-- пояснила Мэкки, -- это лист бумаги, приколотый
к пробковой доске в кухне. Кто делает покупки, тот берет его с собой.
     Перкин, ссутулившись в кресле, посоветовал мне привыкать к  идее самому
делать покупки, особенно если я люблю поесть.
     -- Тремьен иногда берет с собой  в супермаркет Гаре-та, -- пояснил  он.
-- Это один вариант. Второй вариант -- это  Ди-Ди,  когда подряд три дня нет
молока  для кофе. -- Он перевел  взгляд на Мэкки.  -- Все  это казалось  мне
вполне нормальным, пока я не женился на такой прекрасной хозяйке.
     Перкин,  удовлетворенный  ответной улыбкой жены, показался мне  сегодня
более спокойным и приятным, нежели  вчера вечером,  хотя  его  недружелюбное
отношение ко мне явно не исчезло.
     Тремьен спросил сына,  как тот относится к решению суда по делу Нолана.
В  ответ   Перкин  долго  рассматривал  свой  стакан,  будто  видел  в   нем
иллюминацию.
     -- Считаю, -- наконец изрек он, -- мне приятно, что он не в тюрьме.
     После  столь  длительных размышлений  это  изречение прозвучало  весьма
двусмысленно,  однако  Мэкки  отреагировала на него с явным облегчением. Мне
даже показалось, что из всех троих  только она одна была всерьез обеспокоена
судьбой Нолана. Тюремное заключение Нолана явно было нежелательно для отца и
сына -- всякого замешательства и неуверенности здесь старались избегать.
     Я смотрел на них и удивлялся, насколько они одинаковые и  в то же время
разные. Если отбросить в сторону  цвет волос -- у Тремьена они поседели, а у
Перкина были темно-каштановые -- плюс некоторую грузность отца: более мощную
шею и массивную фигуру,  то  во всем остальном  оба  оставались одного  поля
ягодой, но за одним существенным исключением:  Тремьен источал силу,  Перкин
--  безволие  и  какую-то  аморфность.  Там,  где Тремьен  наступал,  Перкин
отступал. Тремьен имел дело с живой природой, Перкин -- с мертвым деревом.
     Неожиданно меня как током ударило: может быть, Тремьен торопится издать
свое  жизнеописание сейчас из-за Перкина,  поскольку боится,  что труды  его
сына станут антикварной ценностью через две сотни лет, а он так и  останется
забытым.  Странная мысль -- сильный отец  не хочет  уступать своему  слабому
сыну.
     Я   прекратил  свои  размышления,.   поскольку  все  мои   доводы  были
бездоказательными и явно шли вразрез с моим статусом нанятого биографа.
     В комнату ворвался Гарет -- он не изменял своей манере жить на  ходу --
и посмотрел на меня неодобрительно: моя расслабленная поза в кресле ему явно
не понравилась, особенно со стаканом вина в руке.
     -- Вы же обещали... -- начал он, но тут же осекся, пожав плечами.
     Привычка вести себя достойно в обществе взяла свое.
     -- Я так н сделаю, -- ответил я.
     -- Неужели прямо сейчас? Я кивнул.
     -- Прекрасно. Пойдемте, я покажу вам холодильники.
     -- Оставь  его в покое,  --  вступилась за  меня Мэкки. -- Дай человеку
допить вино,
     -- Если оп  сказал, что умеет готовить, не мешай ему, -- с негодованием
в голосе бросил Перкин.
     -- Конечно, -- благодушно отозвался я, вставая с кресла, и, взглянув на
Тремьена, спросил:
     -- Нет возражений?
     -- С моей стороны возражений  нет, но с  его  -- могут  последовать, --
ответил Тремьен.
     Перкину явно не понравилось это скупое одобрение.
     -- Считайте, что вы у  себя дома. Отец не  даст вас в обиду, -- щебетал
Гарет, пока мы шли на кухню. -- Что вы сделали для него?
     -- Ничего.
     --  А  что для меня?  --  шутливо переспросил он и сам же  ответил.  --
Полагаю, тоже ничего.  Вам и не  требуется что-то  делать.  У вас все  сразу
получается. Такой уж вы  человек. Холодильники там дальше, в подсобке.  Если
через нее пройти, то вы очутитесь прямо в гараже.
     Он указал на массивную дверь с солидными засовами.
     -- Я храню там свой велосипед. В  подсобке  оказалось два холодильника,
содержимое обоих изумило меня.
     --  Этот,  -- Гарет открыл  дверку  одного  из  них,  --  папа называет
пиццехранилищем.
     -- Или пиццедержателем? -- предложил я свой вариант.
     -- Тоже очень хорошо, -- согласился он. Действительно, холодильник  был
наполовину набит пиццей. Только пицца и ничего другого.
     -- Когда  мы  опустошаем  холодильник  наполовину,  --  серьезно  начал
объяснять  Гарет, -- то делаем новую закупку. Примерно каждые  два  или  три
месяца.
     -- Резонно, -- согласился я.
     -- Все считают нас ненормальными.
     Закрыв этот холодильник, мы  принялись за  другой, в котором я сразу же
заприметил четыре упаковки бутербродов  с мясом по пятьдесят штук  в каждой.
Также  там  было  около  десяти  пакетов с  нарезанным хлебом ("для тостов",
объяснил  Гарет), огромная  индейка (подаренная Тремьену еще на  Рождество)"
неимоверное количество брикетов  шоколадного мороженого (пристрастие Гарета)
и кубиков льда для джина с тоником.
     "И за это я продаю  свою  душу",  -- пришла  в голову  дикая  мысль, но
вербальной реализации она не получила. Напротив, я очень спокойно спросил:
     -- А что в кладовой?
     -- Какой кладовой?
     -- Ну тогда в буфете.
     --  Посмотрите  сами,  --  посоветовал Гарет,  закрывая  дверь  второго
холодильника. -- А что вы собираетесь приготовить?
     Я  не  имел ни  малейшего  представления, но вспомнил,  что  мы  ели  в
последний раз: какую-то дикую смесь из  подогретого  пирога, приготовленного
из теста  и  мяса, вынутого из  двадцати размороженных  бутербродов,  сухого
грибного супа (находка!  ) и панировочных сухарей, тонким  слоем покрывающих
этот кулинарный изыск.
     Гарет с восхищением наблюдал за  моими простейшими  манипуляциями, в то
время как я рассказывал ему
     (совершенно для себя неожиданно) о том, чему меня в свое время научили:
о  системе  выживания  в  загородной  местности при  отсутствии  продуктов и
магазинов.
     -- Жареные черви вполне съедобны, -- заметил я.
     -- Вы шутите.
     --  Они набиты белком. Иначе их бы  не  ели птицы. Какая разница  между
ними и устрицами?
     -- Вы действительно можете прожить на необитаемом острове? Вы лично?
     --  Да,  вполне смогу.  Ты  же  умрешь  от  недоедания, питаясь  одними
кроликами.
     -- Откуда вы это знаете?
     --  Это моя работа. Да, мой бизнес. --  Я принялся  рассказывать  ему о
своих шести путеводителях.  --  Туристическое  агентство  направляло меня  в
отдаленные  районы  предполагаемых  экспедиций.  Я  исследовал эти  места  и
излагал на бумаге свои  соображения относительно выживания  в них. Я  должен
был  на месте изучать все возможности спасения путешественников, оказавшихся
в  той  или  иной  непредвиденной ситуации, например  в случае, если все  их
снаряжение  утонуло   в  стремительном   речном   потоке.   Книги  с   моими
рекомендациями каждый покупатель путевки должен брать  с  собой. Конечно,  я
допускаю и  такую ситуацию, когда мои  книги окажутся в бушующем потоке реки
вместе  с  остальным  снаряжением, но,  кто знает,  может  быть,  кто-то  из
покупателей заранее прочитает и запомнит мои советы.
     Я взглянул на Гарета -- тот готовил панировочные сухари.
     --  Почему вы  выбрали такую  профессию?  С  чего  все  началось? --  в
некоторой задумчивости спросил он.
     -- Мой  отец  был помешан на  туризме.  Натуралист.  Он  был банковским
служащим, он и сейчас работает в банке, кстати сказать, однако раньше каждую
свободную минуту  предпочитал проводить среди дикой природы, таская за собой
мать  и,  естественно,  меня.  Я  воспринимал  это  как   нечто  само  собой
разумеющееся.  Затем,  окончив колледж, я осознал, что уроки отца не  прошли
даром. Вот так я и пришел к этой профессии. Оказался в выигрыше.
     -- Он по-прежнему продолжает путешествовать? Ваш отец, я имею в виду.
     -- Нет, мать начала страдать артритом и отказалась
     91
     от этих поездок, а без нее отцу скучно. Они уже три года, почти четыре,
живут  на  Каймановых островах.  Отец работает в банке, а  мать наслаждается
погодой -- при ее болезни тот климат ей очень полезен.
     -- А где находятся эти Каймановы острова? -- наивно спросил Гарет.
     -- В Карибском море, к югу от Кубы и к западу от Ямайки.
     -- Что мне делать с этими панировочными сухарями?
     -- Положи на противень.
     -- А вы сами были когда-нибудь на Каймановых островах?
     --  Да, ездил  на Рождество. Родители  оплатили  мой проезд в  качестве
новогоднего подарка.
     -- Везет же вам!
     Я прекратил резать мясо и, задумавшись, ответил:
     -- Да, я им благодарен. Но ведь и у тебя прекрасный отец.
     Мои слова явно доставили  Гарету  огромное удовольствие, я же подумал о
том,  что, как ни оценивай  принятую в этом  доме систему ведения хозяйства,
Тремьен хорошо воспитал своего младшего сына.
     Несмотря  на  полнейшую  индифферентность  Тремьена  к  еде,  ему  явно
понравился  мой  пирог,  и  мы  втроем  с изрядным аппетитом  умяли  его  до
последней  крошки.  Я был произведен в  почетные шеф-повара, что меня вполне
устраивало.
     Тремьен  заявил, что завтра я  могу  поехать  за покупками, затем молча
вынул бумажник и отвалил мне сумму, достаточную для закупки месячного запаса
провизии для нас троих, однако Тремьен заметил, что эти деньги предназначены
на недельное существование. Я начал  возражать,  говоря, что  этого  слишком
много; Тремьен добродушно ответил, что  я не имею ни малейшего представления
о ценах. Это заявление вызвало  во мне внутреннюю улыбку -- уж я-то знаю все
цены  до  последнего пенни,  --  однако необходимости в  препирательстве  не
усмотрел. Отложив деньги, я  спросил, какая  еда вызывает  у них  наибольшее
отвращение.
     -- Спаржа, -- встрепенулся Гарет. -- У-ух.
     -- Салат-латук,  --  отрезал  Тремьен.  Гарет рассказал  отцу о жареных
червях и спросил, не захватил ли я с собой мои путеводители.
     -- Нет, как-то не думал, что они здесь понадобятся.
     --  А есть  ли  какая-нибудь возможность раздобыть их? Я бы купил их на
свои карманные деньги. Я хочу их иметь. Они бывают в продаже?
     --  Иногда. Впрочем,  я могу  попросить  приятеля,  который  работает в
агентстве, чтобы он мне их выслал, -- предложил я.
     --  Будьте  любезны, -- сказал Тремьен. -- Я  заплачу. Всем хотелось бы
взглянуть.
     -- Но, папа!.. -- протестующе воскликнул Гарет.
     -- Хорошо. Попросите прислать в двух экземплярах.
     Мне  начинала  нравиться  манера Тремьена быстро  и  легко  решать  все
проблемы.
     Утром, после того как я отвез  его  на тракторе в Дауне  контролировать
очередную тренировку, а затем привез, после апельсинового сока, после кофе с
тостами,  я позвонил своему  другу в  агентство и попросил  его организовать
пересылку книг.
     -- Сегодня? -- спросил он.
     -- Да, будь любезен.
     Он заверил меня, что если это необходимо и я того желаю, то он перешлет
их почтовым поездом.  Я посоветовался  с Тремьеном --  тому понравилась  эта
идея, и он порекомендовал отправить книги на  станцию Дидкот, куда я смог бы
заехать и забрать их во время моего продуктово-закупочного вояжа.
     -- Вполне  подходит,  -- согласился мой приятель. --  Сегодня  днем они
будут у вас.
     -- Передай своей тетушке, что я восхищен ею. И сердечно благодарю.
     -- Она упадет в обморок, -- рассмеялся он. -- До встречи.
     Тремьен  занялся   сегодняшней  прессой.   Обе  его  газеты   содержали
информацию о  результатах  судебного процесса, но ни  одна из них не  заняла
конкретной  позиции по поводу того, виновен  Нолан или  нет,  зато  в  своих
весьма пространных оценках газеты не расходились во мнении относительно отца
Олимпии. Они характеризовали  его как угрюмого, одержимого  навязчивой идеей
человека, которого несчастье ввергло в пучину саморазрушающего гнева. Судьба
этого человека не  могла не вызывать сочувствия. Тремьен читал, что-то мычал
про себя, но своего мнения так и не высказал.
     День катился  по наезженной колее и ничем не отличался от вчерашнего. В
кухню зашла Ди-Ди, чтобы  выпить  кофе  и  получить очередные  инструкции, а
когда Тремьен вновь ушел  наблюдать  за проездкой второй смены, я вернулся в
столовую к своим коробкам с вырезками.
     Мне  пришла  в голову мысль  поменять мою  вчерашнюю  систему: начать с
вырезок последнего года, а затем идти назад.
     Я обнаружил,  что  Ди-Ди, делая вырезки из газет и журналов,  проявляла
большую ретивость в работе, нежели ее предшественницы,  поскольку вырезок за
последние восемь лет оказалось больше всего.
     Отложив коробку  с текущими материалами  --  их там почти и не  было, я
принялся за вырезки, датированные январем -- декабрем прошлого  года. В этот
период удача явно сопутствовала  Тремьену  --  помимо того что  его Заводной
Волчок выиграл скачки Гранд нэшнл, он одержал еще целую  серию блистательных
побед. С  фотографий на меня смотрело застывшее в  улыбке лицо Тремьена,  --
даже  с тех из них, сообщения  под которыми  извещали о  смерти той девушки,
Олимпии.
     Погруженный  в  работу, я прочитал целую пачку заметок, касающихся этой
смерти,   причем  из  самых  различных   источников,  и   у  меня  сложилось
впечатление,  что  кто-то намеренно  покупал  такую кучу  газет. В целом эти
заметки  не  добавили  ничего  нового  к  тому, что я  знал; правда, в  двух
сообщениях Олимпию называли жокетес-сой  -- я сразу же почувствовал какое-то
отвращение к этому слову.
     Оказалось, что Олимпия  принимала участие в престижных женских скачках,
которые   одна   газета,   чтобы    просветить   невежественных   читателей,
охарактеризовала как "прекращение сезона охоты на лис и начало гонок друг за
другом".  Жокетессе Олимпии  было  двадцать три  года,  она  происходила  из
обеспеченной семьи,  живущей в  пригороде, и  работала инструктором  в школе
верховой  езды в  графстве  Суррей.  Ее  родители,  говорилось  в сообщении,
"обезумели от горя".
     В столовую вошла Ди-Ди  и предложила мне кофе. Увидев, что я читаю, она
сухо заметила:
     -- Эта  Олимпия  была  похотливой  сучонкой.  Я  присутствовала на  той
вечеринке,  и  ее испорченность  сразу  же  бросалась в  глаза.  "Инструктор
верховой езды из обеспеченной семьи" -- какая чушь.
     -- А на самом деле?
     --  Это  отец  выставил Олимпию  таким  ангелочком.  Возможно, он  даже
искренне сам верил в  ее непорочность. Нолан не возражал, потому что ему это
все равно бы не помогло. Вот и получилось -- никто не сказал правду!
     -- А в чем же правда?
     -- На ней не  было нижнего  белья, -- спокойно сказала Ди-Ди. -- Только
какой-то розовый  балахон без бретелек и едва прикрывающий бедра. Спросите у
Мэкки. Она знает. Она пыталась привести ее в чувство.
     -- Э-э... многие женщины не носят нижнего белья, -- возразил я.
     -- Этот факт вам достоверно известен? -- иронически посмотрела на  меня
Ди-Ди.
     -- Кончились те времена, когда я краснел от смущения.
     -- Так вы будете пить кофе или нет?
     -- Да, будьте любезны.
     Она удалилась  на  кухню,  а я вновь  принялся за  свое чтение вырезок,
начав  с  той,  где  говорилось:  "... не  проводится  никаких  следственных
действий по делу о смерти  в Шеллертоне...  *,  и закончил сообщением: "Отец
Олимпии  выдвинул  частное обвинение". "Городские  власти  передали  дело по
обвинению Нолана Эверарда на  рассмотрение Королевского суда". На  этом тема
исчерпывалась.
     Я  перешел  к  чтению  бесконечных  статистических  отчетов  об  итогах
завершившегося   сезона  скачек  и  неожиданно  натолкнулся  на   интересное
сообщение, вырезанное из местной газеты  и опубликованное в  одну из  пятниц
июня.
     "Анжела Брикел,  17-ти лет, работавшая  конюхом  у  известного  тренера
скаковых лошадей Тремьена Викерса, не явилась на  работу во вторник, и с тех
пор  ее  никто не  видел.  Викерс  сообщил,  что  конюхи  часто исчезают без
предупреждения,  однако выразил  недоумение в связи с фактом ее исчезновения
без  востребования  причитающейся ей  суммы  денег.  Всех, кому  известно  о
местонахождении Анжелы Брикел, просят известить полицию".
     О родителях Анжелы Брикел,  как и в случае  с Олимпией, говорилось, что
они "обезумели от горя".

ГЛАВА 6
     Ежедневные   газеты   за  следующую   неделю   продолжали  сообщать  об
исчезновении Анжелы Брикел, упоминалось также о смерти Олимпии  в Шеллертоне
двумя месяцами раньше, однако никаких конкретных выводов не делалось.
     Я узнал, что Анжела проживала в общежитии при конюшенном дворе вместе с
пятью   другими   девушками,  которые  охарактеризовали  ее   как  "человека
настроения". С нечеткой газетной фотографии на меня смотрело личико ребенка,
а  не  женщины, и  я  подумал,  что  призыв "Найдите  эту девушку"  вряд  ли
осуществится, если пытаться опознать ее по этому снимку.
     Сообщений о том, что девушка  нашлась, не было, и примерно через неделю
упоминания об ее исчезновении прекратились.
     Июльских вырезок  я  не обнаружил:  видимо, сезон  скачек  закончился и
конноспортивное  братство ушло  на  каникулы. Августовские  же вырезки  были
напичканы  отчетами  об   открытии   очередного  сезона  в  Девоне.  "Викерс
продолжает побеждать" -- это было основной темой.
     Кроме того, я  узнал,  что  Нолан выиграл  скачки на одной  из  лошадей
Фионы:  "...   известный  жокей-любитель  выпущен  с   отсрочкой  исполнения
приговора по обвинению в нападении, приведшем к смерти... "
     В начале сентября имя Нолана вновь привлекло  внимание прессы: на  этот
раз он давал показания в жокей-клубе, защищая Тремьена, которого подозревали
в том, что он дал одной из лошадей допинг.
     Я не поверил своим  глазам.  Даже  при таком коротком знакомстве у меня
сложилось мнение, что  Тремьен  менее всего похож  на  человека,  способного
поставить под  угрозу весь свой жизненный уклад  ради  такой  тривиальности.
Однако  в  газетах  было четко сказано,  что анализ, взятый  у одной из  его
лошадей, дал положительный результат на запрещенные стимуляторы -- теобромин
и кофеин.
     Лошадь эта выиграла в скачках любителей  еще  в  мае. Она  принадлежала
Фионе,  скакал  на  ней Нолан, который и  заявил, что не представляет, каким
образом  был  введен стимулятор. В тот день  он лично  наблюдал за лошадьми,
поскольку  Тремьен  был занят  и  отсутствовал. Тремьен отправил животное на
ипподром  в фургоне вместе  с главным сопровождающим  конюхом  и шофером. Ни
Тремьен,  ни  главный  сопровождающий  конюх  ничего  не  знали  о введенном
наркотике.  Миссис Фиона Гудхэвен тоже не смогла дать каких-либо объяснений,
хотя и присутствовала на скачках вместе со своим мужем.
     Вечером  жокей-клуб вынес  вердикт  о  том,  что  на  данный  момент не
представляется возможным установить, кто и каким образом дал  лошади допинг,
и  что вопрос  о  заслушивании  ухаживающего  за этой  лошадью конюха Анжелы
Брикел откладывается в связи с ее исчезновением.
     Анжела Брикел.  Боже ты мой, подумал я, вот так печальное совпадение.
     С Тремьена, тем не менее,  обвинение снято не было, и он был оштрафован
на 1500 фунтов. Выкрутили ему все же руки!
     Перед тем  как покинуть зал,  где проходило слушание по этому  делу, он
пожал плечами и пробурчал: "Такое иногда случается".
     Стимулятор  теобромин вместе  с  кофеином, писал репортер, очень  часто
содержится в шоколаде.
     Заметки,  относящиеся  к  зиме прошлого года, не  содержали  каких-либо
сенсационных  сообщений,  хотя  и  изобиловали  информацией  о  целом   ряде
выдающихся побед Тремьена. "Лошади в прекрасной форме", "Викерс,  поднажми",
"Победное шествие" -- такими и подобными заголовками пестрели газеты.
     Я покончил с этим годом и задумался, просто сидел и думал; неожиданно в
комнате возник Тремьен, в пальто, источающем холод горного пастбища.
      Как ваши успехи? -- поинтересовался он.
     --  Я прочитал сообщения  за  прошлый год.  О  всех ваших  успехах,  --
показал я на коробку с вырезками.. Тремьен просиял.
     --  Приходится постоянно  быть начеку. О