отставного  капитана  чего-нибудь
побольше, но попроще. Пожалеем наше обедневшее государство.
     - Сильно выпивши? - поинтересовался Сырцов, присаживаясь.
     - В меру, - Смирнов вдруг с восторженным вниманием стал рассматривать
Сырцова. - Сырцов, ты, случаем, не из Ростова?
     - Брянский я.
     - Ну все равно рядом. В пятьдесят третьем я одного домушника знатного
из Ростова брал. Фамилия его  тоже  была  Сырцов.  Не  родственник,  Жора?
Может, дядя или дед?
     - Если вы этого ростовского Сырцова не выдумали просто, то  память  у
вас, Александр Иванович, замечательная.
     - Не выдумал, ей богу, не выдумал. Как живой перед  глазами:  широкий
такой, чернявый с сединой, с перебитым носом.  На  тебя,  в  общем-то,  не
очень похож.
     - Отыгрались за Шевчука. Полностью, - признал свое поражение  Сырцов.
- С Василием Федоровичем вроде все в порядке. Я  его  на  Коляшиных  ребят
оставил и к вам. Зачем вызывали?
     - Для информации. Ты меня слушаешь?
     - Ну?
     - По человечески отвечай! - ни с того, ни с сего заорал Смирнов.
     - Я вас внимательно слушаю, Александр Иванович.
     А Смирнов говорить не  стал.  Достал  портсигар,  извлек  беломорину,
проскрипел зажигалкой, прикурил и  закурил,  глубоко  затягиваясь.  Потом,
регулярно, как бензиновый движок, стал  пускать  дымовые  кольца.  Сначала
ровно круглые, плотные, они растелаясь в воздухе, кривились,  теряя  форму
и, бледнея до неуловимости, исчезали.
     - Ну? - демонстративно повторил Сырцов. Не выдержали нервишки.
     Смирнов сунул окурок в пепельницу и признался:
     - Я вот здесь полчаса назад им Василия Федоровича отдал.
     - А мы с чем остались?
     - Ни с чем.
     - Смысл?
     - Проблематическая возможность выйти на охотников.
     - А на кой хрен нам охотники?
     - Они людей убивают, Жора.
     - Кто теперь людей не убивает!  -  философски  заметил  Сырцов.  -  А
Василий Федорович - единственный реальный кончик. Ну,  ладно.  Что  делать
будем?
     - Думать, Жора, думать.
     Они мрачно думали, когда вернулся слухач, положил кассету на  стол  и
объявил:
     - Тепленькая. Можете слушать.  -  И  с  чувством  исполненного  долга
удалился.
     - Что там? - вяло спросил Сырцов.
     - Моя беседа с Игорем Дмитриевичем и Зверевым, в  которой  я  Василия
Федоровича заложил.
     - Понятно. - Сырцов почитал этикетку коньяка, почитал этикетку водки,
выбрал водку, налил полный фужер. Дорого яичко к христову  дню:  именно  в
этот момент появился официант с фурчащей яичней с беконом.  Закрыв  глаза,
медленно и неостановимо Сырцов - с устатку - перелил содержимое  фужера  в
свой желудок и принялся за яичницу.
     Смирнов по-стариковски умильно наблюдал как Сырцов ест. Яичница  была
из пяти яиц, да бекона Марконя не пожалел.
     - Наелся? -  спросил  Смирнов,  когда  Сырцов  со  звоном  уронил  на
сковородку нож и вилку. Сырцов кивнул и рыгнул.
     - Спасибо, что не обосрался! - поблагодарил его Смирнов.
     - Пардон!  -  поспешно  извинился  Сырцов  и  еле  успел  перехватить
следующий подкат рыгания. - Я у вас еще работаю, Александр Иванович?
     - Сейчас самая работа и начинается, - сказал Смирнов.



                                    35

     На первое была  запись  разговора  в  кафе  Маркони.  Без  энтузиазма
приняли к сведению.
     На десерт предназначалась Алуся. Ее привел из кухни Кузьминский,  где
она свободно излагала  Варваре  свои  мысли  о  настоящем  искусстве.  Она
уселась на диван, по-девичьи  широко  раскинула  клешеную  юбку,  заставив
Кузьминского сдвинуться к углам обширного дивана.
     - Слушаю вас, господа, - произнесла она тонким голосом.
     - Слушать, в основном, будем мы, - поправил  ее  Смирнов.  -  Но  для
начала, дорогая Алла, пойми и прочувствуй  обстоятельства,  в  которых  ты
оказалась. Ты крепко стояла на ножках, когда Курдюмов был здесь:  все  его
связи шли через тебя,  и  поэтому  тебя  берегли,  как  яичко  с  кащеевой
смертью. Сейчас все изменилось - ты никому не нужна и отчасти  опасна  для
тех, кто пользовался этой  цепочкой  через  тебя  -  связи.  Тебя  ведь  и
шлепнуть могут, дорогая моя.
     - Кто? - спросила Алуся без волнения.
     - Вот видишь, - обрадовался Смирнов, -  наши  желания  совпадают:  ты
хочешь знать кто это, и мы хотим.
     - Не совсем, - не согласилась Алуся. - Я из  любопытства,  а  вы  для
злодейства.
     - Любопытство - не то чувство, которое испытывает  человек,  которому
грозит смертельная опасность. Не верю я в такую лихость,  Алла.  Сердце-то
екнуло? - по-отечески отчитал ее Смирнов.
     - Екнуло по началу, как не екнуть от такого. Только сразу же  поняла,
что вы мне заплеуху лепите. Чтобы от страха помягче и разговорчивей стала.
Ну кому нужна моя непутевая жизнь, старички?
     - Тем, кто опасается, что непутевая Алуся где-нибудь кому-нибудь так,
между  прочим,  ляпнет  о  том,  что  узнала  совершенно  по-посреднически
случайно и чему значения не придавала. И этот  ляп  лишит  их  привилегии,
больших бабок, а, может быть, и жизней. Имеет ли смысл  им  давать  полную
свободу даровитой артистке резвиться, как  она  хочет?  Лучший  же  способ
лишить свободы - лишить жизни. Такова их профессиональная логика, Алла,  -
долбил в одну точку Смирнов.
     - Ну, а если я расскажу вам все, что вы хотите от меня узнать, то три
старичка  и  один  пожилой  дядечка  образуют  вокруг  меня  непробиваемое
Суворовское каре и защитят от самого страшного ворога?
     - Гляди ты, сколько слов мудреных знает! - искренне удивился  пожилой
дядечка Кузьминский.
     - Не совсем так, Алла. - Смирнов был терпелив  и  нежен,  как  зубной
врач. - Если они узнают, что сведения, смертельно страшащие  их,  известны
не одной только Алусе, а целому ряду  заинтересованных  лиц,  то  убийство
известной артистки им ничегошеньки уже не дает. Убийство - страшное  дело,
Алла, и даже убийцы, по возможности, стараются его избегать.
     - Что вы хотите от меня?  -  серьезно  спросила  Алуся.  Аргументация
Смирнова, казалось, произвела на нее впечатление.
     - Ответить на несколько вопросов по курдюмовским и,  естественно,  по
твоим связям.



                                    36

     Бабье лето,  уходя,  баловало  народонаселение  Подмосковья  вовсю  и
ненавязчивым  желтым  солнцем,  и  нежно  выцветшим,   будто   продернутым
серебряной нитью, голубым  небом,  нивесть  откуда  еле  ощущаемым  теплым
ветром, и золотом - на деревьях, на  земле,  в  полете  -  листом.  Золото
листьев было всех сортов и оттенков:  от  тяжелого  густого  червоного  до
блестящего, как надраенная солдатская пряжка: поддельного африканского.
     Прикрыв от солнца длинным козырьком каскетки заметные свои глаза,  он
в непроизвольной неге прогуливался берегом известной  среднерусской  речки
Клязьмы. Удобнее гулять было бы по той  стороне,  что  называется  высокий
берег: там и берег выше, там и грунт потверже, там  и  симпатичная  тропка
пробита.
     Но ему хотелось гулять именно по той стороне, и он  гулял  именно  по
этой стороне, путаясь в  высокой  серой  пыльной  траве  и  часто  попадая
ногами, обутыми в  подходящие  для  этого  дела  почти  доходящие  до  икр
кроссовки, неожиданные ямы и ямки.
     Ему  предоставили   полную   схему   ежедневных   (с   возможными   и
контролируемыми  отклонениями)  скупых  передвижений  Василия  Федоровича.
Самой для него привлекательной частью схемы оказалась ежедневная (исключая
экстроординарные пропуски)  пробежка-отвлечение  (от  непосильных  трудов,
вечно утомленного банкира вдоль Клязьмы, пробежка, которая давала ему, как
он утверждал в кругу друзей, заряд энергии на весь следующий день.
     Василий Федорович, естественно, бегал симпатичной тропкой по твердому
грунту на той стороне, а он искал удобного  для  себя  местечка  на  этой.
Клязьма повернула, ушла от домов дачного поселка и вышла  на  простор.  На
том, высоком берегу, фундаментальный забор санатория, за бетонными плитами
которого густой лес, на этом - широкая пройма, заросшая местами саженцами,
да еще в целых листочках орешником. Орешник рос кустами, а через несколько
куп  от  него  шла  очень  приличная  и  мало  пользуемая  автомобилистами
асфальтовая полоса, ведущая на основную трассу.
     Именно здесь, вот на  этом  двухсотметровом  отрезке  его  место.  Он
трижды отмерил эти двести метров, оценивая достоинства и недостатки  двух,
похожих на взрывы зарослей  орешника.  Выбрал,  наконец,  и  отправился  в
Москву пить пиво.



                                    37

     Вечером он осторожно спустил с асфальтовой полосы свой "жигуленок" на
дальнюю обочину и поставил его  так,  чтобы  не  было  видно  номеров.  Из
багажника  вынул  рабочий  кейс   и   складной   велосипед,   которым   не
воспользовался: к облюбованным кущам он шел пешком еле  заметной  тропкой,
пробитой мальчишескими босыми ногами, кейс и велосипед он нес в руках.
     Обустраиваясь  в  кустах,  он  позволил  себе   для   уверенности   в
предстоящем успехе негромко и игриво напевать:
     - Знаю я одно прелестное местечко:
     Под горой там маленькая речка!
     Он  любил  изредка  пошутить.  Ему  нравилось   шутить   в   подобных
обстоятельствах. Не ломая и не вырубая  ветвей,  он,  очень  напрягаясь  и
затратив массу сил, выдавил, можно сказать, себе удобное гнездо в  частых,
упругих неподатливых ветвях. Сделав дело, позволил себе отдохнуть в полной
расслабке: разуться, снять штормовку и вздремнуть минут пятнадцать... Даже
легкий сон увидел: он плывет  брассом,  осторожно  разгребая  перед  собой
золотые кувшинки.
     Очнулся, глянул на часы.  До  банкирского  пробега,  если  ничего  не
случится, оставалось сорок минут. Он раскрыл кейс.
     ...Василий Федорович бежал впереди, а охранник  сзади.  В  оптический
прицел был отлично виден фирменный наряд немолодого спортсмена: розовые  с
желтым и черным трусы, верноподданические бело-сине-красные гольфы, черная
с золотом футболка и, конечно же, кроссовки "Рибок". Охранник  ограничился
темно-синим с красными полосами тренировочным костюмом.
     Бежать банкиру было тяжело: тряслись бульдожьи щеки, тряслись  жидкие
ляжки, содрогалось, имевшее твердую округлую форму брюхо. Но  современный,
решительный и рисковый бизнесмен должен находиться в  отличной  физической
форме, чтобы любой соперник не смог сбить его с ног как в переносном,  так
и в прямом смысле.
     Он пропустил их, уже заранее решив, что на обратном их пути  работать
ему значительнее удобнее. Они завернули за ограду  санатория,  и  он  стал
ждать. Через  пятнадцать  минут  они  вернулись.  Перекрестье  оптического
прицела ночного видения выбрало висок  Василия  Федоровича  и  последовало
вместе с ним.
     Здесь. Василий Федорович чуть  развернулся,  и  сразу  стал  доступен
высокий лысеющий вспотевший от физической нагрузки лоб.
     Василий Федорович и охранник убежали по  своим  делам.  Он  осторожно
уложил прицел в кейс и, развернув складной велосипед, пустился  на  нем  в
обратный путь. Во тьме он довольно успешно  находил  тропку  и  почти  все
семьсот метров вел велосипед по ней. Сложить  велосипед,  уложить  кейс  и
велосипед в багажник, не очень вереща стартером, завести машину и  быстро,
но не вразнос, выскочить на асфальтовой полосе на главную магистраль -  он
глянул  на  хронометр  -  пять  минут  тридцать  секунд.   Прибавить   три
велосипедных минуты, и получается, округляя, десять  минут.  При  подобных
данных перехват категорически исключен. Он облегченно вздохнул,  глядя  на
полотно Ярославского шоссе, и вспомнив о хорошем, о  мелкой  плотной  пене
пива, горьковатый вкус которого он любил больше всего.



                                    38

     Бабье лето не сдавалось, и этот и следующий день был хорош. Он прибыл
на место сильно загодя, когда  солнце  стояло  еще  высоко.  Все-таки  уже
глубокая осень: пройма стала не посещаемой даже главными любителями воды -
местным пацаньем. Проведя на месте контрольные  полтора  часа,  он  пешком
дошел до железнодорожной станции, где в небольшом стаде  на  автомобильной
стоянке неприметно пасся его "жигуленок".
     Подремав на заднем сиденье ровно час, он перекусил, довольно скверно,
кстати, в местном буфете, а кофе выпил  свой,  из  термоса,  вернувшись  в
автомобиль. Сев за руль, закрыл  глаза,  уронил  руки,  уложил  на  спинку
сидения затылок - расслабился и проверил себя.  Остался  собой  доволен  и
тронулся в путь.
     "Жигуленок" загнал в еще вчера облюбованное место. Еще  раз  осмотрел
машину с асфальта. Номеров не  видно.  Привычной  уже  тропкой  двинул  на
исходные позиции,  в  правой  руке  держа  кейс,  а  в  левой  -  складной
велосипед.  Шел  уверенно,  быстро,  как  бы   по   срочному   делу.   Он,
действительно, шел по срочному делу.
     Он лег на спину, чтобы не отвлекаться на ненужные подробности местной
жизни и не утомлять шею. Он смотрел  вверх.  Сквозь  разрывы  в  ветвях  и
листьях мелкими  кусочками  виднелось  уже  небо,  которое  явственно,  на
глазах, меняло цвет - из серого в  темно-серый.  Уходил  короткий  осенний
день, смеркалось.
     В девятнадцать ноль-ноль он раскрыл кейс и  стал  собирать  винтовку.
Привинтил и расправил складной  приклад,  прикрепил  к  стволу  оптический
прицел ночного видения, наслаждаясь, как в  половом  акте,  затвором  ввел
патрон в патронник. Все готово, и ждать ровно двадцать девять минут.
     Ровно  через  двадцать  девять  минут  показалась  неразлучная  пара.
Василий Федорович сменил наряд: на нем были желтая футболка, голубые трусы
(шведско-украинские цвета) и кроссовки "Найх". Охранник сохранил  верность
старому тренировочному костюму.
     Туда он их не стал вести  -  лишнее  напряжение.  Он  принял  Василия
Федоровича через  двенадцать  минут,  когда  тот  вывернул  из  санаторной
ограды.
     Держа висок в перекрестье прицела, он пока не затворял дыханья. Рано.
Ближе, еще ближе. Он последний раз мягко выдохнул. Василий Федорович  чуть
развернулся, и сразу стал доступен его лысеющий вспотевший лоб. Сейчас.
     Нежно, как любовно-экстазное "Ох!", прозвучал выстрел.
     Винтовка с дьявольской силой двинулась в его руках и казенной  частью
ствола нанесла ему мощный удар в скулу.  Он  потерял  сознание.  Последней
мутнеющей   картинкой   увиделись   в   оптическом   прицеле    равномерно
передвигающиеся в оздоровительном беге Василий Федорович и охранник.
     Смирнов со снайперской винтовкой в руках подошел к уютному гнездышку,
когда скорый на руку Сырцов уже закончил свою работу:  непришедший  еще  в
себя стрелок был полностью упакован. Смирнов  осмотрел,  светя  фонариком,
бесчувственного снайпера и предложил Сырцову кое-какие поправки:
     - Руки с наручниками переведи со спины на живот. До  дороги  за  ноги
его волочить на спине удобнее будет.
     - Начальник, как  всегда  прав,  -  согласился  Сырцов,  и  в  момент
переоборудовал клиента. Когда клиента положили на спину, оказалось, что он
смотрит. Смотреть он мог, а говорить не мог: рот  был  тщательно  залеплен
широким пластырем.
     - Очнулся, Александр Иванович, - доложил Сырцов.
     - Весьма условно, - уточнил Смирнов. - Во время войны мне  однажды  в
ППШ пулю влепили, так я неделю чумной ходил. Полное  сотрясение  организма
происходит, контузия.
     - Я его агрегат осмотрел, - с завистью сказал Сырцов.  -  Тютелька  в
тютельку влепили. Как раз под затвор.
     - С  двухсот  метров  при  таком  оптическом  прицеле,  -  не  принял
комплимент Смирнов, - следует мухе в глаз попадать.
     - Плюгавенький  какой,  -  с  сожалением  констатировал  Сырцов,  под
смирновским фонарем окончательно рассмотрев клиента.
     - Да, не Шварценеггер, - согласился Смирнов. -  Но  нам  же  удобнее:
волочить легче.
     Предусмотрительный Сырцов руки  в  наручниках  привязал  к  талии,  а
другой конец пропустил сквозь плотно замотанные ноги и,  выведя  где-то  у
пяток, сделал петельку, как для детских саночек. Любишь кататься - люби  и
саночки возить.
     - Я его поволоку, а вы, Александр  Иванович,  все  остальное  барахло
понесете.
     - Барахло, - проворчал Смирнов, при свете  фонаря  разбирая  винтовку
клиента, - это, брат, не барахло, а заказная штучная работа. Теперь она  у
меня в коллекции будет.
     Разобрал,  по  ячейкам  уложил  в  кейс,  взял  кейс  в   правую,   а
фантасмагорический сейчас складной велосипед в левую, и приказал:
     - Поехали.
     И поехали. Первую часть пути ехал, правда, один клиент. Ехал,  весьма
легко скользя на спине по влажной уже к полной ночи траве.
     У асфальта запеленутого клиента для его же удобства  уложили  на  пол
более просторного, чем  "жигуленок"  "Мицубиси-джипа",  на  всякий  случай
привязав  его  врастяжку.  Смирнов  привычно   устроился   на   по-японски
комфортном водительском месте джипа, а Сырцов влез в "жигуленок" душегуба.
Так и поехали, роскошный сверкающий серо-стальным лаком  "Мицубиси"  и  за
ним - задрипанный "жигуленок".
     По кольцевой, километров двадцать, потом десяток  по  Волоколамскому,
затем двухкилометровый отрезок в дачный поселок, и  вот  она,  под  мощным
светом мицубисевых фар, дачка, а точнее загородный филиал  солидной  фирмы
"Блек бокс", где президентом гражданин,  ходивший  когда-то  под  кликухой
"Англичанин", Колюша, Николай Григорьевич.
     На  условный  звуковой  сигнал  -  три  подряд  коротких  и   длинный
автомобильные гудки  -  воротца  автоматически  разъехались,  и,  джип,  с
"жигуленком" по бетонной покатой полосе  сразу  же  вкатили  в  празднично
освещенный внутри подземный гараж. Гараж был достаточно  велик  для  того,
чтобы две машины в нем свободно расселились, не беспокоя группу из четырех
человек во главе с Англичанином.
     Смирнов и Сырцов одновременно, как по команде, вылезли из своих  авто
и  одновременно  захлопнули  дверцы.  Получился  не  очень   громкий,   но
внушительный залп.
     - Словили? - довольно спокойно поинтересовался Коляша.
     - А как же, - скромно ответил Смирнов, подошел к группе и пожал  руки
тем, что стояли за Коляшей. - Спасибо, за чистую работу, ребята.
     - Старались, Александр Иванович, - ответил  один  из  троих,  знавший
Смирнова еще по МУРу. - Он сложный был,  но  мы  его  и  ждали-то  в  трех
наиболее вероятных местах. У него, наверняка, было полное расписание жизни
объекта.
     - А где  же  все-таки  он?  -  с  нетерпеливой  капризностью  прервал
профессиональную беседу президент Николай Григорьевич.
     - Ребятки, не в службу, а в дружбу, - попросил Смирнов, - выньте  его
из джипа, он там на полу привязан.
     Ребятки были умелые, и душегуба распеленали, развязали, отстегнули, и
поставили на плиточный пол гаража в момент. Сырцов ключом открыл наручники
и безжалостно сорвал со рта пластырь. Снайпер-душегуб стоял,  покачиваясь.
Пока не ощущал себя.
     - Фу ты, ну ты, ножки гнуты! - изумился бывший десантник  и  каратист
Коляша. - И такой - главный наемный убийца?
     - У тебя здесь тихое местечко найдется, чтобы с ним, не отвлекаясь по
мелочам, поговорить? - спросил Смирнов.
     - Есть у меня такая комнатка для приезжающих, -  обнадежил  Коляша  и
отдал  распоряжение  троим:  -  Отведите  гостя  в  приемную,  а  нам  еще
поговорить надо.
     Коляша вывел Смирнова  с  Сырцовым  по  лесенке  прямо  из  гаража  в
гостиную, оформленную  соответственно  Коляшиным  вкусам.  Главное,  чтобы
всего много было.
     - Я пивка только, а вы? - спросил Коляша, открывая бар. -  Работенка,
как я понимаю, у вас сегодня непростая была.
     - Стакан водки, ну и занюхать что-нибудь, - решил для себя Смирнов.
     - Коньячка хорошего граммов сто пятьдесят, - попросил Сырцов.
     -  Будет  сделано,  -  заверил  Коляша  и   незамедлительно   занялся
исполнением желаний. Налив все, что надо, засомневался  насчет  закуси:  -
под коньяк шоколадка пойдет, а вам чем закусить, Александр Иванович?
     - Яблочко