сила у него Лиза, как будто это имело значение. - Ты же в доме был!
     Он потянулся и вытащил у нее пистолет. Она сначала не хотела его отдавать, но Дима дернул посильнее, и Лиза отдала.
     - Я вышел. - Он осмотрел пистолет и поставил его на предохранитель. Железо сухо щелкнуло. - Я не думал, что он вернется, Лиза. Я был уверен, что не вернется. Прости меня, пожалуйста.
     - А что? - с вызовом спросила Лиза. - Ты бог? Ты все должен знать заранее?
     - Я не бог. Но так не бывает, чтобы они возвращались. Попытка номер два обычно бывает не сразу и при других обстоятельствах.
     - А у нас сразу!
     - Да. Это странно.
     Задрав голову, он поизучал сосны, Большую Медведицу, которая повернулась в своей небесной берлоге так, что ручка ковша уже не задевала за крышу, и посмотрел на Лизу.
     - Куда ты дел ковер?
     - Присыпал снегом у гаража.
     - А канистру?
     - Вылил.
     - Он хотел поджечь дом, да?
     - Да. Я бы в ванне утонул, а дом бы сгорел, все очень правдоподобно, мало ли домов горит!
     - Но нормальный человек не может утонуть в ванне!
     Белоключевский посмотрел на нее снизу вверх.
     - Может, если он сильно пьян, к примеру.
     - О, господи. Они помолчали.
     - Лиза, нам, наверное, придется ночевать у тебя. Я к утру от этой вони околею.
     Дело было не в вони, а в том, что на этот раз он ни в чем не был уверен. Убийца действовал против всех правил. Он вернулся один раз и вполне может вернуться еще. На этот раз Лиза его спасла, а кто спасет ее саму, если убийца вернется в третий?!
     - Ты не знаешь, зацепила его или только спугнула?
     - Понятия не имею.
     - Надо посмотреть. - Как?!
     Белоключевский нехотя пожал плечами.
     - Если сильно зацепила, кровь могла остаться.
     Не факт, но я посмотрю.
     После чего он пропал из поля зрения и через несколько секунд возник, но уже за ее спиной. Честно говоря, Лиза плохо понимала, что происходит.
     - Ничего нет, - сказал он. - Никаких следов. Пошли, Лиза.
     И он взял ее за воротник и потянул за собой. Она уткнулась в него, прямо в свитер, в теплую шерсть, пахнущую его одеколоном, его сигаретами и его кожей - жизнью, которая чуть было не кончилась в одночасье.
     И они пошли, обнявшись и спотыкаясь, как парочка инвалидов, поддерживая друг друга.
     - А окна? - спросила Лиза. - Ты не будешь закрывать?
     Он покачал головой.
     - Не буду. Зачем? И вправду - зачем?
     Тем не менее дверь в Лизин дом Белоключевский старательно запер на все замки и даже цепочку навесил, которую Лиза никогда не навешивала. Они легли на диван на террасе, как были, одетые, потому что ни у одного из них не осталось сил ни на что. Плед был коротковат и шерстист, и на Лизу пледа не хватало, она все укрывала Белоключевского, как маленького, все ей казалось, что он мерзнет.
     - Перестань, - попросил он и накинул плед на нее, обнял ее и пристроил ее голову. - Лучше скажи, откуда ты взялась в ванной? Зачем ты вернулась?
     - На ковре был снег, - сонным голосом пробормотала Лиза. - Я поняла, что здесь кто-то был и ушел. Я побежала к тебе, услышала шум, вытащила пистолет и...
     - Дальше не надо, - перебил Белоключевский. - Я не знал, что ты умеешь стрелять.
     - Да я не умею.
     - Ну да.
     - Правда не умею. Я в последний раз в школе стреляла.
     - Значит, ты снайпер.
     - Я же промахнулась!
     - Спи, - сказал он.
     - А что? - спросила она, пристраивая ноги так, чтобы оказаться как можно ближе к нему, чтобы было тесно и тепло. - Завтра очень трудный день?
     - Сегодня, - поправил Белоключевский. - Сегодня очень трудный день.

***

     У Дуньки с утра все не заладилось.
     Колготки оказались с дыркой на пятке, кофе, пока она искала другие, убежал и залил плиту, чего она терпеть не могла, а потом сестра куда-то пропала.
     Дунька звонила три раза подряд и держала трубку до тех пор, пока в ней не начинались гнусные переливы, свидетельствующие о том, что "номер не отвечает". Она держала трубку плечом, скакала на одной ноге, натягивая растреклятые колготки, которые к тому же все время закручивались, и проклинала все на свете, а самое главное, свое сегодняшнее стремление к женственности. Стремление заключалось в том, что ей до зарезу понадобилось именно сегодня надеть юбку - представление новому начальству, это вам не кот чихнул!
     Если бы не начальство, да еще новое, поехала бы, как все люди, в брюках и свитере, а так нельзя.
     Вдруг оно, начальство то есть, одержимо какой-нибудь сногсшибательной идеей, вроде того, например, что женщина должна быть женственной, носить юбочки и кофточки с романтическими воротничками, улыбаться мило, выглядеть скромно и вести себя послушно.
     Колготки были перекручены и сильно подсели в стирке, и, натягивая их, Дунька крепко ненавидела начальство, которому вздумалось смениться в столь неподходящий момент - перед самым Новым годом, когда все уже давно пребывают "в мечтах и меланхолии". Ждут отпусков, веселья, подарков и немножко счастья.
     Дунька, несмотря на свои двадцать восемь лет, искренне верила в возможность новогоднего счастья и еще в то, что если звенят колокольчики на елке, значит, ангел где-то близко, и еще в то, что, если с двенадцатым ударом часов сжечь заранее приготовленную бумажку с записанным пожеланием - в пожелании должно быть только одно слово! - оно сбудется!
     - Новый год, - пропела она и потопала ногой в колготке, - настает. Он приносит людям счастье! Вот сидит паренек, без пяти минут он мастер!
     Новый год они станут отмечать в Рощине, в Лизином доме. Семья всегда встречала Новый год именно там, еще когда была жива бабушка, и после ее смерти, и когда дом был старый и тесный, и когда там началась затеянная Лизой перестройка - всегда. В прошлом году сидели на деревянных козлах на кухне, больше сидеть было негде, везде высились горы строительного мусора, валялись какие-то мешки, ведра, вонючие жидкости в бутылках, и стояли старые рамы, прислоненные к стенам. Из рам сочилась коричневая труха, но отец ни за что не разрешал их выбрасывать.
     - Вам бы только все выбрасывать! - кричал он на дочерей. - Пробросаетесь! Вот будем баню ставить, они туда пойдут!..
     Рамы не годились не то чтобы для бани, но даже и для того, чтобы сложить из них весенний костер, ибо были костлявы, гвоздисты, в струпьях белой краски, которая в огне скручивалась и невыносимо воняла.
     Лиза отца побаивалась, а Дунька - нисколько, поэтому летом был нанят грузовик и все барахло, предназначенное "для бани", было отправлено на свалку, чего отец даже не заметил!
     Дунька очень гордилась своей оборотистостью и умением вести семейные дела.
     Все у нее ходили по струнке. И сестру она всегда воспитывала правильно, хоть та и старше и все должно быть наоборот. Но младшая, едва родившись, взяла воспитание старшей в свои руки - вот сестра и получилась хоть куда, умница, красавица и слушается ее, Дуньку.
     Только в последнее время она вышла из-под контроля. Какой-то объявился неизвестный науке сосед, который, кажется, заморочил сестре голову. Не уследила Дунька! Как может заморочить голову мужчина, у которого нет никаких определенных занятий?!
     Дунька фыркнула, вытирая с плиты коричневые кофейные разводы. Она терпеть не могла беспорядок и никогда "не терпела", устраняла его немедленно по обнаружении. Еще она терпеть не могла никчемных мужчин, хнычущих женщин и пустой траты времени. В том, что сосед - пустая трата времени, она нисколько не сомневалась.
     Если сестра влипла всерьез, от этого самого соседа придется как-то избавиться, уж Дунька найдет, каким именно способом!
     Представив себя на яблоне с кинжалом в зубах, подстерегающей врага, она засмеялась и ополоснула под краном руки. В конце концов, можно и без кинжала обойтись. Как будто мало других, цивилизованных способов!
     Она снова поставила кофе, решив начать все сначала, хотя времени было маловато, понеслась в спальню и выудила из шкафа чудесный английский деловой костюм с корректной юбочкой до середины колена и отложным воротничком.
     Кажется, именно так должны выглядеть женственные деловые дамы по мнению самодуров-начальников, решила она, рассматривая себя в зеркало. Очень, очень мило. Очень по-английски и в то же время с намеком. Намек состоял в крошечном платочке, обернутом вокруг шеи - лебединой, разумеется. Хвостик кокетливо торчал таким образом, что хотелось умильно обойти его взглядом, который при этом немедленно упирался в грудь.
     Грудь тоже ничего себе.
     Никакими комплексами, в отличие от сестры, она не страдала, знала себе цену и была уверена, что сможет заполучить любого мужчину, если только он ей понадобится. Ну, почти любого.
     Черт побери, как же ходят в этих юбках?! Ни шагнуть, ни наклониться, ногу на ногу не положить, да еще снизу поддувает! Кроме всех прочих неудобств, придется еще надевать соответствующие ботинки и шубу до пят, коротеньким полушубочком не обойдешься, это уж точно!
     Она на всякий случай опять набрала Лизин номер и, когда и на этот раз никто не ответил, слегка встревожилась. А вдруг этот самый неизвестный и подозрительный сосед куда-то Лизу заманил?! Она ведь такая доверчивая, ее сестрица, даром что начальник и бизнес-леди!
     Дунька уже допивала кофе, когда позвонили в дверь.
     Никто не должен был прийти. Никто не звонил к ней по утрам перед работой, и она, взглянув на часы, удивленно пожала плечами.
     Звонок повторился, и она пошла открывать - чашка в одной руке, сигарета в другой.
     В крохотном омуте "глазка" покачивалось нечто неопределенное, и Дунька тут же решила, что это балуются очередные проходимцы. Впрочем, дом был спокойный, с домофоном и дворничихой, проживающей на первом этаже, не слишком отягощенный проходимцами.
     - Ева, открой, - послышалось с той стороны двери, и стало ясно, что покачивается там вовсе не проходимец, а муж.
     Никто, кроме этого самого мужа, никогда не называл Евдокию Юрьевну Арсеньеву Евой.
     Муж пришел с работы, сформулировала Дунька, и открыла дверь. А что было делать?!
     Открыла и сразу ушла в сторону кухни, чтобы еще хоть три минуты с ним не встречаться.
     - Ева! - крикнул он из коридора, но Дунька не отозвалась. Он некоторое время топтался в отдалении, а потом пришел. Она слышала его дыхание, совсем близко.
     - Что-то ты сегодня рано, - сказала она. - Кофе будешь? И почему ты звонишь? Где твои ключи? Позабыл у любимой?
     - Ева, помоги мне.
     Дунька оглянулась, и глаза у нее стали круглыми, как у сороки.
     Мужа кривило на один бок, в лице его была бледность, которая в романах именуется "мертвенной", и светлый свитер с той стороны, на которую его кривило, оказался странного, бурого цвета.
     - О, боже мой, - пробормотала Дунька, кинулась и подхватила его. - Что случилось?! Вадим!
     Муж повис у нее на руках, и она кое-как усадила его на высокий стул у барной стойки, вернее, не усадила, а так, прислонила с грехом пополам.
     - Помоги мне, - простонал он, и Дунька перепугалась, что он сейчас упадет в обморок.
     Впрочем, не слишком и перепугалась. Она почитала себя трезвой и холодной женщиной, а потому сейчас ее больше всего волновал вопрос, не опоздает ли она на представление новому начальству. Впрочем, Вадиму об этом можно не сообщать, изобразить сочувствие и заботу.
     Сейчас она изобразит.
     - Что случилось?! - вскрикнула Дунька вполне натурально. - Тебя избили? Тебе плохо?!
     - Мне плохо, - выговорил он. - Мне надо... У меня там... рана.
     - Рана?! - переполошилась Дунька.
     А бок-то и вправду в крови! Очень похоже на кровь. Господи, что на этот раз?!
     - Дай я посмотрю, - сухо сказала она. - Если у тебя рана, нужно ехать к врачу.
     - Нет.
     - Вадим, дай посмотрю.
     Она стянула с него свитер, очень аккуратно, чтобы не запачкать свой английский костюм, и бросила на пол. Свитер был "не ее", купленный, очевидно, "любимой", и брезгливость ее была не из-за крови, а из-за "любимой".
     Рана была так себе, не рана вовсе, а царапина, но бок кровоточил обильно, до сих пор еще чуть-чуть сочилось.
     Вадим держался одной рукой за стойку, тяжело дышал и по-прежнему был очень бледен.
     - Нужно ехать в больницу, - сказала Дунька, совершенно уверенная, что он ни за что не поедет. - И кто это тебя так?! Или ты уже на улицах дерешься?
     Он шумно выдохнул и скосил глаза, пытаясь рассмотреть свой бок.
     - Там все ужасно? - спросил упавшим голосом, когда рассмотреть не удалось. - Ты можешь меня... перевязать?
     Дунька глянула на часы. У нее есть десять минут, да и то только в том случае, если на мосту не будет пробки и удастся проехать относительно быстро. Десять минут, не больше.
     - Могу. Но, черт побери, что это такое, Вадим?! Упал, очнулся, гипс?!
     - Да.
     - Что да?!
     - Ева, мне очень плохо.
     - Это мне очень плохо, - отрезала Дунька. - Ты что? Спятил совсем?! Где ты шляешься по ночам?! В притонах и бомжатниках?
     Она шуровала на полочке с лекарствами, искала пластырь, бинт и антисептик. Кровью он не истечет, но забинтовать на самом деле стоит.
     - Это несчастный случай.
     - На производстве? - уточнила Дунька. - Ты по ночам подрабатываешь киллером и тебя зацепила шальная пуля?!
     Он посмотрел на нее.
     Ух, как она ему надоела! Чего бы только ни дал, чтобы она провалилась куда-нибудь со своими холодными неласковыми руками, язвительными замечаниями и громким голосом. Кроме того, ему все время казалось, что она видит его насквозь, а в его положении это было совершенно излишним.
     Зачем он женился?! Ну, зачем, зачем?! Мать всегда говорила, что Дунька ему "не пара", и лучше бы молчала, старая карга! Может, он и женился только затем, чтобы матери насолить, а теперь она ни при чем, а ему - одни страдания!
     Вадим не любил страданий.
     Дунька стерла кровь и приложила к ране что-то медицинское. Оно было невыносимо холодным и еще дьявольски щипалось. Вадим вытаращил глаза и задышал открытым ртом.
     - Дрянь! Что ты там делаешь?!
     - Я тебя лечу, - невозмутимо ответила Дунька, привыкшая к мужниным выходкам. - Терпи.
     - Я не могу, - крикнул он и вцепился в ее руку, но не толкнул, не отшвырнул, и Дунька подумала со вздохом: опять игра. Все время игра.
     На этот раз игра в раненого бойца.
     У "бойца" никаких существенных повреждений не обнаружилось, Дунька установила это, осмотрев промытую рану. У нее не было даже краев, на самом деле просто глубокая царапина.
     - Тебе нужно изменить образ жизни, - посоветовала Дунька, заклеивая царапину пластырем. - Этот тебе не годится. Или любимая тебя заставляет на дуэлях драться?
     - Замолчи, - приказал Вадим. - Это совсем не твое дело. Что ты понимаешь!..
     - Ничего, конечно, - согласилась Дунька. После того, как муж объявил ей, что "полюбил", но обстоятельства складываются таким образом, что соединиться с любимой он никак не может, поэтому останется Дунькиным мужем, а любить станет любимую, Дунька окончательно убедилась, что она ничего не понимает. Решительно ничего.
     - Я художник, - объяснил он тогда. В глазах у него были просветленная печаль и полное оправдание себя. - Я должен... влюбляться, гореть. Летать. Что ты понимаешь в этом!
     Дунька сразу согласилась, что ничего. Она бы ушла, конечно, но квартира!.. Квартира, купленная совместными усилиями, только что отремонтированная в полном соответствии с Дунькиными вкусами! Ее пришлось бы делить, и продавать, и искать другую, и начинать все сначала.
     Они неплохие люди, только квартирный вопрос их испортил.
     Ей некуда податься и стыдно родителей. Отец тоже говорил, что она "не пара", и орал, и запрещал, и ногами топал, но Дунька все-таки вышла замуж, потому что все и всегда знала лучше всех.
     Она игрок, а игроки иногда проигрывают, не все же им выигрывать!
     Вот она и проиграла, но ни за что не призналась бы в этом никому, кроме Лизы. Как всякий игрок, она оценила измененные правила и решила, что, пожалуй, сможет играть и по этим.
     Играть можно по любым правилам. Самое главное - их знать.
     Вадим называл это "цивилизованными отношениями" - он приходил, когда вздумается, уходил неизвестно куда, возвращался, бывал то нежен, то капризен и взбалмошен, то рассказывал о том, что "в новой семье" у него все будет по-новому, то уверял Дуньку, что она "единственная женщина, которую он способен выносить рядом с собой".
     Поначалу Дунька, совершенно незнакомая с подобным образом жизни, плакала и отчаивалась, а потом перестала.
     Цивилизованные так цивилизованные. Самое главное, что у нее есть квартира, ее драгоценная, обожаемая квартира, то ли крепость, то ли гнездышко, а на остальное наплевать. Муж ей почти не мешал, а потерю она переживет.
     Уже почти пережила.
     Было бы намного лучше, если бы тогда, вначале, она поменьше его любила, а она любила сильно.
     Дунька наклеила последнюю полоску пластыря, отнесла в корзину испорченный свитер, а мужу принесла другой. Она уже почти опаздывала и все время посматривала на часы.
     - Я думаю, что тебе лучше лечь, - сказала она, обуваясь. - Я разобрала тебе постель.
     - Я хочу есть, - отозвался он слабым голосом.
     - В холодильнике йогурты и сыр.
     - Мать не звонила?
     - Вчера.
     - Что ты ей сказала?
     - Как обычно, - ответила Дунька, застегивая шубу. - Что ты у любимой и чтобы она звонила тебе на мобильный.
     Вадим жалобно выругался себе под нос. Мать тоже подвела его. Подвела в самый последний момент, а он так на нее надеялся!
     Если бы отец был жив, он бы его понял - в конце концов, сын пошел именно в него, творческая, одаренная, незаурядная личность, - и остальным, ползающим по земле, не объяснить, что чувствует тот, кто летает!
     - Если будешь уходить, - громко сказала из коридора жена, - поставь квартиру на охрану.
     - Ты что? Дура? - обиженно крикнул он. - Я ранен, болен, куда я пойду?!
     - Не знаю, - хладнокровно ответила Дунька, заглядывая в кухню. Где-то здесь она оставила сумочку. - Куда хочешь. Пока.
     Вадим ничего не ответил, лишь поднялся с высокой табуретки, покачнулся так, чтобы она видела, и схватился рукой за стойку.
     - Смотри не упади, - предупредила жена довольно равнодушно и скрылась. Он подождал, пока за ней закроется дверь.
     Металлический лязг, чуть-чуть смягченный обшивкой, поворот ключа. Он еще постоял, прислушиваясь.
     Грохота лифта из-за тяжелых дверей слышно не было, и Вадим, бросившись в коридор, приник ухом к двери и некоторое время стоял так, а потом перебежал к окну.
     Она выскочила из подъезда - в развевающейся шубе, с сумкой на отлете, и, семеня на высоких каблуках, побежала к своей машине.
     Вадим смотрел из-за шторы, даже дыхание затаил, хотя его дыхания она никак не могла услышать.
     Машина ожила, мигнула фарами, "дворники" обрушили со стекла пласт утреннего снега. Ева со щеточкой в руках несколько раз обежала вокруг - вот-вот упадет на льду! Но нет, не упала, удержалась, села в кабину, захлопнула за собой дверь и неторопливо двинулась с места.
     Вот бабы, а? В воде не тонут, в огне не горят и на льду не падают. Как просто и прекрасно стало бы жить, если бы мир был устроен по-другому, без баб!..
     Вадим еще некоторое время постоял в тишине и безопасности собственной квартиры, потом вернулся на кухню, проворно затолкал себе в рот сразу несколько кусков колбасы, прожевал, бессмысленно глядя в стену, и пошел в ее комнату.
     Он должен найти. У него много времени, до самого вечера. Он непременно найдет.
     Он постоял, приготовляясь к нудной и рутинной работе. Потом со вздохом распахнул гардероб и стал по очереди вынимать из него аккуратные стопки барахла.
     Обыск так обыск.
     Зевая и проклиная все на свете, Белоключевский притащился на кухню, когда Лиза уже приготовила завтрак.
     - Доброе утро.
     - Утро добрым не бывает, - отозвался он и немедленно ушел куда-то в сторону ванной. Вернулся по-прежнему злой, как собака, но все же несколько посвежевший.
     - Кофе?