улицу. Одетый в  униформу
шофер ввел  через  подъездные  ворота  темно-синий  лимузин,  на  дверце
которого был виден  герб  Французской  республики;  поскольку  это  была
машина посольства, она проехала вверх только на один этаж. Вслед за  ним
в гараж влетел черный седан  ничем  не  примечательной  наружности.  Эта
машина ехала по пандусам, пока  не  забралась  на  самый  верхний  этаж.
Водитель седана не искал свободного места в рядах  машин,  он  продолжал
движение по центральному проезду, ведущему к передней части здания, пока
не уперся в стену. Затем он вышел, захлопнул дверцу и  шагнул  навстречу
приближавшемуся дежурному по этажу.
   - Единение, - тихо произнес водитель седана.
   Дежурный кивнул и ответил:
   - Единение.
   После этого водитель  поспешил  к  машине,  открыл  заднюю  дверцу  и
сказал:
   - Все в порядке.
   Из седана вышли еще четверо. Двое из  них  носили  фетровые  шляпы  с
опущенными полями, еще двое были в кепках; у всех были подняты воротники
пальто. Один из них шел  по  центральному  проезду  на  несколько  шагов
впереди, указывая дорогу. Затем, повернув вправо, он  протиснулся  между
двумя автомобилями и продолжил движение сквозь лабиринт машин. Остальные
шагали следом. Наконец путь им преградила стена. Шедший впереди поднес к
ней руку и в тусклом свете фонаря стал ощупывать ее поверхность. Наконец
ему удалось найти кнопку звонка.
   Прямо перед ним приоткрылась дверь, и  в  просвете  показалось  лицо.
Тот, кто возглавлял пришедших, произнес:
   - Единение.
   Дверь распахнулась еще шире, и мужчины вошли.
   Здесь  было  около  тридцати  человек.  Все  были  молоды,  некоторые
казались совсем мальчишками. На  крючках  вдоль  одной  из  стен  висели
головные уборы и  пальто  собравшихся;  воротнички  серых  рубашек  были
расстегнуты. Несколько человек сидели за столом, расположенном в  центре
помещения, остальные стояли то тут, то  там.  разбившись  на  группы  по
несколько человек. Комната освещалась лампой без  абажура,  свисавшей  с
потолка на длинном шнуре. Своим мрачным, темно-коричневым  цветом  стены
комнаты были обязаны толстым звукоизолирующим  панелям  из  пробки;  для
того чтобы свет не просачивался сквозь  щели  наружу,  края  двери  были
обтянуты резиновой лентой.
   Пятерка вошедших была встречена прозвучавшим  вразнобой  коллективным
приветствием: "Единение!" - и каждый из  находившихся  в  комнате  встал
навытяжку.
   Тот,   кто   привел   группу,   мужчина   плотного    сложения,    со
светло-каштановыми волосами и плотно сжатым кривым ртом,  в  один  прием
быстро оглядел собравшихся. Один из тех, что сидели за столом,  поспешил
к нему, а затем повернулся к собравшимся.
   - Люди! - закричал он. - Тот, кого мы ждали, пришел!
   По   комнате   пробежал   негромкий   шепот,   но   плотный   мужчина
проигнорировал его. Отбросив стоявший на дороге стул, быстрыми шагами он
подошел к столу и постучал костяшками пальцев по телефонному аппарату.
   - Для чего это здесь, - потребовал он ответа, - для украшения?
   - Почему для украшения, - возразил некто стоявший  поблизости,  -  на
прошлой неделе он был подключен.
   - Уж не хотите ли вы сказать, что он подключен к телефонной сети?
   - Несомненно! - Отвечавший произнес это с некоторой долей обиды.
   - Несомненно что? Несомненно, что это ловушка?
   Да, так оно и есть. Завтра же избавьтесь от него. Или нет. Не завтра.
Оставьте телефон здесь, но не пользуйтесь  им.  А  будет  звонить  -  не
поднимайте трубку.
   Однако оппонент мужчины плотного сложения не хотел уступать.
   - Я не вижу, чем он может... - начал было он.
   - Зато я вижу. Да и вам не мешало бы. Но давайте спросим у людей! - И
с этими словами мужчина плотного сложения повернулся  к  собравшимся.  -
Единение! - сказал он. - Соратники, давайте объясним нашему товарищу.  Я
считаю, что телефон - вещь глупая и опасная. Те, кто согласен  со  мной,
поднимите руки.
   Руки большинства собравшихся взметнулись к потолку. Мужчина  плотного
сложения не стал ждать колеблющихся.
   - А теперь пусть проголосуют те, кто не согласен со мной!  -  крикнул
он.
   Таковых не оказалось. Мужчина повернулся к провинившемуся.
   - Начиная с этой минуты, - сказал он, - вы разжалованы в  рядовые.  А
позже мы подыщем вам замену на данном посту. Согласны?
   Тот не колебался. Он  поднял  правую  руку,  прижал  ее  к  сердцу  и
произнес отчетливо и ясно:
   - Единение!
   - Это хорошо, - прокомментировал мужчина плотного сложения. -  Одетые
в серые рубашки бойцы не боятся опасностей, они приветствуют их  и  сами
выходят им навстречу. Однако нельзя  допускать,  чтобы  наших  товарищей
убивала  преступная  глупость.  -  Сказав  это,  он  вновь  обратился  к
собравшимся в комнате:
   - Соратники! Подходите, пожалуйста, поближе.
   Все, кто был в комнате, решительно двинулись к  лидеру,  не  сводя  с
него глаз. То ли убедительность его слов, то  ли  электризующая  живость
интонаций наполняла воздух  какой-то  возбуждающей  энергией.  Распрямив
плечи, собравшиеся стояли  плотной  группой  и  внимательно  глядели  на
мужчину, который в это время поднимался на стул.
   Не повышая голоса, он начал выступление:
   - Люди, меня зовут Линкольн Ли. Кое-кто из вас уже встречался со мной
в Детройте или Мемфисе, однако большинство видит меня в первый раз.  Это
мой первый визит в Вашингтон, но он может оказаться не последним.
   В какой-то, не такой уж далекий день я приду в город, чтобы остаться,
точно так же как, придя в Рим, Муссолини остался в Риме, а  Гитлер  -  в
Берлине. Нет, я не буду использовать их идеи или их методы; ведь это  же
- Соединенные Штаты Америки, и не кто иной, как  сами  американцы  будут
определять судьбу своей страны, не кто иной, как сами  американцы  будут
намечать путь своей страны, и не кто иной, как  сами  американцы  пойдут
вместе с нами к намеченной цели. Верно я говорю, люди?
   Реакция собравшихся была мгновенной, они  с  энтузиазмом  выкрикнули,
как выдохнули, одно слово: "Единение!"
   - Да. Единение. Единение по крови и по  тем  идеалам,  которые  нужны
Америке, которые она обязана иметь, и  пусть  всех  остальных  постигнут
кара и презрение. Хотя вы знаете, кого я имею в виду, могу вновь назвать
их.
   Это - грязные плаксивые евреи,  коварные  и  лживые  почитатели  папы
римского, анархисты, а также мерзкие коммунисты - наши враги вам  хорошо
известны. Но мы не являемся врагами тех добрых американцев, которые пока
что не разделяют наши взгляды и не признают нашей руководящей  роли.  Мы
только хотим убедить их, что нам принадлежит руководящая роль, что  я  -
вождь нации, которого они ждут, и тогда миллионы американцев  вступят  в
наши ряды. Сейчас меня презирают, за мной охотятся. Это  наполняет  меня
гордостью, поскольку это первая ступенька той  лестницы,  по  которой  я
поднимусь к своей будущей славе, к вашей  славе  и  к  величию  Америки.
Соратники, начнете ли вы вместе со мной восхождение по этой лестнице?
   - Единение!
   - А в настоящее время у Америки появились другие враги, которые  тоже
должны быть уничтожены. Это япошки, которых и людьми-то назвать  нельзя;
это англичане, которым нужна наша земля и которые в конце концов узнают,
с кем они имеют дело, когда мы перевернем вверх  дном  их  полные  грязи
острова; это жабоглотатели-французы, которые в прошлую войну брали у нас
деньги, а теперь не хотят с нами расплачиваться,  -  жалкие  попрошайки.
Все они - враги Америки и должны быть уничтожены. Сейчас у нас  в  Белом
доме оказался безвольный человек, бесхребетный слабак, в жилах  которого
вместо крови течет вода. Однако и при таком  президенте  Америка  должна
громить  своих  врагов,  и  если  наш  президент  захочет  остаться   на
нейтральной полосе, пули в него полетят с обеих сторон. Но  нас  это  не
остановит.
   Нас ничто не остановит! Есть только одно суровое требование,  которое
должно быть предъявлено ко всем до единого - от президента до бездомного
бродяги: тот, кто  стоит  препятствием  на  пути  Америки,  должен  быть
уничтожен! И пусть он будет вашим братом или моей сестрой - ему не  уйти
от суровой  кары.  А  также  ни  одному  красному,  ни  одному  еврею  и
паписту-католику. В своей борьбе мы непримиримы!
   Здесь оратор сделал паузу,  и  собравшиеся  в  очередной  раз  дружно
крикнули: "Единение!"
   - Да, мы непримиримы, но терпеливы, - продолжил  выступающий.  -  Те,
кому не хватает терпения, покинут наши ряды, и мы не придем  поклониться
их могилам.
   В интересах борьбы с нашими внешними  врагами  мы  в  будущем  должны
ожидать разграничения  полномочий  и  появления  барьеров  внутри  нашей
организации. Я не знаю, когда вновь смогу  выступить  перед  вами.  Вами
будут командовать мои уполномоченные, слушайтесь их.
   Того,  кто  окажется  недостойным  вашего  доверия,  постигнет  кара,
незамедлительная и беспощадная. Тем, кому  доверяю  я,  вы  тоже  можете
доверять. Будьте терпеливы, ведь время работает на нас. И где бы  вы  ни
оказались - на полях сражений в Европе, бок о бок с нашими союзниками  в
Сибири, на палубе боевого корабля, преследующего желтокожих, -  помните,
что мы непримиримы, мы ничего не забываем, мы  хотим,  чтобы  в  будущем
Америка увенчала себя славой.
   Здесь Линкольн Ли остановился. Его рот скривился в  нервной  гримасе,
которая никак не походила на улыбку. Тихим голосом, из которого  исчезли
все интонации, кроме какой-то безумной жестокости, оратор произнес:
   - Люди, я покорил вас. Я  произнес  великую  речь.  Я  и  сам  велик.
Единение!
   Никто не двигался, никто не мог произнести ни слова.  Речь  Линкольна
Ли загипнотизировала аудиторию.
   Собравшиеся затаили дыхание. Оратор обвел их тяжелым взглядом.  После
этого совершенно другим тоном он сказал следующее:
   - На этом - все. Независимо от того,  есть  ли  у  вас  поручения  на
завтра или нет, не расходитесь. Ложитесь спать  на  полу,  по-солдатски,
скатайте пальто и куртки, положите их под головы.  Дело  в  том,  что  в
наших планах могут возникнуть кое-какие изменения. - Ловким и  уверенным
движением оратор соскочил со стула. - Грир,  Фэллон!  -  крикнул  он.  -
Давайте просмотрим все еще раз. Где ваши бумаги?  Поставьте  телефон  на
пол, но будьте  осторожны,  найдите  какую-нибудь  бечевку  и  привяжите
рычаг.
   Один из мужчин занялся телефоном, другой подошел с конвертом к  столу
и стал извлекать из него какие-то документы, третий  стал  разворачивать
еще один, достаточно большой лист бумаги, который оказался картой города
Вашингтона. Линкольн Ли сел на стул и склонился над картой.

Глава 8

   Когда Альма Кронин собралась идти домой, было половина первого. После
того как Чик Моффет позвонил ей и  сообщил,  что  не  сможет  прийти  на
намеченное свидание, чтобы прогуляться с ней и  провести  пару  часов  в
кино, она в какой-то момент, конечно, была раздосадована, но в том,  что
ее задело это, признаваться не захотела даже себе самой.
   Они познакомились около года назад, встретившись  в  коридоре  Белого
дома. Тогда Альма была еще новичком и, увидев мужчину, который не  носил
шляпы и двигался с уверенностью человека,  хорошо  знакомого  с  местной
обстановкой, остановила его, чтобы спросить:
   - Если я  продолжу  идти  по  этому  коридору,  я  попаду  в  кабинет
президента?
   - Да, мадам, - ответил он, улыбнувшись одними  глазами,  -  попадете,
если только будете в нужных местах делать нужные повороты и  если  никто
не остановит вас.
   - Понятно. Ну что же, благодарю за информацию.
   Миссис Стэнли попросила меня отнести президенту его наручные часы.  -
С этими словами Альма покачала часами, которые на ремешке свисали у  нее
с пальца. - Миссис Стэнли сказала, что он забыл надеть их, а без них  он
как без рук.
   - Так я как раз туда иду. - С этими словами мужчина протянул руку.  -
Может быть, вы доверите мне это поручение? Меня  зовут  Чик,  Чарльз  А.
Моффет. Я агент секретной службы.
   - Благодарю вас. Я - Альма Кронин, младший секретарь.
   Чик было повернулся, чтобы идти дальше, но затем  вновь  обратился  к
девушке:
   - А может, вы пожелаете пойти со мной, чтобы знать дорогу в следующий
раз?
   Альма с