же  они  тебе
платили?
     - Обещанием не трогать Василия Федоровича.
     - Боже! За друга в огонь и в воду!  Так  я  тебе  и  поверил.  Ты  же
наверняка выцыганил что-нибудь материальное, а? Хочешь, догадаюсь?
     Александр Петрович вынужденно кивнул.
     - Они дали Василию Федоровичу беспрепятственно вывезти за бугор  твою
обильную зелень. Догадался?
     - Ты догадливый. Чего ты от  меня  хочешь,  мент,  в  обмен  на  твое
молчание?
     - Многого. Во-первых, оплатить технику и людей,  работающих  у  меня,
сверх положенного еще на три дня.
     -  Значит,  правители  тебе  -  под  зад  коленом?  -  догадавшись  и
обрадовавшись, бойко перебил Александр Петрович.
     - Чему радуешься, козел?! - вдруг разозлился, сам не понимая от чего,
Смирнов. - Не будет тебе с этого никакого навара. Все равно  будешь  жить,
как я прикажу.
     - Во попал! - перестал радоваться Александр Петрович. - И те, и те  -
в четыре руки за горло берут.
     - Блядовать, Санек, не надо. Хватать бабки и ртом и задницей не надо.
А главное - предавать не след.
     - Что вы еще от меня хотите?!
     - Назови того, или тех, кто от конторы имел с тобой дело, и я молчу.
     - Мне представлялся лишь один.  Майор  Владимир  Николаевич  Майоров.
Остальные охрана, сопровождение - шестерки.
     Смирнов подозревал в тайне от самого себя, что так  может  случиться.
Но гнал эти подозрения подале, страстно надеясь на фарт. Вот и  случилось.
Не было в этот раз ему фарта. Он сильно заскучал. - Других фамилий и  имен
ты не знаешь? Может, Майоров этот кого-нибудь упоминал? - после паузы  без
всякой надежды спросил Смирнов.
     - Вы что людей из конторы не знаете? - удивился смирновской наивности
Александр Петрович. - Они ни  о  чем  не  говорят.  Они  хотят,  чтобы  мы
говорили.
     Смирнов  достал  портсигар,  извлек  из  него   папиросу,   защелкнул
портсигар и вдруг увидел надпись на нем. Усмехнулся, читая, вытащил парную
к портсигару зажигалку, прикурил  от  нее,  а  потом  по  очереди  сначала
портсигар, затем зажигалку - швырнул на письменный стол по  направлению  к
Александру Петровичу. Присовокупив: - Была  без  радости  любовь,  разлука
будет без печали. Забирай цацки назад и  забудь,  что  когда-то  играли  в
одной команде. А, в общем, живи как хочешь, перевертыш. Цвети и пахни.
     Смирнов с трудом поднялся.  От  хорошего  настроения  не  осталось  и
следа. Не глянув на Воробьева, двинул к дверям.
     - Чем я буду застрахован от всяческих неожиданностей? - спросил у его
спины Александр Петрович.
     -  Ничем,  кроме  моего  обещания  молчать,  -  ответил  Смирнов,  не
оборачиваясь и вышел вон.
     - Все в порядке? - спросила очаровашка. Как все  хорошие  секретарши,
она должна была разобраться, кто он такой.
     - У кого? - удивился Смирнов.
     - У вас, конечно.
     - Твое дело, крошка, беспокоиться о том, чтобы у твоего  шефа  все  в
порядке было. Сообщаю тебе: у него пока все в порядке, - злобно и от этого
многословно высказался отставной полковник.
     - Милана! - позвал секретаршу появившийся в дверях Воробьев и,  вдруг
заметив в приемной Смирнова, фразу не продолжил.
     - Хорошо, что вышел, - заметил Смирнов. - Дай-ка портсигар.
     Воробьев вынул из кармана и протянул ему портсигар.  Смирнов  раскрыл
его, горстью извлек папиросы и вернул портсигар Воробьеву.
     - Чао, - сказал Смирнов, окончательно прощаясь.



                                    47

     Тряся сиськами, совершенно голая Алуська зигзагами спускалась к  воде
по крутому берегу Москва-реки - туда, где вокруг бутылок кругом полулежали
серьезные в годах мужчины. Алуся проследовала сквозь круг,  ногами  сбивая
стаканы, перейдя на бег, сильно оттолкнулась от земли и нырнула в воду.
     - Стоп! - рявкнул режиссер.
     Алуся уже вынырнула и, трясясь, выбралась  на  берег.  К  ней  бежали
костюмерша с махровой простыней и теплым халатом,  и  помреж  со  стаканом
водки.
     - Это что такое? - подумав, тихо спросил Кузьминский.
     - О чем ты там, Витя? - не расслышав,  спросил  сверху  режиссер.  Он
рядом с оператором сидел на стреле крана с кинокамерой, которая  следовала
за Алусей во время ее прохода и пробега.
     - Я так понимаю, что ты параллельно  снимаешь  другой  фильм,  да?  -
саркастически поинтересовался Кузьминский. - По чьему сценарию, Аркадий?
     Эту тираду режиссер уже  расслышал:  механики  за  веревку  притянули
стрелу к земле. Режиссер  ступил  на  жухлую  траву  и  ответил  не  менее
саркастически:
     - По твоему, Витюша, по твоему не очень хорошему сценарию.
     - Где в моем не очень хорошем сценарии голые бабы?! - заорал Виктор.
     - Мы по возможности  улучшаем  не  очень  хороший  твой  сценарий,  -
скромно признался режиссер и обнял подошедшую Алусю за плечи. Алуся поверх
теплого халата была закутана в пуховик, но еще не  согрелась:  синие  губы
сжаты в куриную гузку, красный нос изрядно подтекал.
     - Все, б-б-больше не могу, - сквозь ик сказала она.
     - Может, еще дублик?  -  ласково  спросил  режиссер.  Алуся  в  ужасе
замотала башкой. Тогда режиссер спросил у оператора: - Гена, у тебя все  в
порядке?
     - Откуда непорядочку быть? Кодек, - успокоил оператор.
     - Тогда ради тебя... - поцеловав Алусю в щеку,  объявил  режиссер.  -
Съемка закончена!
     Многочисленная съемочная  группа  засуетилась  так,  как  никогда  не
суетится на съемке: святое дело - сборы домой.
     - Так  откуда  все-таки  голые  бабы?  -  настырно  добивался  ответа
Кузьминский.
     - Не бабы, а баба, - поправил режиссер, но вспомнив про стоящую рядом
Алусю,  тотчас  уточнил:  -  И  даже  не  баба,  а  прелестная  девушка  с
очаровательной фигуркой.
     Теперь Алуся поцеловала в щеку режиссера и сказала:
     - Пойду переоденусь.
     Кузьминский взглядом проводил Алусю до автобуса и решил, что:
     - Дешевка ты, Аркадий.
     - Эй, полегче! - предупредил режиссер.
     - Да что полегче?! - отмахнулся от него Виктор. - Все голых  снимают,
и ты туда же. Как же, мода!
     - Не мода, а зритель.
     Кузьминский  махнул  рукой  и  направился  к  автобусу,   в   котором
переодевалась Алуся.
     - Куда, куда? - заверещала костюмерша, караулившая вход, но Алуся  из
автобуса крикнула:
     - Если это Кузьминский, пусть заходит!
     - Вы - Кузьминский? - спросила костюмерша. В съемочной группе  обычно
не знают сценариста.
     - Кузьминский, Кузьминский, - успокоил ее Виктор и  влез  в  автобус.
Алуся в трусах и лифчике покуривала, развалясь на сиденьи. Сообщила:
     - Пьяна в дымину, Витя.
     - Может это к лучшему, - вроде как про себя  сказал  Кузьминский.  Но
Алуся услышала и догадалась:
     - Тебя ваш главный старичок подослал? Чтобы выведывать?
     - Ага, - признался Виктор. - Пообедаем или ты уже наелась?
     - Я не наелась, а напилась, - поправила его Алуся.
     - Что в просторечьи одно и тоже. Так как насчет пообедать?
     - С удовольствием, я бы сказала, с наслаждением. После стакана  водки
жрать хочу, как крокодилица. Только вот как дойду? С ногами плохо.
     - Донесу, - пообещал Кузьминский.
     - В Дом кино?
     - А куда же еще?
     Кузьминский подогнал "семерку" к автобусу, и, держа слово,  на  руках
перенес уже полностью и в соответствии с временем года одетую Алусю в свой
автомобиль, который, гудками приветствуя энтузиастов  кинематографического
дела, выбрался, нарушая  все  возможные  правила,  по  пешеходной  дорожке
наверх. Менты из оцепления, считая его своим, не то  чтобы  оштрафовали  -
помахали ручонками на прощанье. Кузьминский вырулил на Минское, и  семерка
покатила к Смоленской. Разрумянившаяся  от  водки  Алуся  со  значением  и
страстно  пела   старинный   романс   "Капризная,   упрямая..."   Дослушав
темпераментное пение до конца и никак не соединив себя с  героем  романса,
Кузьминский спросил:
     - Как дела?
     - Замечательно, - сказала Алуся, просунула левую руку под его  правый
локоть, виском привалилась к его плечу, закрыла глаза и повторила:
     - Замечательно.
     - Разобьемся к едрене фене! - предупредил он.
     - Нет, - не согласилась она. - Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.
     - Может, не следует говорить "чоп"?
     -  Ты  знаешь,   сколько   мне   предложений   поступило   сниматься?
Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!
     - Стая обезьян! Вандердоги! - ужаснулся Кузьминский.
     - О ком это ты?
     - О киношниках моих  родимых!  О  ком  же  еще.  Начал  тебя  Аркадий
снимать. И сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только  не  опоздать,
не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько
раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?
     - Не сосчитать, - призналась Алуся  и  приподняла  голову  для  того,
чтобы поцеловать Виктора в плечо. - Я тебе благодарна не знаю как, Витя.
     - За что же, королева моя?
     - За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.
     По делу она должна бы быть благодарной отставному полковнику милиции.
Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот.
До Дома кино рукой было подать.
     В ресторане гужевались, обедая, нувориши - скоробогатеи. Но  дорогому
постоянному посетителю  и  известному  сценаристу  столик  спроворили  без
лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла  заказ  и,  в  ожидании
первого подноса, Кузьминский заговорил о главном. Ради чего и пригласил ее
на обед.
     - Меня наш главный старичок подослал, - напомнил  он.  -  Кое  о  чем
спросить тебя надо.
     - Ну, мужики, ну, засранцы! - яростно восхитилась она,  показав,  что
хорошая актриса, и резко поменяла ритм и интонацию: - Давай спрашивай.
     - Ты не замечала слежки за собой?
     - Да вроде нет. Ты же знаешь, одно время ходил за  мной  охранник  от
Ваньки, а теперь, по-моему, никто не ходит.
     - От Ваньки ли? - усомнился Кузьминский. -  Ну  ладно.  А  телефонные
звонки были?
     - Были.
     - От кого?
     - От поклонников, балда!
     - А не от поклонников?
     - Были.
     - От кого? - занудливо доставал Кузьминский.
     - От сожителей! - заорала она на весь ресторан. - От тебя, к примеру.
     - А если не к примеру?
     - Ты мне выпить дашь?
     - Несут, - обрадовал ее Кузьминский, увидев  официантку  с  подносом.
Танечка мигом расставила на столе графинчик,  бутылки  с  водой  и  легкую
предобеденную закуску. Ухватив маленький  графинчик,  как  гренадер  Петра
Первого гранату, Виктор тотчас налил Алусе.
     - Сам не пьешь, а меня спаиваешь,  -  сварливо  отметила  она.  Будто
только что не требовала выпить.
     - Не хочешь, не пей, - резонно отметил он. В  связи  с  чем  она  сей
момент и выпила. Выпила и запихнула в рот печеночное канапе целиком. Потом
намотала на вилку податливый кусок семги  и  его  тоже  отправила  в  рот.
Кузьминский ждал окончания процесса предварительного насыщения.  Прожевав,
наконец, Алуся потребовала:
     - Наливай по второй.
     - По второй не получается. Знаешь сколько  рюмок  в  том  стакане?  -
возразил он, наливая. Она потянулась к налитой  рюмке,  но  он  закрыл  ее
ладонью и мягко сказал:
     - Алусенька, миленькая, ответь мне на последний вопрос, и я  от  тебя
отстану. Пить будешь, гулять будешь, а смерть придет - помирать будешь. Ты
меня слышишь, цыпленочек? Ты меня поняла, ласточка?
     - Я тебя слышу и поняла, - важно сказала она. - Вопрос задавай.
     - Меня очень интересуют люди, с которыми контактировал твой Иван.
     - Не мой! - перебивая, возразила она.
     - ...Люди, с которыми контактировал  не  твой  Иван,  когда  вы  были
вместе. В ресторанах, на домашних междусобойных вечеринках, на  загородных
пикниках. О Горском, Краснове, поганце Федорове можешь не упоминать.  Меня
интересуют другие, мне неизвестные.
     - Ну, кто? - Алуся сообразно с состоянием легкомысленно задумалась: -
Ну, Широв такой, старый хрен из ЦК.  Он  все  боялся  чего-то,  все  время
говорил: "Только тихо, только тихо!" А сам  тайно  меня  за  жопу  трогал.
Подойдет?
     - Подойдет. Давай о других.
     - Помню Ванька меня с собой в город Красносоветск брал...
     - Нет такого города, Алусик мой!
     - Но, в общем, какой-то красный городок, километрах в ста от  Москвы.
Ванька туда в командировку ездил, а меня взял, чтобы не  скучать.  С  нами
еще один клиент был, потасканный плейбой. В  этом  Красносранске  тамошний
начальник Гена в резиденции для почетных гостей очень мило нас принимал.
     - А имя-фамилию клиента, который с вами был, не помнишь?
     - Звали-то Димой вроде, а по фамилии не представился.
     - Ну, а чем занимается, кто такой в этом мире - разговор не шел?
     - Вроде во Внешторге работает, потому что о купле-продаже говорил.



                                    48

     Алик долго-долго смотрел на  утихавший  живой  огонь.  Знамя  пламени
сначала было  разорвано  на  флажки,  а  потом  превратилось  в  маленькие
вымпелы,  которые  неожиданно  возникали  на  пепельно-бордовых   останках
поленьев. Каминный костер умирал. Спиридонов перевел взгляд на собеседника
и негромко, по-доброму спросил:
     - Зачем вы нам тогда врали, Гена?
     Геннадий Пантелеев особой кочергой измельчил угли в  камине,  повесил
кочергу на специальный кованый столб, где  уже  висели  лопатка  и  щипцы,
вздохнул, откинулся в кресле и возразил:
     - Мы не врали, Алик. Мы умолчали.
     - Почему? - почти надрывно потребовал ответа Спиридонов.
     - Почему? - Пантелеев задумался и ответил: - Я  сам  не  уверен,  что
знаю почему. Ну, наверное, в данном конкретном случае нам показалось, что,
расскажи мы всю правду о  Курдюмовских  визитах,  это  будет  выглядеть  в
какой-то степени предательством. Мы не соврали. Мишка  даже  подробно  вам
рассказал о том, как уходит отсюда неучтенная международной  квотой  часть
изделий. Вы же сделали соответствующие выводы из его рассказа?
     - Сделали, - подтвердил Спиридонов. Перед ним вместо огня  была  куча
золы.
     - Будто и не врали мы, да? - продолжал размышлять вслух Пантелеев.  -
И не предавали. А в общем  и  целом  получается,  что  замешаны  в  чем-то
грязном и вонючем. Знаешь, за последние два-три года появились  неизвестно
откуда новые люди, много новых людей. Откуда они, Алик?
     - Откуда и мы с тобой. Только к "новым" добавь еще и молодые...
     - Вероятно, ты прав. Но, новые они или молодые, они чужие.  А  те,  с
кем  мы  сталкивались,  рядом  жили,  общались,  кому   подчинялись,   кем
командовали, кого любили, кого презирали последние тридцать с лишним лет -
свои. Чиновники,  художники,  писатели,  гебисты,  партийные  функционеры,
подпольные воротилы - все сжились, переплелись друг с другом так,  что  не
поймешь, где друг, а где враг. Возьмешь топор, решишь -  отрублю  от  себя
года, тяпнешь и, оказывается, сам себе два пальца отрубил.
     - Курдюмов - вор, а те, кто ему помогали и помогает, грязные  убийцы.
Здесь, Гена, топором по своим пальцам не попадешь.
     Пантелеев не успел  ответить:  в  полутемной  гостиной  неожиданно  и
бесшумно, как граф Монте Кристо, объявился Михаил Прутников.
     - Без меня выпиваете? - вопросом обличил Михаил.
     - Алик за рулем, мне не охота... Мы сегодня не пьем, Миша.
     - А я пью! - решил Михаил и направился  к  бару.  Вернулся  с  нужной
бутылкой и тремя, на всякий случай, рюмками,  поставил  их  на  журнальный
столик, столик приспособил поближе к камину, к камину же  подтянул  третье
кресло для себя, из шести поленьев сложил в камине новый колодец, кинул  в
него подожженную бересту и сел, слава богу, в свое кресло,  ожидая,  когда
из искры возгорится пламя: - Есть такой романс:  "Ты  сидишь  у  камина  и
смотришь с тоской, как печально огонь догорает". Он не для меня, мальчики.
Так будете вы пить или нет?
     - Нет, - решил Пантелеев.
     - На нет  и  суда  нет,  -  Прутников  налил  себе  полную  рюмку  и,
разглядывая ее на разгоревшийся каминный свет, спросил  у  Спиридонова:  -
Для начала разоблачать меня будете или мне самому разоблачиться?
     - У нас самообслуживание, - сказал Пантелеев.
     - Ну, раз так... - Прутников  махом  выпил,  втянул  в  себя  воздух,
поставил рюмку на столик и приступил  к  сеансу  саморазоблачения:  -  Без
экивоков  сообщаю  вам,  мсье  Спиридонов,  что  я  -   приспособленец   и
соглашатель. Но, как истинный приспособленец и талантливый соглашатель,  я
очень чувствую  особенности  той  или  иной  ситуации.  Тогда,  пришел  на
свиданку с вами, я сразу просек, что Гена крутит, не хочет говорить все  и
вмиг пустил разговор на  сугубую  технологию,  процесс  без  личностей.  Я
ощущал Генино состояние, да и сам находился в таком же:  какие-никакие,  а
все - свои и продавать их негоже, некрасиво как-то...
     - Мишка, я об этом Альке уже говорил, - перебил его Пантелеев.
     - Тогда о чем собственно, говорить?
     - Вспомните тот случай, когда Курдюмов  навестил  вас  с  дамочкой  и
приятелем. Вы с Геной их в резиденции какой-то принимали.
     - Как же, отлично помню! - порадовался на свою хорошую память  Михаил
Прутников. - Но в каком аспекте этот эпизод вспоминать?
     - Аспект один, Миша.  Все  про  приятеля,  -  с  ленинской  простотой
изложил суть дела Алик.
     - Что должен  чувствовать  еврей,  в  порядке  исключения  занимающий
высокий  пост  на  суперсекретном  военном  производстве,  при  встрече  с
гебистом,  появившемся  на  его  горизонте  с  малопонятной  целью?  Самое
естественное: страх и гадливость. Честно признаюсь: еврей Михаил Прутников
в том случае этих чувств не испытывал. Просто милые знакомцы приехали.  То
ли гебист был приличный...
     - А он - точно гебист? - быстро спросил Алик.
     - Мне ли не знать гебистов! - воскликнув, Миша воздел  руки  к  небу,
увидел их и тут же приспособил к делу: наливать вторую. Налил, понюхал, не
выпил, поставил на столик. Деловито поинтересовался: - С внешности начнем?
- поймал утвердительный кивок Алика и начал:  -  Кажется  высоким,  но  на
самом деле среднего роста  -  впечатление  от  культивируемой  худобы.  На
первый взгляд от тридцати до шестидесяти -  выдает  ничем  не  наполненная
кожа под подбородком и на шее - издержки  суперменской  диеты.  И  вообще:
стиль    плейбой    -    супермен.    В    одежде    модель    английского
спортсмена-джентльмена.  Безукоризненный  двубортный  блайзер,  золотистая
рубаха  с  распахнутым  воротом,  фантастического  кроя   бежевые   брюки,
темносиние макасины-тапочки.
     - Тебе бы комментатором на показе мод служить, - решил Пантелеев.
     - Не перебивай, - Миша вошел в раж. - То ли хорошо  воспитан,  то  ли
умеет себя контролировать: держался безукоризненно. Крупный план:  коротко
стриженные темные с сединой волосы на косой пробор, глаза зеленые, глубоко
посаженные, короткий нос с горбинкой, явственно читающиеся высокие  скулы.
Подбородок острый. Еще что? Да вот,  один  его  прокол  вспомнил.  Барышню
Алусю, которая с Курдюмовым была, заметно на глаз, презирал.
     - Не очень-то умен, следовательно, - решил Алик.
     -  Не  скажите!  -  воскликнул   Миша   и   воспользовавшись   паузой
собеседников, решительно выпил вторую Сморщившись, переменившимся утробным
- плохо что-то вторая пошла - голосом продолжил:
     - Заметно было на мой глаз. Он - просто умный, а я - очень умный. Ну,
как? Угодил?
     - Вы не назвали имя и фамилию, - сказал Алик.
     -  Дима.  Дмитрий  Афанасьевич.  Фамилии  не  знаю,  по  фамилии   не
представлялся.
     - И особые приметы.
     - Ну, что же можно  считать  особым?  -  вспоминал  Миша.  -  Крупная
рельефная родинка на щеке почти у носа. Вот, пожалуй, и все. Да еще,  вот,
если манеру, привычку можно считать особой приметой. Когда в беседе устает
или она ему надоедает и лицо начинает это выдавать, он ладошкой сверху ото
лба проводит вниз и как маску меняет  по  заказу:  хотите  -  внимательное