казались у нее на груди - не гладили, а будто подрагивали, то ли от напряжения, то ли от нежности.
     - Дима?..
     - Не надо ничего готовить, если ты готовишь для меня. Я сейчас уйду и вернусь, только когда... все улажу.
     Она перехватила его руки - невозможно выносить, что они лежат у нее на груди, что-то надо с ними сделать, раз уж никак нельзя немедленно броситься в постель и там получить его, всего сразу, сильно, надолго. Лучше навсегда.
     - Дима, я не хочу оставаться одна.
     - Лиза, - прикрикнул он, - мы обо всем договорились. Да или нет?
     - Да, - промямлила она.
     - Вот и отлично.
     - Ничего отличного.
     - Лиза, ты не должна мне мешать, ты это понимаешь или не особенно?
     - Понимаю, но это ничего не меняет.
     - Меняет.
     Он повернул ее к себе и поцеловал - сначала легко, потом сильнее, потом глубоко, а потом...
     Они целовались как безумные, словно от того, как они целуются, зависит их жизнь, и он тяжело и бурно дышал, и Лиза была счастлива, что заставила его дышать так тяжело и бурно. Он трогал ее плечи и руки, потом залез под блузку и там тоже трогал все, что мог, и прижимал ее к себе, и укусил за ухо. Как будто в тумане она подумала, что такого с ней не было никогда - мужчины казались просто приятным дополнением к ее самостоятельной жизни, а вышло, что это ничуть не приятно, а страшно, и даже болезненно, и непонятно, как справиться с собой, потому что сейчас ничего нельзя, и будет можно, только когда он "уладит свои дела"!
     А если он не уладит и его убьют?! "Пусть тогда вместе со мной, - вдруг совершенно всерьез подумала она, вдыхая его запах - ?Фаренгейта?, разогретой кожи, сигарет и какой-то автомобильной парфюмерии, витавшей в салоне его машины. - Если его не будет здесь, по эту сторону времени и пространства, как же я останусь одна?! Я не смогу. Мне станет неинтересно жить".
     Она именно так и подумала, этим словом - неинтересно.
     "С тобой мне так интересно, а с ними не очень.
     Не очень. Не очень".
     Она думала, а он безумствовал рядом с ней, и казалось, именно его безумие рождает эти ее мысли.
     Потом он остановился.
     Он оторвался от нее и моментально ушел в дальний угол кухни и застыл там и уставился на нее.
     Она тоже уставилась на него.
     - Что нам делать?
     - Не знаю, - сказал он сердито.
     - Почему не знаешь?
     - Потому что не знаю. Мне... плохо.
     - Мне тоже нехорошо, - призналась Лиза. Они помолчали. Белоключевский закурил.
     - Димка, тебя не убьют?
     - Нет, - сказал он злобно. - Как меня могут убить, черт побери, если ты этого не переживешь?
     - Откуда ты знаешь?
     - Что знаю?
     - Что я не переживу.
     - У тебя на лице это написано, - буркнул он. Лиза потерла лицо руками, словно пытаясь стереть то, что там было написано.
     Он наблюдал за ней и потом усмехнулся:
     - Мы победим?
     - Конечно.
     Это был очень глупый и бессмысленный разговор, бессмысленней не придумаешь, но они разговаривали так, будто от этого зависела их жизнь.
     Или на самом деле зависела?
     - Я пошел.
     - Иди.
     Из разных углов кухни они посмотрели друг на друга.
     - Только не подходи ко мне, - попросил Белоключевский.
     - И не подумаю, - пообещала Лиза.

***

     Артем Хасанов дождался лифта и только вознамерился было поместиться в него вместе со всеми своими сегодняшними покупками, которых оказалось много - он заезжал в супермаркет купить все необходимое для того, чтобы отпраздновать первый рабочий день, - когда с улицы ввалился сосед с третьего этажа со своим бобтейлом.
     Артем ничего не имел против бобтейлов как таковых, но у него была сильная аллергия на шерсть, и, поулыбавшись соседу, он потащился по лестнице. Сосед был стар и громогласен, кроме того, у него было такое красное апоплексическое лицо, что "становилось за человека страшно" и лифт пришлось уступить ему "из уважения".
     Артем тащился - на седьмой этаж, черт возьми! - и неудобный супермаркетовский пакет, в котором болталась бутылка виски, все время бил его в коленку, и Хасанов то и дело перехватывал его. Ему не хотелось разбить драгоценную бутылку на подступах к дому!
     Первый день на работе прошел исключительно успешно - по крайней мере ему хотелось так думать.
     Утром, собираясь в свой новый офис, он трусил так, что даже галстук не смог завязать - все выходила ерунда какая-то, - и галстук пришлось отменить. Кто их знает, этих проклятых журналистов с их проклятыми штучками! Как-то они его встретят.
     Ему давно хотелось приобрести журнал, и он его купил, отчасти, чтобы потешить самолюбие, отчасти потому, что журналистская работа всегда представлялась ему какой-то особенной и непохожей на все остальные работы, и только купивши, он вдруг задумался о том, как именно станет им руководить.
     Руководить журналистами он не умел.
     Хасанов понимал, конечно, что скорее всего ими будет руководить главный редактор, а не он сам, но с первого дня следовало сделать вид, что он тертый калач и никакими их штучками его не проймешь. Он так и сделал.
     Ему понравилась соседка, оказавшаяся его подчиненной. Она ему и раньше нравилась, когда попадалась во дворе или на лестнице, и он даже подумывал, не предпринять ли некоторые пассы в ее сторону, а потом вдруг обнаружил, что у нее имеется приходящий муж.
     Артем Хасанов никогда не связывался с замужними - не потому, что был чрезвычайно щепетилен, а потому, что с ними больше проблем. С ними и с их мужьями, будь они неладны.
     Пассы пришлось отменить, а соседка с ходу ему нахамила.
     Он любил таких, боевых и активных, нравились они ему!..
     Артем тащился по лестнице, оберегая свою бутылку от возможных неожиданностей, и раздумывал, не отказаться ли ему от своих принципов относительно незамужних, и не завести ли романчик, который очень скрасил бы его новую работу, когда на площадке очередного взятого штурмом этажа вдруг обнаружил настежь распахнутую дверь.
     Он знал, что это дверь именно той соседки, и в первую секунду ему стало смешно. Вот думал он про романчик, а тут - нате вам, и дверь открыта, как по волшебству - заходи, мол, чего ты там раздумываешь про свои принципы!
     За дверью было темно, свет не горел, и Артем насторожился. В их доме всегда все было спокойно, как в Багдаде из фильма про Аладдина, никто "в нетрезвом виде" не забывал дверь нараспашку, да и про жуликов и грабителей ничего не было слышно.
     Артем постоял на площадке. В конце концов, мало ли что, и распахнутая дверь - совсем не его проблемы, и вмешиваться в чужую жизнь он не собирался, и может, они просто так позабыли ее запереть, а свет погасили, потому что у них любовь на кухонном столе или где там еще может быть любовь...
     Он пристроил пакет на чистый пол и почесал бровь.
     Нет, все-таки надо узнать, что там происходит. Артем Хасанов не любил положений, которые были бы ему до конца неясны, и знал, что, если не выяснит, в чем дело, будет мучиться весь вечер, и даже бутылка не поможет.
     - Але! - сказал он в дверной проем. - Але, у вас дверь открыта!
     Никто не отозвался, и, пожав плечами, Артем протиснулся в темноту прихожей и сказал погромче:
     - Ребята, вы что? Заснули? Когда засыпаете, дверь надо на замок закрывать, але!
     Опять никто не отозвался, и, вдруг сильно встревожившись, он вытащил телефон.
     Звонить? Куда?..
     Рукой, в которой был зажат мобильный, он стал шарить по стене, где, по его представлениям о жизни, должен быть выключатель, и нашел не сразу. Тот оказался гораздо ниже, чем Артем искал.
     Отыскав, онлажал на плоскую пластмассовую штуковину и зажмурился, потому что яркий свет неожиданно сильно ударил по глазам, быстро привыкшим к темноте.
     Потом Артем открыл глаза и присвистнул.
     Все было перевернуто вверх дном. Как будто несколько лихих махновцев орудовали тут много часов, чтобы придать апартаментам теперешний вид. Такое Артем видел только в кино.
     - Есть кто живой?!
     Здравый смысл нашептывал ему, что нужно немедленно выйти, спуститься к дежурному и вызвать милицию, пожарных, МЧС и "Скорую помощь", или кого там вызывают в таких случаях, но если бы Артем Хасанов всегда слушался своего здравого смысла, он никогда бы не стал тем, кем стал!
     - Хозяева! Что тут такое!?
     Он повернул за угол и опять зашарил по стене, надеясь нащупать выключатель. В дальней стене квадратной комнаты, очевидно, кухни, синело темное окно, на полу громоздились неровные кучи битой посуды и каких-то коробок, а выключатель никак не находился.
     Короткие волосы на затылке шевельнулись - ему показалось, что на полу кто-то лежит, - и когда вспыхнул свет, озноб продрал его до самых костей.
     На полу лежала женщина.
     Она лежала, уткнувшись лицом в ворох полотенец и каких-то тряпок, так мертво и так безнадежно, что Артему на секунду стало нехорошо.
     В одной руке у него был телефон, а в другой пакет, который он зачем-то потащил с собой. Один он оставил на площадке, а второй так и тащил, идиот!
     Он швырнул пакет на пол - в нем что-то сильно брякнуло, Артем удивился, что это может быть такое, но от резкого звука у него будто просветлело в голове.
     Артем нажал кнопки и быстро сказал в трубку, как только ответили:
     - Вызывайте милицию, срочно! Адрес... Здесь... мертвый человек, - и не стал слушать, что заверещали в ответ.
     Потом отшвырнул телефон в сторону, подошел и обеими руками перевернул тело.

***

     Дмитрий ушел, и Лизе сразу все расхотелось - готовить, есть, суетиться. Ей даже в ванну расхотелось, хотя о ней она мечтала с самого обеда. О целой ванне горячей воды, в которой быстро отойдут замерзшие ноги и очень захочется спать, и можно будет долго лежать, задремывая и просыпаясь. А потом кое-как вытереться, напялить старый халат, дотащиться до дивана, натянуть плед, нашарить пульт от телевизора и сладко уснуть под его мерцание и невнятное бормотание про погоду и политику.
     Все это сейчас показалось ей совершенно бессмысленным.
     Она посидела в кухне, рассматривая свои ноги в тонких носочках с поджатыми от холода большими пальцами, а потом все-таки поплелась в ванную.
     Открыла воду, села на край ванны и стала стягивать водолазку. Вода лилась, закручивалась под мощной струей.
     Зачем он ушел? Идиот, ее же еще и обвиняющий в феминизме!.. Была бы она феминисткой, разве разрешила бы ему так безнадежно уйти по своим "мужским делам" и оставить ее дожидаться - как в каменном веке, где мужчины охотились, а женщины отсиживались в темных пещерах, полных насекомых и копошащихся младенцев!
     У Лизы были вполне определенные представления о каменном веке, полученные в средней советской школе.
     Вода поднималась все выше, и тут вдруг Лиза вспомнила, как Белоключевский поднялся из ванны, и стал кашлять и хватать себя за грудь, и кашель его больше походил на рыдания, и она боялась, что внутри у него что-то лопнет, а его пальцы сжимались, как когти у ворона!..
     Ее затошнило.
     Она рванула водолазку - та ее душила, как будто кто-то пытался затолкать ей в рот сухую, сильно пахнущую духами шерсть, и кинулась к унитазу.
     Нет. Нет. Этого не было.
     Она стояла, наклонившись над белым унитазным нутром, ее сильно колотило, а кожа на груди стала мокрой и холодной, похожей на лягушачью, и так продолжалось довольно долго.
     Потом Лиза выпрямилась и, держась за стену, подошла к раковине. Умывалась она тоже довольно долго, словно стараясь смыть с себя невидимые следы ужаса.
     Не станет она принимать ванну. Должно быть, она больше никогда не сможет ее принимать. Ну ее к черту. В конце концов, можно выкинуть ванну и поставить вместо нее душевую кабину!
     Она вернулась в кухню, села и закурила, но сигарета отвратительно воняла рвотой, и Лиза небрежно затушила ее в пепельнице. Потом позвонила Дуньке.
     Никто не ответил, и она вяло подумала, что сестра точно где-нибудь оставила телефон. Потом позвонила Белоключевскому.
     - Дим, это я.
     - Как ты там?
     Этот дежурный вопрос ее взбесил.
     - Я тут хорошо, отлично просто. А ты там как? Тоже отлично, я надеюсь.
     - Да.
     И замолчал. Лиза насторожилась:
     - Ты что? Не один?..
     - С чего ты взяла?
     - С того, что ты говоришь странно.
     - Лиза, я один. Все в порядке. Мне нужно сделать несколько звонков, чтобы все прошло гладко.
     - Что прошло гладко? - спросила она раздраженно. - Наше с тобой убийство?
     - Не будет никакого убийства. Лиза, не мешай мне.
     - Ты же сказал, что я могу звонить каждые пять минут! Пять минут уж давно прошли.
     - Я ошибся, - сказал Белоключевский нетерпеливо. - Не надо каждые пять. Давай каждые десять.
     Оскорбившись, она нажала кнопку, поплелась к окну и села на подоконник.
     Не хочет с ней разговаривать, и не надо. Не нужна она ему, и не надо. Вот сейчас она уедет в Москву, к Дуньке, и они вдвоем напьются, зарыдают, а потом начнут утешать друг друга, и вдвоем им будет не страшно, и наплевать им станет на всех мужиков, существующих в природе.
     Неизвестно, сколько она сидела на подоконнике в темной комнате - свет горел только в ванной, жалея себя, проклиная судьбину и вздрагивая от каждого шороха.
     Щелкало отопление, и под полом, кажется, что-то скреблось. Может, мыши завелись? Отец часто гремел, что в "этом доме он работает кошкой" - то есть расставляет кругом "гуманные" мышеловки. Не "гуманные" Лизой были запрещены, потому что ей жалко было мышей. Пойманную мышь, которая возилась в пластмассовом контейнере, Лиза несла в отставленной руке на помойку, морщась от ужаса и брезгливости, и там, отвернувшись в сторону, вытряхивала, надеясь, что на помойке мыши понравится больше, чем в ее доме, и что она не найдет дороги назад.
     Впрочем, Лиза подозревала, что мыши все-таки ее находят, дорогу домой, в смысле!..
     Они сидела, качала ногой, думала о мышах, Белоключевском и о том, что бы такое подарить ему на Двадцать третье февраля и еще на День святого Валентина, если они доживут, конечно. И еще думала о том, как бы распутать весь этот чудовищный клубок, который закрутился в тот миг, когда она нашла в своем гараже труп своей сотрудницы. И тут под соснами. мелькнула тень.
     Это была совершенно отчетливая тень, и Лиза моментально соскочила с подоконника, пригнулась так, чтобы ее не было видно, хотя понимала, что ее невозможно разглядеть в темной комнате, но страх, животный, глубокий, как колодец, оказался сильнее.
     Страх и паника.
     Показалось?
     Она точно знала, что ничего ей не показалось. Ей никогда и ничего не казалось!
     Тень мелькнула вдалеке - фонарь горел так, что тень могла появиться только со стороны соседского участка.
     А потом фонарь погас.
     Лиза на четвереньках, словно под прицельным обстрелом, подползла к столу, схватила телефон и нажала повторный вызов.
     Би-ип, сказал телефон. Би-ип. Би-ип.
     - Дима! - прошептала Лиза в трубку. - Дима, это я! Дима, мне страшно!
     Трубка только равномерно гудела.
     Кажется, даже спасенные мыши затихли под полом.
     Она нажала еще раз, и опять никто не ответил.
     Лиза заползла под стол и оттуда тихонько заскулила.
     Тикали равнодушные часы. Капала равнодушная вода.
     Лиза вытерла со лба пот. По правилам, он должен быть холодным, но был он почему-то очень горячим, как кровь.
     Кровь.
     Если его застрелят, крови будет много. Почему-то Лизе представлялась кровь на белом снегу - протаявшая от крови Белоключевского ямка. Протаявшая до самой земли, на которой весной должна вырасти трава - зеленая, слабенькая, полная надежды.
     Что она станет делать, если увидит его кровь и его самого - мертвого? Как она останется тут без него?
     Одна?
     Кажется, она уже задавала себе этот вопрос. Она сунула в рот кулак и сильно укусила, от страха и отчаяния. Стало больно.
     Она уже задавала себе этот вопрос, но тогда не получила на него ответа, это был просто вопрос - в пространство, которое тоже не знало никакого ответа, и пространству наплевать, как Лиза Арсеньева станет жить без Дмитрия Белоключевского.
     Она не станет. Она просто не разрешит никому дотронуться до него хоть пальцем.
     Лиза Арсеньева выбралась из-под стола - и этот выбравшийся из-под стола человек был уже совсем другим, не тем, который под него забивался, жалобно скулил и чувствовал себя мышью, которой вот-вот переломят хребет.
     Она выбралась и перебежала темную комнату. Рядом с ванной находилась деревянная дверь в чуланчик, где стояли ведра, и швабра с длинной ручкой, и малюсенькие цветочные горшки, в которых к Пасхе всегда растили гиацинты, и навален был всякий домашний хлам. В дальнем углу чуланчика помещался железный ящик. Опрокидывая ведра и горшки, Лиза добралась до него, нашарила щеколду, открыла его и достала ружье.
     Это было отцовское ружье, совершенно бестолковое, потому что отец на охоту отродясь не ходил, а ружье когда-то по случаю прикупил дядька. С этим самым ружьем вечно было очень много возни, потому что строгий молодой участковый то и дело приходил навещать ружье, и осматривал ящик, и оценивал условия хранения, и требовал каких-то справок, и потом еще чай оставался пить, и Лиза поила его, тоскуя о потерянном времени.
     На дне ящика в картонной коробочке хранились патроны.
     Ну, Борис Викторович, специалист по начальной военной подготовке, не подведи!..
     Руки как-то сами собой переломили ствол и вставили куда положено патрон. С сухим щелчком ствол вернулся обратно, и, рассыпая из коробки гулко застучавшие патроны, Лиза сунула в брюки еще пригоршню их.
     Одного может не хватить, рассудила она. Вдруг убийц много, а патрон у нее будет только один!
     Держа ствол в опущенной руке, она выбралась из кладовки, вышла в коридор, надела унты и потопала ногами, чтобы было удобно. Куртку она надевать не станет, чтобы та не сковывала движений.
     Потом решительно повернула в замке ключ.
     На дворе стояла тишина - зима, сугробы, сосны до небес и Большая Медведица, навалившаяся на верхушки увесистым боком.
     Лиза посмотрела на Медведицу, а Медведица на нее.
     - Хорошо тебе, - сказала ей Лиза громко. - Ты высоко.
     И пошла по дорожке к дому Белоключевского. Она шла не слишком быстро и не слишком медленно и ничего не боялась.
     Даже протаявшей от крови ямки в белом снегу она в этот момент не боялась.
     Дойдя до высокого и узкого дома, похожего на жилище сумасшедшего ирландского фермера, она поудобнее перехватила ружье и потянула дверь. Конечно, дверь была не заперта. В доме разговаривали, и это ее удивило. Лиза думала, что там не разговаривают, а убивают, и именно к тому она была готова. Меньше всего она ожидала услышать разговоры. Ружье оттягивало руку.
     Может, ничего и не происходит? Может, она все придумала? Может, она думала не так? Может, кто-то зашел в гости?
     Нет, веско сказало ей ружье. Нет. Не расслабляйся. Ты все думала правильно. Он поговорил бы с тобой по телефону, если бы это были просто гости. Он не стал бы запирать тебя дома, если бы не был уверен, что сегодня кто-то придет, чтобы убить его. И фонарь погас!..
     Палец лег на курок.
     Голоса слышались издалека, и она пошла на звук, осторожно и тихо, стараясь, чтобы унты не скрипели, и заглядывая во все комнаты.
     В комнатах было темно. В них плясала и корчилась сумасшедшая луна, ставшая особенно яркой после того, как погас фонарь.
     Они разговаривали в большой комнате, из которой ночью Дима выбросил пропитанный зловонной химией ковер.
     Какое чудесное имя - Дима. Если у нее родится сын, она непременно назовет его Димой. Как отца. А звать они его станут Митькой, чтобы не путаться.
     Она дошла до двери и замерла, прислушиваясь.
     Что-то произошло с ее слухом - он стал острым, как у дикого лесного зверя. Она слышала, кажется, как все еще продолжает капать вода в ее оставшемся нараспашку доме.
     - Я имею право знать, - негромко сказал Белоключевский. - Я же все понял.
     - Что ты понял? - Во втором голосе, показавшемся ей странно знако