юда  с  аппетитно   выглядящими  бутербродами,
украшенными листочками кресс-салата.
     Сотрудники Ронни повыскакивали из своих кабинетов, чтобы присоединиться
к нам.  В общей сложности нас оказалось семеро, включая Дэйси и ее сестру. Я
сразу же подналег  на еду,  однако меня не покидала надежда, что делаю я это
не  очень   заметно.  Говядина,  ветчина,  грудинка,  сыр  --  когда-то  эти
считавшиеся обычными блюда  нынче  стали деликатесом. Бесплатный  завтрак  и
обед.

     Хорошо бы Ронни присылал свои письма с деловыми приглашениями как можно
чаще.
     Тремьен, блистая красноречием,  вновь  убеждал  меня в недальновидности
писателей, специализирующихся  на конноспортивноитеме;  держа бокал  в одной
руке, а бутерброд в  другой,  он кипел от негодования, в то время  как  я  с
набитым ртом кивал в знак согласия, делая вид, что внимательно его слушаю.
     Тремьен  с  большой   убедительностью  продемонстрировал  мощный  заряд
уверенности в себе, однако было в его настойчивости что-то, странным образом
опровергающее ее.  Складывалось  впечатление,  что  необходимость  написания
книги  вызвана  желанием доказать, что  он  не  зря прожил жизнь, как  будто
фотографий и других документов ему недостаточно.
     --  Сколько  вам  лет?  --  неожиданно  спросил  он,  прервав  себя  на
полуслове.
     -- Тридцать два, -- промычал я, прожевывая очередной кусок.
     -- Вы выглядите моложе.
     Я даже не смог сообразить,  что более подходит для  ответа: "благодарю"
или "извините", поэтому слегка улыбнулся и продолжил трапезу.
     --  Вы сможете  написать  биографическую  книгу?  --  вновь  неожиданно
спросил он.
     -- Не знаю, никогда не пробовал.
     -- Я бы сделал это  сам,  -- негодующе заметил  он, --  но  у меня  нет
времени.
     Я понимающе кивнул. Если уж и существует чья-то биография, на которой я
бы не хотел сломать зубы, то это, точно, "его. Чересчур сложно.
     Неожиданно  рядом  с  ним  возник  Ронни и  отвел  в  сторону; я  же  в
промежутке между  дожевыванием  куска  говядины  с  чатни*  и  выслушиванием
сетований  Дэйси на  систему  компьютерной  защиты  мог  наблюдать за Ронни,
наигранно кивающим головой, и Тремьеном, продолжавшим кипеть от негодования.
Наконец, когда на блюдах осталось лишь несколько перышек кресс-салата, Ронни
весьма твердо попрощался со своим гостем, который  все еще не желал уходить.
--  В  настоящий момент нет ничего  конкретного, что бы я мог  предложить  с
пользой для тебя, -- увещевал Ронни, пожимая вялую руку Тремьена и буквально
выталкивая его в дверь дружеским  хлопком по плечу. -- Предоставь это мне, я
посмотрю, что можно сделать. Звони.
     С  явной неохотой  Тремьен наконец удалился;  Ронни же, не выказывая ни
малейших признаков облегчения, повернулся ко мне.
     -- Теперь пойдем, Джон. Извини за  то, что продержал тебя так долго, --
сказал он, направляясь обратно, в свой кабинет.
     -- Тремьен  спрашивал,  писал ли я биографические очерки, -- сообщил я,
усаживаясь в свое прежнее кресло для посетителей.
     Ронни  бросил  на  меня  быстрый  взгляд,  размещаясь  в  своем  мягком
темно-зеленом кожаном кресле и как бы в  нерешительности плавно раскачиваясь
из стороны в сторону. Наконец он прекратил эти манипуляции и спросил:
     -- Он предложил тебе работу?
     -- Не совсем так.
     -- Мой совет тебе -- не думай об этом.
     Не дав мне  времени убедить его в том, что  я и  не собираюсь думать об
этом, он продолжал:
     .  --  Справедливости ради  стоит сказать, что  он  хороший  берейтор и
пользуется   широкой   известностью  в   конноспортивной   среде.   Так  же,
справедливости ради, он гораздо лучше на самом деле, чем мог показаться тебе
сегодня.  Нб менее справедливо будет согласиться и с  тем, что у  него  была
интересная жизнь. Но этого мало.  Все  зависит от того, как  это изложить на
бумаге. -- Он сделал  паузу, помолчал, вздохнул. -- А Тремьен никак не хочет
этого понять. Ему  нужно громкое имя, исключительно из-за престижа. Но ты же
сам слышал его: он считает, что каждый может быть писателем, и на самом деле
не видит никакой разницы между профессионалом и любителем.
     -- Ты найдешь ему кого-нибудь? -- спросил я.
     -- Но только не на тех условиях, которые он ставит. -- Ронни задумался.
-- Мне кажется, что тебе я могу рассказать, поскольку он уже подкатывался  к
тебе.  Он просит  найти писателя,  который согласился бы жить у него дома по
меньшей  мере  месяц  для  обработки  всех  его  вырезок  и  записей  и  для
продолжительных бесед. Никто из маститых на это не пойдет, у всех у них иной
образ  жизни. Кроме  того, он хочет семьдесят процентов авторского гонорара,
который и в любом-то случае не будет  высок. Никакой  известный  писатель не
станет работать за тридцать процентов.
     -- Тридцать процентов... включая аванс?
     -- Совершенно  верно.  Аванс не больше твоего,  если я  сумею  его  еще
пробить.
     -- Это обрекает меня на голодное существование. Ронни улыбнулся.
     --  Сравнительно мало  людей живут только писательским трудом. Уж ты-то
должен  знать  об этом. Ну ладно, -- он  наклонился  вперед,  как  бы  давая
понять, что  тема  Тремьена исчерпана, и выпалил:  --  Теперь  насчет  этого
издания твоей книги в Америке...
     Оказалось, что литературный агент в Нью-Йорке, иногда сотрудничавший  с
Ронни,  поинтересовался у  моих издателей, есть  ли что-нибудь интересное на
подходе. Они отослали его обратно  к Ронни. Так вот не захочу  ли я,  сказал
Ронни, послать ему экземпляр своей рукописи, а он, если посчитает, что книга
найдет сбыт на американском рынке, постарается найти ей надежного издателя.
     Я старался держать рот на замке, но внутри чувствовал, что задыхаюсь.
     -- Ну как? -- спросил Ронни.
     -- Я... э-э-э... С удовольствием.
     -- Я  так и думал. Ничего не обещаю, сам понимаешь. Ведь  книгу вначале
нужно посмотреть.
     -- Да-
     -- Если  ты помнишь, мы  дали твоему  издателю  здесь  права только  на
Великобританию и страны Содружества. Это  дает нам  широкие  возможности для
маневра. --  Некоторое  время, раскачиваясь, по  обыкновению, в  кресле,  он
обсуждал  технические детали  и  перспективы издания.  Эти  его  рассуждения
пробудили во мне сомнения.  Рынок был перенасыщен, трудностей хоть отбавляй.
Но поскольку литературное горнило постоянно требовало  угля, моя книга могла
оказаться  хотя бы охапкой сена. Ронни сказал, что  даст мне знать сразу же,
как только получит информацию из Нью-Йорка.
     -- Ну, а как у тебя с новой книгой? -- спросил он.
     -- Медленно.
     Он кивнул.
     -- Вторая всегда идет труднее. Но продолжай работать.
     -- Буду.
     Ронни  поднялся  и, глядя  на заваленный бумагами стол, дал мне вежливо
понять, что время моего визита исчерпано, и пожал мне на прощание руку.
     -- В  любое время буду рад видеть тебя, -- машинально  произнес он, уже
озабоченный  своими   рутинными  проблемами;  я   же  прошел  по   коридору,
задержавшись у стола Дэйси.
     --  Вы  собираетесь  послать  мою рукопись  в  Америку? --  спросил  я,
застегивая  молнию  на  лыжной  куртке  и  сгорая  от  желания поделиться  с
кем-нибудь этой доброй вестью.
     -- Да, -- одарила она меня  лучезарным взглядом. -- Я сделала это еще в
прошлую пятницу.
     -- Неужели?!
     Я направился к лифту, не  зная,  радоваться  мне или негодовать от этой
вечной манеры Ронни спрашивать моего согласия на то, что он уже сделал. Я бы
ничуть не  возражал,  если бы он просто заранее сказал мне об этом. Это было
лучшее, что он мог для меня сделать, тем более что он имел на это все права.
     Спустившись  вниз  и выйдя на  морозный воздух,  я вспомнил о том,  как
впервые очутился в дверях его кабинета.
     Написать книгу --  это одно, а найти издателя -- совсем другое. Прежние
мои  шесть  книжек,  хотя и  были  опубликованы и  уже поступили в  продажу,
являлись частью моей работы на туристическое бюро, где мне  платили неплохо,
но требовали  моего длительного  отрыва от цивилизации  для сбора материала.
Владельцем моих  книжек  было бюро, оно  же  их и  публиковало, но выхода на
литературный рынок у него не было.
     Рукопись своей предыдущей  книги я отнес сам в небольшое, но  известное
издательство  (найдя его адрес в телефонной книге) и передал  ее симпатичной
девушке,  которая обещала  положить ее в рабочую  папку  и просле-:  дить за
прохождением.
     Рабочая  папка, объяснила она,  демонстрируя ямочки на  щеках,  служила
вместилищем тех не обсужденных!
     еще сочинений, которые приходили по почте каждый день. Она уверила меня
в том, что моя книга будет обязательно прочитана, а за ответом я могу прийти
через три недели.
     Через три недели с теми же ямочками на щеках она сообщила мне,  что моя
книга  не  совсем  в  их  "жанре",  представленном  в  основном   "серьезной
литературой".  Она  предложила  мне  обратиться  к агентам,  которые  найдут
возможность ее пристроить. Она же дала мне список их имен и адресов.
     -- Попробуйте обратиться к  кому-нибудь из них, -- посоветовала она. --
Мне же книга очень понравилась. Желаю вам удачи.
     К Ронни Керзону я направился лишь потому, что его контора находилась по
пути домой, на Кенсингтон Хай-стрит.  Внутренний голос всегда играл  большую
роль в моей жизни, а  когда он звучал особенно громко, я без всяких сомнений
следовал ему.  С Ронни  он меня  не подвел. У меня появились  шансы избежать
нищеты.
     Предложение Тремьена представлялось мне западней.

ГЛАВА 2

     Возвращаясь в Низвик из конторы Ронни, я не имел ни малейшего намерения
когда-либо вновь встретить Тремьена Викерса.  Я забыл о нем.  Мои мысли были
заняты книгой, над  которой я тогда работал, и в особенности тем, что делать
с  одним иэ  моих  героев, который по воле моего воображения оказался  между
небом  и землей на  экспериментальном  воздушном шаре, наполненном гелием, с
вышедшими из  строя воздушными насосами.  У  меня были сомнения насчет этого
воздушного  шара.  Возможно,  придется  переделывать  весь  сюжет. Возможно,
придется выбросить в корзину все, что  я написал, и начать сначала. Этот мой
герой на  воздушном шаре наделал под себя  от страха. Мне  были понятны  его
ощущения.  Занимаясь  литературным  трудом,  я  вдруг  неожиданно  для  себя
осознал, что самое страшное -- это быть непонятым своими читателями.
     Книга, включенная в  издательский  план  под  названием  "Долгая дорога
домой",  должна  была  рассказать  о выживании  вообще,  и в  особенности  о
выживании,  физическом   и   психологическом,  группы   людей,   оказавшихся
отрезанными от мира в результате какого-либо несчастного случая. Вряд ли эту
тему можно считать оригинальной, но я всегда следовал тому основополагающему
совету, что писать следует о том, что знаешь, а тема выживания была известна
мне лучше любой другой.
     Для того  чтобы  выжить самому в  ближайшую неделю  или  десять дней, я
зашел  в  расположенный  неподалеку  от|  дома  супермаркет,   истратив  там
отложенные  на еду  деньги.  Я купил  достаточное количество  провизии: кучу
пакетиков  с  супом, буханку хлеба,  упаковку  спагетти, коробку с  овсяными
хлопьями, пинту  молока, -  цветной капусты  и  несколько штук  морковок.  Я
привык есть овощи сырыми, когда мне этого хотелось, и в любом случае мне был
по вкусу суп с накрошенным в него хлебом,  или суп с макаронами, или овсянка
с молоком. Такие вещи, как чай, мармелад и соль, я всегда  покупал от случая
к  случаю. Когда  же  соблазн был непреодолим, я  позволял себе сухариков  и
масла. Помимо  этого раз в месяц я покупал флакончик с витаминным драже, для
того чтобы  напичкать себя различными микроэлементами,  которых мне может не
хватать; это покажется скучным, но, несмотря на постоянное чувство голода, я
ощущал себя бодрым и здоровым.
     Я открыл входную дверь своим ключом и  в  прихожей натолкнулся на тетку
друга.
     -- Привет, дорогой, -- поздоровалась она. -- Все в порядке?
     Я рассказал ей о том, что Ронни  послал мою книгу в Америку, и ее худое
лицо сразу же расплылось в  искренней улыбке. Ей было  примерно пятьдесят, в
разводе, бабушка, очень  любезная, седоволосая,  добродушная и занудливая. Я
сознавал, что она  рассматривает деньги, которые я плачу ей за свое жилье (в
пять  раз меньше того,  что  я платил за  предыдущую  квартиру), скорее  как
взятку за то, что пустила незнакомца в свой дом, а вовсе не как существенную
часть  своего дохода. К  тому  же  она позволила  мне  хранить  молоко  в ее
холодильнике, мыть посуду в ее раковине, принимать душ в ее ванной комнате и
раз  в неделю пользоваться ее стиральной машиной. Я же должен  был соблюдать
тишину и никого к себе  не водить. Мы полюбовно обсудили все эти детали. Она
установила  для меня  индивидуальный  электрический  счетчик,  тем самым дав
возможность    пользоваться     тостером,    электрочайником,    портативной
электроплиткой, телевизором и бритвой.
     Мне ее представили как  "тетушку", именно так я к ней и обращался;  она
же,  казалось,  рассматривала  меня  как  своего нового  племянника.  Десять
месяцев  мы прожили в согласии,  бок  о бок, но не  вмешиваясь  в дела  друг
друга.
     -- На улице жуткий холод... Ты у себя наверху не мерзнешь? -- участливо
спросила она.
     23
     -- Все  в порядке, спасибо. Электрообогреватель  съедает много денег. Я
почти никогда не включаю его.
     -- Ох уж эти старые дома... Всегда холодно на чердаках.
     -- Со мной все нормально, -- ответил я.
     -- Хорошо, дорогой.
     С этими  словами  мы  раскланялись,  и  я  направился  к  себе  наверх,
размышляя  о том, что мне приходилось бывать за Полярным кругом, после  чего
позором было бы жаловаться  на  промерзший лондонский чердак. Обычно я носил
джерсовое белье с длинными рукавами, под свитер же надевал теплые рубашки, а
под  лыжные брюки  -- джинсы;  спал же я в теплом спальном мешке, специально
пошитом  для   полярных   условий.   Страдать  от  холода   меня   вынуждала
необходимость писать.
     Уже два часа у меня перед глазами маячил этот воздушный шар,  но дальше
психологических аспектов проблемы  я не продвинулся. Почему, например, моему
герою от страха бы не оглохнуть? Что помогает пчеле всегда находить дорогу к
улью?  Мой  воздухоплаватель этого не знал  и  был слишком  ничтожен,  чтобы
интересоваться такими вещами. Я  уже  подумывал о том, не воздвигнуть ли мне
перед  ним  сплошную горную гряду,  заставив  его, таким образом, пошевелить
мозгами.  Тогда, по  крайней мере, ему  придется  решать проблему,  спуска с
высоты Эвереста, имея в своем  распоряжении только  решимость, руки  и ноги.
Это было бы  гораздо  проще. В этом плане мне были известны одна-две уловки.
Первая  заключалась  в том,  чтобы  найти  пусть  более  длинный,  но  более
безопасный путь. Обратные склоны крутых гор обычно бывают пологими.
     На  моем чердаке,  когда-то  являвшемся  убежищем  для  младшей  дочери
тетушки,  имелся  толстый розовый ковер,  стены  же  были оклеены  кремовыми
обоями с  рассыпанными здесь и там красными  розами.  Обстановка состояла из
кровати,  комода, небольшого  платяного шкафа, двух стульев и стола; повсюду
лежали мои сумки, коробки, чемоданы, набитые пожитками, собранными  со всего
све* та.  Одежда,  книги, домашняя  утварь  и  спортивный  инвентарь  -- все
высшего качества и в хорошем состоянии. Все добро было куплено  еще  в  годы
моей беспечной молодо* сти, когда у меня водились деньги. В углу стояли пары
дорогих лыж в чехлах. В  футлярах покоились универсальные фото- и кинокамеры
со сменными объективами. В  постоянной готовности у меня хранилась  ветро- и
пыленепроницаемая,  защищающая от  насекомых  палатка,  которая раскрывалась
автоматически в считанные секунды и весила всего три фунта. Время от времени
я проверял свое альпинистское снаряжение  и видеокамеру. Электронная пишущая
машинка с  лазерным принтером, которой я  пользуюсь, большую  часть  времени
стояла в плотной бумажной упаковке. В ящике стола лежали права на управление
вертолетом;  срок их годности давно  истек, поскольку уже больше  года  я не
садился за штурвал. Бродячая жизнь, подумал я. Вечная неопределенность.
     Иногда я думал:  продай я что-нибудь, питался бы лучше. Но я никогда не
получу,  предположим, за лыжи столько,  сколько в свое время  за  них отдал.
Кроме  того,  мне  казалось  глупым   проедать  те  вещи,  которые  когда-то
доставляли  мне немало удовольствия. В моей бывшей  работе они сослужили мне
хорошую  службу и в  любой  момент могут понадобиться опять. Это своего рода
моя страховочная сеть. В туристическом бюро мне  сказали, что всегда  готовы
взять  меня  назад, если  я выкину  из  головы  свою нынешнюю блажь. Знай  я
раньше,  что  мне  придется заниматься  сейчас тем, чем  я занимаюсь,  я  бы
заранее все рассчитал и,  может быть, остался в значительной  выгоде, однако
между моим окончательным  неудержимым порывом и его воплощением лежало всего
шесть  недель. Этот неосознанный порыв  вызревал во мне  s долгие
годы, почти всю жизнь.
     Воздушный шар, наполненный гелием...
     Вторую  часть  авторского  гонорара за "Долгую  дорогу  домой" я получу
только после  выхода  книги, а  ждать этого еще целый длинный  год.  Деньги,
которые  я  распределил  на  каждую неделю,  явно  закончатся  раньше, но  я
представить себе не  мог,  как можно жить на сумму еще меньшую.  Заплаченных
вперед  за  мое  жилище  денег  хватит  лишь  до конца  июня. Эх,  думал  я,
разделаться бы мне  с  этим  воздухоплавателем  к тому  времени, и если бы в
издательстве от него не отказались, да еще заплатили бы мне такой же  аванс,
как и в прошлый раз, то тогда, возможно, мне удалось бы протянуть целых  два
года.
     Если же  книга окажется  неудачной,  я сдамся и отправлюсь назад, к уже
преодоленным мною не раз трудностям дикой природы.
     В  ту ночь  в  Лондоне  еще  больше похолодало, и к  утру  дом  тетушки
совершенно промерз.
     --  В доме нет  воды, --  с  отчаянием в голосе  сказала  она, когда  я
спустился вниз. -- Центральное отопление  отключилось, и все трубы замерзли.
Я вызывала слесаря, он говорит, что  все мы здесь в одинаковом положении,  а
еще  он сказал, что нельзя пользоваться электричеством. Сейчас он  ничего не
может сделать. Когда же потеплеет, он придет, чтобы исправить все  неполадки
и протечки.  Мне очень жаль, дорогой, но я собираюсь жить в гостинице до тех
пор,  пока  все это  не кончится, дом  же я закрываю. Ты сможешь найти  себе
какое-нибудь  пристанище  на недельку-другую?  Естественно,  я  продлю  срок
уплаты; в деньгах, дорогой, ты ничего не потеряешь.
     Беспомощность -- слишком слабое слово,  чтобы отразить то, что  я тогда
почувствовал. Я помог ей закрыть все краны, которые смог найти, и убедился в
том, что она отключила  все  водонагревательные колонки; в свою очередь, она
разрешила мне воспользоваться  ее телефоном,  чтобы попытаться найти  другую
крышу над  головой.  Я  связался с ее племянником,  по-прежнему работавшим в
туристическом агентстве.
     -- У тебя есть еще тетки? -- поинтересовался я.
     -- Боже милостивый, а что ты сделал с этой? Я объяснил.
     -- Нет ли у тебя свободного угла, где бы я мог переночевать?
     -- А почему  ты не услаждаешь жизнь  своих родителей в их доме  на  том
острове в Карибском море?
     -- Кое-какие проблемы с оплатой проезда.
     -- Если ты уж  в таком  отчаянном положении, то можешь провести у  меня
пару  ночей, -- сказал он. -- Но ко мне приехала Ванда, а ты знаешь* какая у
нас маленькая квартирка.
     Ванда мне не  очень нравилась. Я поблагодарил его и уведомил о том, что
подумаю.
     Я  тут  же  переключился  и  начал  размышлять  о  каком-нибудь  другом
варианте.
     То, что я мысленно вернулся к предложению Тремьена Викерса, было просто
неизбежным.
     Я позвонил Ронни Керзону и напрямую все ему выложил.
     -- Ты сможешь запродать меня тому тренеру скаковых лошаде