роки-джипе".  Не  для  того
чтобы осуществлять дальнюю охрану, а для того, чтобы фиксировать возможную
за банкиром слежку. Сырцов ушел из-под них чудом: по совету старого  хрена
Смирнова, он в первый день, в первую поездку Прахова  домой  пустил  перед
собой одноразово определенного ему в  помощь  агента  из  "Блек  бокса"  с
радиосвязью. Тут-то он  и  заметил  сурово  рванувшийся  в  бой  наряд  на
"Чероки-джипе", а, заметив, легко отцепил агента от Прахова. Сам же  водил
теперь "Чероки".
     Сегодняшнее расписание своих и чужих работ Сырцов  знал  досконально:
московская   пресса   широко   рекламировала   назначенное   на    сегодня
торжественное открытие культурного центра на Остоженке, главным  спонсором
и вдохновителем будущей деятельности которого был  его  герой.  Среди  дня
порхающие юные холуи подвезли к банку сверкающий сверток,  с  торчащим  из
него  крюком  вешалки.  Вечерний  наряд   босса!   Здесь,   следовательно,
переодеваться будет, домой не поедет. Так  презентация  в  восемь  вечера,
значит, ранее семи не тронется.  Сырцов  устроился  поудобнее  и  придавил
нелишний, минуток на сто, кусок Соньки.
     Культурный центр располагался в покатом  переулке,  который  по  сути
дела, соседствовал со спиридоновским.  Реставрированный  ампирный  особняк
сиял,  освещенный  и  парковыми   фонарями   и   различной   осветительной
аппаратурой многочисленных съемочных телеи киногрупп. Машины подкатывали и
подкатывали. Сырцов еле  успел  втиснуться  за  "Чероки-джипом".  То  было
последнее свободное  место  в  переулке.  Менее  предусмотрительные  гости
оставляли свои "Мерседесы", "Вольво", "Ауди", "Кодиллаки",  "Феррари"  уже
по набережной.
     Съезд всех частей! И все это - ради необеспеченных и одиноких детишек
ближнего микрорайона,  которые  теперь  получали  возможность  отдаться  в
культурном центре музыке, живописи, классическим танцам.
     У нешироких - как раз под конный экипаж - ворот бурлил  и  колбасился
кой-какой народец, жаждавший быть в избранных, но для этого ему не хватало
большого  изукрашенного  палехским   мастером   пригласительного   билета,
обладатели которых, двигаясь сквозь вышеупомянутый народец, отделялись  от
него отрешенностью лиц и строгостью направленных внутрь себя взглядов.
     Дюжие  контролеры  ждали  безбилетников.  Им   хотелось   отпихивать,
выталкивать, кричать и выкручивать руки, но  народец  пока  что  робел,  и
контролеры  в  своих  действиях  ограничивались  восхитительно  фальшивыми
улыбками, которые приходилось дарить минующим их по всем правилам.
     Сырцов с железнодорожным стуком стремительно развалил молнию на своей
кожаной куртке и, вырвав  рдеющую  книжицу  из  кармана,  одним  движением
пальцев раскрыл ее и показал ближайшему стражу  свою  фотографию  на  алом
документе. Страж убедился, что фотография похожа на Сырцова, и  растерянно
разрешил:
     - Проходи.
     Сырцов прошел. В саду детей не было. Не было, как потом оказалось, их
в многочисленных залах и комнатах уютного особняка. Зато были женщины. Ах,
женщины, женщины! Все в белом, бесшумно передвигающиеся среди  только  что
высаженных кустов нимфы,  декольтированные  до  сосков  и  копчиков  вамп,
стремительные в легком мужеподобии, придающем им, как ни  странно,  особый
сексопил, артемиды-охотницы, ученые молодые дамы (все в  очках)  с  влажно
накрашенными полуоткрытыми губами,  жаждущими  похабного,  но  остроумного
слова и хамского до боли поцелуя, и, конечно же,  длинноногие  нимфетки  -
родные до слез хищницы и жертвы.
     Официанты с подносами  подносили  выпивку.  Сырцов  в  саду  хлебанул
шампанского, на террасе приделал ножки виски со льдом,  в  уютной  комнате
для избранных, в которую попал неизвестно как, прилично взял  водочки  под
маленький бутерброд с омаром.
     Вводя Сырцова в курс дела,  Смирнов,  обставляя  все  с  полковничьей
серьезностью, ознакомил с занудливой подробностью  с  тем,  что  он  важно
называл  иконографией  дела.  Так  что  теперь  Сырцов  знал  реальных   и
потенциальных клиентов в лицо. Как ни  странно,  знакомых  по  фотографиям
фигурантов на  презентации  оказалось  предостаточно.  В  солидной  кучке,
солидно  беседуя,  солидно  выпивали  игроки  в  покер  с  дачи  Воробьева
(естественно,  при  участии  самого  Воробьева  и  Василия  Федоровича   с
неизменным  кейсом).  Громко  разглагольствовал  подвыпивший   новатор   -
режиссер Адам Горский, привлекая к себе слушателей тем,  что  вокруг  него
живописно и соблазнительно расположились юные  студийки  в  полупрозрачных
нарядах. В окружении  строителей,  свиты  и  охраны  проследовал  в  самые
дальние покои Игорь Дмитриевич. Василий  Федорович  мигом  ринулся  вслед,
безжалостно разорвав  пуповину,  связывавшую  его  с  покерным  братством.
Мелькнули Федоров и Краснов, первый - пьяный в дымину, второй  -  делавший
вид, что пьяный в дымину. В  обнимку  со  знаменитым  футбольным  тренером
продефилировал дипкурьер  Савкин.  В  сопровождении  Кузьминского  прошла,
собирая восхищенные взгляды, эффектно одетая и хорошо нарисованная Алуся.
     Только после водочки с омаром стало по-настоящему приятно.  Спроворив
из хитрой комнатенки еще одну  порцию  (все  на  тарелочке:  и  водочка  в
рюмочке и омар на хлебушке),  Сырцов  выбрал  для  постоянного  нахождения
главный зал и, найдя тихий уголок, прислонился к стенке. Невидимый оркестр
со старомодной добросовестностью выводил забыто-незабытый, рвущий  душу  и
ласкающий ее же, ретро-вальс.  Наборный  паркет  зала  звал  к  танцу,  но
публике было не до танцев: стараясь особо не шуметь, она поглощала халяву.
Но и это не сердило  Сырцова  (он  уже  опустошил  тарелку).  Музыка,  как
говорится, увела его далеко-далеко...
     - Тебя сюда Смирнов прислал? - спросили близко-близко грубым голосом.
     Рядом  стоял  в  красивом  белом   смокинге,   красивый,   как   бог,
начальничек,  дружок  закадычный  когда-то,  подполковник  милиции  Леонид
Махов. Стоял и улыбался, сволочь. Сырцов переложил опустевшую  тарелку  из
правой руки в левую, в правой - пальцами большим и указательным  -  ощупал
материю на смокинге. Ощупал и поинтересовался:
     - Теперь такие клифты в милиции как форму выдают?
     - Особо отличившимся, - подтвердил и уточнил Махов.
     - Особо отличаются у нас начальники. Ты еще на одну  ступеньку  влез,
Леня?
     - Нет еще...
     - Но скоро влезешь, - продолжил за него Сырцов. - А  Смирнов  мешает,
что ли?
     - Смирнов слишком хорошо для нашего сурового времени, Жора. -  Любил,
любил неугомонного старичка полковник Махов,  любил  и  жалел:  -  Рабское
чувство справедливости когда-нибудь погубит его и, вероятней всего,  очень
скоро. Так ты на него работаешь?
     - Отвали, - хрипло посоветовал Сырцов.
     - Ты, я вижу, перестал меня бояться.
     - А надо? Надо тебя бояться? Мне, Леня?
     Сырцов резко, открыто резко перевел  разговор  на  совсем  другое.  А
Махов не хотел открытого боя, не нужен был ему открытый бой.
     - Теперь тебе не надо меня бояться: ведь я  уже  не  начальник  тебе.
Теперь ты боишься дедушки Смирнова, да?
     Сырцов кинул тарелку на пустой поднос  проходившего  мимо  официанта,
вытер руки носовым платком и сказал:
     - С детства стишки дурацкие помнятся - "дедушка, голубчик, сделай мне
свисток". И вдруг сейчас, наяву дедушка Смирнов делает мне свисток. Я  ему
благодарен, Леня.
     - Кое-чему научился в Москве, брянский волчонок,  -  понял  про  него
Махов и, попив из стакана виски с растаявшим льдом, отправился фланировать
по культурному центру. Сырцов закрыл глаза и помотал башкой -  отряхивался
от злости, а когда открыл глаза,  не  поверил  им:  в  сопровождении  двух
суперкачков с кейсом, который только что был в руках у Василия Федоровича,
стремительно пересекал зал сугубо энглезированный Иван Вадимович Курдюмов.
Собственной персоной. Промчался метеором и исчез в  саду.  Сырцов  кинулся
следом. Единственное, что он увидел, подбежав к воротам, как  захлопнулись
дверцы  ближайшего  черного  автомобиля,  и  как  автомобиль  бесшумно   и
стремительно сорвался с места. Сырцов  вздохнул  и  отправился  на  поиски
телефона.
     ...Он ненавидел фул-контакт. Недавняя работа в  доме  на  набережной,
беспокоила несколько дней, приходя воспоминанием остро и  неожиданно,  как
изжога. Как  прелестна  классика,  когда  объект  в  разметке  оптического
прицела являет собой фигуру абсолютно абстрактную, не имеющую отношения ни
к чему, ни к жизни, а все действо  свободно  отождествляется  с  одним  из
самых благородных видом спорта -  стендовой  стрельбой.  А  сегодня  опять
фул-контакт да еще и с дезинформацией.
     В свежевыкрашенном пожарном ящике на заднем дворе  он  за  скрученной
брезентовой кишкой обнаружил сверток, который, не таясь,  развернул,  сидя
на укромной скамейке в глубине сада. "Магнум".  Пистолет,  надо  полагать,
объекта. Он тщательно обтер пистолет, завернул  в  заранее  приготовленную
тряпицу и спрятал во внутренний карман пиджака, но все равно риска меньше,
чем при сбруе: незаметно стянул при опасности и все: я не я, и  лошадь  не
моя.
     Ох, и не хотелось! Но надо, надо.  Он  обнаружил  объект,  когда  тот
пристроившись  к  оставленному  на  комоде  черного   дерева   подносу   с
шампанским,  не  спеша,  опорожняя  бокалы,  рассказывал  двум   ошалевшим
интеллектуалкам  о  прелестях  ночной   жизни   Роттердама   и   Гамбурга.
Интеллектуалки, как истинные интеллектуалки, старательно  пытались  понять
зачем им знать об этих  экзотических  привычках  и  специфических  приемах
блядей из двух  портовых  городов.  Интеллектуалок,  наконец,  подхватили,
увели, и объект отправился просто бродить по дому и саду.
     В  саду  и  помочился,  мерзавец.  А  надо  бы  в  сортире.  Придется
искусственно подводить. Объект прилип было к нимфеткам, но нимфеток у него
отняли более молодые и прикинутые молодцы. Объект  затосковал  и  вошел  в
дом. В пустом коридоре он обратился к объекту, озабоченный  непорядком  на
лице последнего:
     - Чем это вы так испачкали лицо, коллега?
     Объект обеспокоенно завертел головой, но,  естественно,  без  зеркала
лица своего увидеть не мог. Поэтому спросил:
     - Где?
     - Вот здесь и здесь, - указал, не касаясь, пальчиком он.
     - Что же делать?  -  в  безнадеге  пригорюнился  явственно  и  сильно
поддавший объект.
     - Пойдемте, я вас в туалет провожу.
     - Сделайте милость! - обрадовался объект. - Я битый час искал уборную
в этом доме и не нашел. Пришлось в кустах опорожняться.
     По пути - никого: все ринулись  в  большой  зал  на  сборный  концерт
валютных артистов-знаменитостей. Он знал здесь сортир наименее  посещаемый
- на отшибе, в глухом крыле, где еще и реставрация  не  была  доведена  до
конца. Поддерживая вялое тело объекта за талию  правой  рукой,  он  пальцы
левой окунул в сухую землю цветочного горшка, украшавшего в паре с  другим
вход в сортир. До открытия двери он беззвучно выключил свет в сортире,  а,
открыв, удивился:
     - Чего это у них темно? Где тут выключатель?
     Почти одним движением он  включил  свет  и  повесил  на  ручку  двери
маленькую на веревочку картонку, на которой было написано: "Засор. Просьба
не входить".
     Объект  недовольно  жмурился  от  яркого  света.   Он   стоял   между
умывальником и двумя кабинами и жмурился, не понимая куда себя девать.  Он
подошел к нему и, пытаясь стереть с него несуществующее со щеки устроил на
лице нечто, действительно грязное.
     -  Нет,  так  не  сотрешь,  -  убедился  он  вслух.  -  Давайте-ка  к
умывальнику.
     Объект склонился к умывальнику, а  он  обнял  его  за  плечи.  Потом,
набрав в  левую  горсть  холодной  воды,  плеснул  ее  в  лицо  объекта  и
одновременно хлопнул правой ладонью по спине. Содрогнувшийся  от  холодной
воды объект и не заметил мелкого укольчика в спину, но уже через мгновенье
расплавился в его руках. Он уложил эту массу на пол и на всякий  случай  -
ключ у него был - запер дверь. Усадить объекта на  стульчак  было  задачей
труднейшей, но он, изрядно умаявшись, справился с ней.  Немного  отдохнув,
он извлек из кармана пиджака "Магнум" и вложил его, насильственно прижимая
и подталкивая пальцы к рукоятке револьвера. Самое трудное  было  просунуть
указательный палец в  дужку  спуска  так,  чтобы  заранее  не  выстрелить.
Стволом "Магнума" он разъединил челюсти, засунул подальше в рот и, нажимая
на указательный палец объекта, нажал на спуск. Теперь  можно.  "Магнум"  -
машинка серьезная, и часть затылка объекта отлетела к стене.  Выстрел  был
терпимо громкий. Он уронил руку объекта, рука объекта уронила "Магнум"  на
пол. Дело было сделано.
     Он мгновенно открыл дверь, сорвал картонку и коридорами кинулся туда,
где играла музыка. Там, где  поблизости  играла  музыка,  он  остановился.
Откуда-то появился  один  прислушивающийся  гражданин,  откуда-то  второй.
Второй, бесцельно и круто водя очами, поинтересовался. У себя, у всех:
     - Вроде где-то стрельнули поблизости?
     - Вроде, - согласился первый. Втроем начали прислушиваться по новой -
не стрельнут ли еще. Больше выстрелов не было.
     Со стороны зала дробной рысью примчался сорокалетний красавец в белом
смокинге и, не теряя времени, приказно спросил:
     - Где стреляли?
     - Там, там! - воскликнул первый и замахал руками в разные стороны.
     - По-моему в правом крыле, где-то внизу, - вдруг  совершенно  разумно
информировал мента  в  смокинге  он.  Трое  как  бы  сблизились  и  быстро
двинулись по указанному направлению. Ему там уже нечего было делать, и  он
спокойно направился к выходу.
     - Устаю от классики, - объяснил  он  свой  уход  стражнику  у  ворот,
общаясь только голосом и  скрывая  лицо.  Мимо,  прорычав  что-то  охране,
проскочил бесшумно стуча палкой, отставной милицейский полковник  Смирнов.
Он знал  полковника,  его  ему  показали.  Смирнова  сопровождал  некто  в
кожанке, которого он не знал...
     - Я никак не мог остановить Курдюмова, - глухо  оправдывался  Сырцов,
твердо глядя в глаза Смирнову: - Никак. А стрелять...  нет  у  меня  таких
инструкций стрелять в человека, идущего сквозь толпу.
     - Курдюмовым нас  помазали  по  губам,  отвлекая,  Жора,  -  горестно
сообщил о своей догадке Смирнов. - Живой Курдюмов  по  их  замыслу  отвлек
внимание  всех,  кому  он  крупно  интересен.  А  они,  пользуясь  паузой,
провернули здесь нечто мерзкое. Пошли в дом.
     Они были уже на террасе, когда,  приближаясь,  завыли  две  сирены  -
милицейская и скорой помощи. Тут же на террасу выскочил подполковник Махов
в белом смокинге.
     - Что там, Леонид? - спросил Смирнов. Махов заметил, наконец,  своего
бывшего начальника, заметил и  бывшего  подчиненного.  Извлек  из  особого
кармашка где-то в поле смокинга (чтобы не деформировать  силуэт)  "Житан",
зажигалку и, закурив, ответил спокойненько:
     - Самострел в сортире.
     - Самоубийство? - постарался уточнить Смирнов.
     - Вполне возможно. Но надо как следует посмотреть, - и, переключаясь,
жестко отдал инструкции выскочившим  из  милицейской  "Волги"  четверым  в
штатском: - Сортир в полуподвале первого крыла. Есть  возможность  кое-что
подсобрать. Я был там первым и поставил  охрану  из  местных.  Действуйте,
действуйте!
     Четверо (мент, следователь и два эксперта) помчались в сортир правого
крыла. Медики из "Рафика", неторопясь, готовили носилки.
     - Кто? - опять спросил Смирнов.
     - А черт его знает! - уже злобно ответил Махов: мешали самым  дорогим
затяжкам после встряски. - Он весь в кровище, а  я  все-таки  на  праздник
приоделся. Сейчас ребятки по карманам пошарят, и узнаем.
     - В рот? - предположил Смирнов.
     - Угу, - подтвердил Махов.
     - Машинка?
     -  По-моему,  "Магнум".  Эксперты  уточнят,  но,  скорее  всего,   не
ошибаюсь.
     - Серьезный инструмент. Откуда он у человека, пришедшего повеселиться
и выпить в культурный центр обездоленных детей?
     - Чего не знаю, того не знаю, - Махов  совершенно  не  аристократично
щелчком отправил чинарик "Житана" в  дальние  кусты.  -  А  вы,  Александр
Иванович, по какой причине оказались в культурном центре для  обездоленных
детей?
     - Мы вот с Жорой хотим  Ивана  Курдюмова  схватить.  Не  видал  здесь
такого?
     - Может и видал. А кто он?
     Махов смотрел на Смирнова тухлым глазом, Смирнов  смотрел  на  Махова
тухлым глазом, а Сырцов, стоя чуть с сторонке, слушал, как в большом  зале
мощный бас с шаляпинскими интонациями рассказывал:
     "Жили двенадцать разбойников, жил кудеяр-атаман.
     Много разбойников пролил крови честных христиан."
     Про смерть в сортире знали только те,  кому  положено  знать.  Они  и
суетились. Участники презентации продолжали делать свое благородное  дело:
пить вино, мило беседовать, незаметно обжиматься и,  естественно,  слушать
хорошую музыку.
     Подошел мент из бригады и сказал Махову:
     - Похоже, это не наш, начальник.
     - Это почему?
     - Работник Министерства иностранных дел. И дипкурьер к тому же.
     - Совершеннейший гебистский клиент, - решил Махов. - Звони им, Гриша.
     - Фамилия его как? - поспешил без надежды спросить Смирнов.
     - Савкин. Геннадий Иванович, - автоматически  ответил  мент  и  пошел
искать телефон. Махов, окончательно расслабившись, закурил вторично.
     - Везет тебе в последнее время, Леня, - сказал Смирнов.
     - Стараюсь.
     - Это не ты, это кто-то старается.
     - Так кто же старается? - ощетинился вдруг Махов.
     - Судьба, - объяснил Смирнов. - Везенье - это судьба.
     - Пойдемте отсюда, Александр Иванович, - подал голос Сырцов.



                                    33

     С презентации вернулись очень поздно. Имевшая успех Алуся  насосалась
там у детишек прилично. Без разуменья и соразмерности рухнув на тахту, она
отшибла задницу, обиделась неизвестно на кого и решила плачуще:
     - Все! Постель стелить не буду! Будем спать, как на вокзале!
     И, действительно, завалилась на тахту, не снимая  меховой  жакетки  и
декольтированного платья. Только туфлями выстрелила по разным углам. Злой,
как  бес,  Кузьминский  направился  на  кухню.  В  связи  с  водительскими
обязанностями он  был  трезв,  как  Егор  Лигачев,  и  намерен  сиюминутно
ликвидировать какое-либо свое сходство с одним из лидеров бывшей  когда-то
КПСС.
     - Витька, телефон принеси! - прокричала из комнаты  Алуся.  -  Мне  с
Лариской срочно поговорить надо.
     - Третий час уже! - для порядка проворчал  Виктор,  вырвал  штекер  и
перенес аппарат из кухни к алуськиной тахте. - Очень хочется услышать  как
ты хороша была сегодня, да?
     - Пошел вон! - капризно  распорядилась  она  и  поставила  телефонный
аппарат себе на живот. Для удобства.
     Кузьминский на кухне, на всякий случай, прицепил  наушник  и  включил
его в сеть. Пока  готовил  выпить-закусить  с  интересом  слушал  сплетни,
интонацию сплетни, стиль сегодняшней сплетни. Авось для дела пригодится.
     Порезал свежих огурчиков  и  тут  же  посолил.  Огурчики  сразу  дали
направляющий дух. Дух этот торопил сделать основное, и Кузьминский,  вынув
бутылку "Смирнофф" из холодильника, налил  в  старинную  двадцатиграммовую
стопку до краев. Под благоухающую дольку  огурца,  под  животворящий  вкус
черняшки, а ну ее, всю до дна!
     "Кузьминский-то у тебя?" Это Лариска. "У меня, где же ему быть."  Это
Алуська. "Он в принципе ничего, но какой-то грубый,  неинтеллигентный.  Ты
поработай над ним. Ну, пока, курочка-ряба."
     Дамы одновременно положили трубки. Алуся громко сообщила из комнаты:
     -  Лариса  считает,  что  ты  -  ничего,  только   какой-то   грубый,
неинтеллигентный!
     - Я уже давно обнаружил одну закономерность,  -  спрятав  наушники  в
карман, Кузьминский,  подготавливая  незаметное  приближение  алкогольного
кайфа, был непрочь и побеседовать. - Чем дурее баба, тем  неинтеллигентным
кажусь я ей.
     - Ну, а на самом