трапезу, жестом  приглашая
меня  составить  ему компанию, что  я  и  сделал.  В  этот  момент  в дверях
появилась светлая шатенка, в джинсах и огромном сером, доходящем ей до колен
свитере.
     -- Ди-Ди, --  с набитым ртом промычал Тремьен,  -- это Джон Кендал, мой
писатель. Ди-Ди -- моя секретар-ша; -- Это уже было обращено ко мне.
     Я вежливо  поднялся, на что мне было  сухо, без тени улыбки, предложено
сесть.  Я  смотрел, как она подходит  к  плите приготовить себе кофе,  и  по
первым  моим  впечатлениям   она  напоминала  кошку   --  мягкой   походкой,
грациозностью движений, поглощенностью собой.
     Тремьен  смотрел, - как я наблюдаю за ней, и на его губах играла улыбка
-- он явно развлекался.
     -- Вы поладите с Ди-Ди, -- уверил он меня,  --  я же без нее просто  не
могу обходиться.
     Ди-Ди никак не отреагировала на комплимент, а только присела на краешек
стула с таким видом, будто вот-вот должна уйти.
     -- Обзвони  владельцев конюшен и спроси, не пропадала ли  у них лошадь,
-- распоряжался Тремьен. -- Если кто-нибудь паникует, то передай, что лошадь
у  меня. Жива и здорова.  Мы дали  ей воды и  корма. Кажется, она  всю  ночь
гуляла по Даунсу.
     Ди-Ди кивнула.
     --  Мой джип  в канаве  на южном  подъезде  к  магистрали А34. Мэкки не
справилась с  управлением, и машина перевернулась. Пострадавших нет. Позвони
в гараж, пусть его выудят.
     Ди-Ди кивнула.
     -- Джон, --  повернул он ко  мне  голову, -- будет работать в столовой.
Какой бы материал он ни попросил, дай ему; о чем бы ни спросил -- ответь.
     Ди-Ди кивнула.
     --  Договорись  с  кузнецом,  чтобы явился  и  подковал  двух  лошадей,
потерявших сегодня во время утренней проездки подковы. Подковы конюхи нашли,
новых нам не надо.
     Ди-Ди кивнула.
     -- Если меня не будет, когда придет ветеринар, попроси его, чтобы после
того  жеребенка  он  осмотрел  Поплавка.  У этой  лошадки  что-то неладно  с
голенью.
     Ди-Ди кивнула.
     -- Проследи, чтобы возчики вовремя доставили сено. Наш запас на исходе.
Никаких оправданий насчет снежной погоды не принимай.
     Ди-Ди улыбнулась,  и  ее  треугольное  личико  вновь  напомнило  мне  о
семействе   кошачьих,   но   не  о  домашних  кисках,   а  о  более  крупных
представителях. Мелькнула даже мысль о выпущенных когтях.
     Тремьен, доев тост,  продолжал  отдавать отдельные мелкие распоряжения,
которые Ди-Ди,  как мне  показалось, с легкостью запоминала. Когда словесный
поток Тремьена иссяк, она подхватила  свою кружку и, сказав, что допьет кофе
в конторе, поскольку дела не терпят отлагательств, удалилась.
     -- Абсолютно  надежная, -- сказал Тремьен,  глядя ей  вслед.  -- Добрый
десяток тренеров, будь  они  неладны, пытались переманить  ее у меня. --  Он
понизил голос. -- А какой-то дерьмовый  жокей-любитель обошелся с ней просто
по-свински, втоптал ее в грязь.  Она до сих пор не может этого пережить. Мне
приходится это учитывать. Если  заметите, что она плачет, то  дело как раз в
этом.
     Такое неподдельное сочувствие поразило меня, и я был вынужден признать,
что следовало бы  раньше  понять,  сколько  нераспознанных  пластов лежат  в
основе этого  человека, скрываясь  за  резкими манерами, громовым  голосом и
непреклонностью  в  решениях.  И  речь даже  идет  не  только о  его любви к
лошадям,  не  только  о  его  стремлении  к  самовыражению, не  только о его
неприкрытом  восхищении Гаретом,  а  в большей степени о каких-то подспудных
личностных  ценностях,  к  которым,  возможно,  мне удастся  прикоснуться, а
возможно, и нет.
     Следующие тридцать минут опять  ушли  на телефонные  переговоры: звонил
он,  звонили  ему; позже я понял,  что  это самое  напряженное время  дня  у
тренеров -- единственный промежуток, когда можно застать их дома.
     Тосты  были съедены,  кофе выпит. Тремьен вытащил иа пачки,  лежащей на
столе, сигарету и извлек из карма* на одноразовую зажигалку.
     -- Вы курите? -- спросил он, пододвигая пачку в мою сторону.
     -- Никогда не пробовал.
     -- Успокаивает нервы, -- заявил он, делая глубокую затяжку. -- Надеюсь,
вы не фанатичный противник курения.
     -- Запах мне вполне приятен.
     -- Это хорошо, -- Тремьен был вполне удовлетворен, -- что дым не  будет
мешать нашей совместной работе.
     Он соошцил мне, что в  десять  часов  первой смене лошадей будет  задан
корм, и конюхи отправятся завтракать.  Сам же он намеревается вновь оседлать
трактор и поехать на тренировочное  поле, посмотреть на работу второй смены.
Он посоветовал  мне не  беспокоиться, а заняться оборудованием  столовой  --
расположить вещи так, чтобы мне было удобно и привычно работать.
     Затем, после окончания утренних проездок, он готов, если я не возражаю,
посвятить послеполуденные часы рассказам о своем детстве. С началом вечерних
проездок у него не будет времени.
     -- Прекрасная идея, -- согласился я. Он кивнул.
     --  Тогда пойдемте, я  покажу  вам, что где Лежит. Мы вышли  из  кухни,
пересекли  покрытую  коврами  прихожую, и он указал  мне на  противоположный
вход.
     -- Там наша семейная комната, как вам уже  известно. Рядом с кухней, --
он прошел вперед и открыл дверь, -- моя столовая. Мы ею почти не пользуемся.
Поэтому советую включить отопление.
     Я  осмотрел  комнату,  в которой  мне  предстояло  творить:  просторное
помещение  с мебелью из красного дерева,  роскошными  малиновыми портьерами,
стенами  в золотистых  и кремовых полосах и темно-зеленым ворсистым  ковром.
Явно  не  в  стиле  Тремьена,  подумал я.  Слишком  все  в  тон и гармонично
подобрано.
     -- Нет слов, чтобы выразить восхищение, -- заключил я.
     -- Хорошо, -- он закрыл дверь и посмотрел вверх на лестницу, по которой
мы вчера отправлялись  на ночлег. -- Эту лестницу мы соорудили, когда делили
дом. Этот проход ведет на половину Перкина и Мэкки. Идемте, я покажу вам.
     Мы прошли  по  широкому  коридору,  устланному  ковром  светло-зеленого
цвета; вдоль  коридора на стенах  висели  картины,  изображающие  лошадей, в
конце коридора Тремьен распахнул двустворчатую белую дверь.
     --  Сюда,  --  показал он.  -- Через  эту  дверь  мы попадем  в главную
прихожую. Это старинная часть дома.
     Мы вошли в  огромную залу, выложенную паркетом, натертым до зеркального
блеска.  По  обеим  сторонам на  верхнюю  галерею вели  лестницы  с изящными
ступеньками. Под галереей,  между лестницами,  виднелась  еще вара дверей, к
которым и направился Тремьен. Он аккуратно распахнул створки, и моему  взору
открылось  пространство  со  стенами,  сверкавшими  золотом,   и  мебелью  в
бледно-голубых тонах. Стиль соответствовал убранству столовой.
     -- Это наша общая центральная гостиная, -- пояснил Тремьен. -- Мы редко
собираемся  здесь.  Последний   раз   мы  устраивали  в  ней  эту  проклятую
вечеринку... -- . Он сделал паузу. -- И как сказала Мэкки, неизвестно, когда
устроим новую.
     Жаль, подумал я.  Вся эта усадьба  была  как  бы  создана  для подобных
мероприятий. Тремьен прикрыл дверь в гостиную,  приглашая  меня следовать за
ним. Мы пересекли прихожую.
     -- Там главный вход, а эти двойные двери справа ведут на половину Мэкки
и Перкина. Мы построили для них новую кухню и  соорудили  еще одну лестницу.
Мы планировали сделать два отдельных дома с  этой большой общей секцией, как
вы могли заметить.
     -- Просто великолепно, -- польстил я ему. Однако  лесть моя была вполне
искренней. Он кцвнул.
     --  Разделить  дом  не составило  труда. Кому  в наши дни  нужны  такие
хоромы? Да  и отопления  требуется много.  Действительно,  в  прихожей  было
холодно.
     -- Особняк и большинство служебных построек относятся примерно к началу
прошлого века. Стиль времен Эдуардов. Бывшая загородная резиденция семейства
Уиндберри. Впрочем, не думаю, что вы слышали о таком.
     -- Не слышал, -- согласился я.
     --  т  Мой  отец  за  бесценок купил  этот  особняк  во  время  Великой
депрессии. Я прожил в нем всю жизнь.
     -- Ваш отец тоже был тренером? Тремьен усмехнулся:
     -- О нет. Папаша получил  наследство. В жизни не проработал ни дня. Ему
нравилось  ходить  на бега,  поэтому  он  купил пару  скакунов,  благо  были
конюшни,  которые не  использовались  с  тех пор,  как  автомобили  заменили
экипажи,  и  нанял  тренера.  Когда  я  подрос,  то  сам  начал ухаживать за
лошадьми. Построил по случаю новый двор. Сейчас у меня пятьдесят денников, и
ни один не пустует.
     Затворив двери, он направился на свою половину. По пути он заметил:
     -- Вот вроде бы и все владения, если не считать конторы!
     Очутившись в  своей прихожей, он направился  к последнему  проходу этой
анфилады комнат.
     Я следовал за ним.
     Контору также нельзя  было  назвать маленькой. Ди-Ди же просто терялась
за огромным письменным столом.
     -- Когда-то,  при  Уиндберри, тут располагалась бильярдная, --  пояснил
Тремьен. -- Будучи детьми, мы любили здесь играть.
     -- У вас есть братья и сестры?
     --  Одна сестра,  -- бросил он, взглянув  на  часы. -- Оставляю  вас на
попечение Ди-Ди. До встречи.
     С  деловым  видом  он вышел  из конторы и неизвестно с какой  скоростью
успел  облачиться   в  пальто,  шарф  и  кепку.  Дверь  за  ним   с  треском
захлопнулась. Это  был прирожденный громыхала и хлопатель, хотя в этом  я не
усматривал ни крупицы злости.
     --  < --  Чем  могу  быть  вам полезна?  --  без  особого энтузиазма
спросила Ди-Ди.
     -- Вам не нравится эта идея с автобиографией? -- поинтересовался я.
     -- Я этого не говорила, -- опустила она глаза.
     -- Но об  этом  говорит выражение вашего  лица.  Не поднимая глаз,  она
нарочито медленно начала перебирать какие-то бумаги.
     -- Он  одержим этой  идеей уж который  месяц, -- наконец соизволила она
подать  голос. -- Это для него важно. Я думаю... если вы хотите знать... что
ему следовало бы подыскать кого-нибудь получше.
     Она замялась:
     -- Более известного,  в любом случае. Одно  случайное знакомство, и вот
вы  уже здесь.  Полагаю,  что все это слишком быстро. Я советовала  ему,  по
крайней мере, справиться о  ваших писательских способностях, но он  отрезал,
что слова Ронни Керзона для него вполне достаточно. И вот вы уже здесь.
     Неожиданно ее глаза сверкнули злобой:
     -- Он заслуживает большего.
     -- Ах.
     -- Что вы подразумеваете под своим "ах"?
     Я  выдержал паузу, рассматривая своеобразную  обстановку  этой конторы:
сочетание былого величия классического декоративного стиля  с нагромождением
каких-то  ультрасовременных  стеллажей  для книг, регистраторов  для  бумаг,
шкафов, ксерокса, факса, компьютера, телефонов, огромного сейфа, телевизора,
принтера, картонных коробок, толстой, примерно мне по колено, подшивки газет
и  уже  знакомой  мне  доски  из пробкового  дерева  с  красными  чертежными
кнопками. Мое внимание. привлек  старинный двухтумбовый стол с приставленным
к нему  поистине  безразмерным  кожаным креслом. Это  уже владения Тремьена,
подумал  я.  Пол  был  устлан  красочными  персидскими  коврами  в  каких-то
фантастических узорах, которые почти полностью покрывали старый серый палас.
Стены  были'увешаны   картинами  с   изображением  берущих   препятствия   и
финиширующих  лошадей,  а одна  из  панелей  была превращена  в вешалку,  на
которой красовались сверкающие жокейские костюмы.
     Свое  визуальное турне  я  закончил там же,  где в начал:  на  мордочке
Ди-Ди.
     -- Чем больше вы будете мне помогать, -- наконец изрек я, -- тем больше
шансов на успех книги.
     -- Не вижу никакой логики.
     --  Тогда  сформулируем иначе: чем больше вы  будете  мне  мешать,  тем
меньше шансов на успех" книги.
     Она  уставилась  на  меня,  в  глазах  читалась  явная  неприязнь,  мои
логические пассажи никак не отразились на ее лице.
     Ей  где-то  около  сорока,  предположил  я.  Худощавая,  но  не  сухая,
насколько можно было судить по формам, вырисовывавшимся через свитер. Чистая
кожа,  коротко  подстриженные  волосы, простые черты  лица,  розовая  губная
помада,   никаких  дорогих  побрякушек,  маленькие   сильные   руки.   Общее
впечатление замкнутости, готовности к отпору. Возможно, это уже выработанная
привычка,  возможно  -- результат  работы  того  дерьмового  жокея-любителя,
который обошелся с ней по-свински.
     -- Как долго вы здесь работаете? -- бесстрастным голосом спросил я.
     -- Около восьми лет, -- последовал четкий ответ.
     -- Мне понадобятся альбомы с вырезками, -- приступил я к делу.
     Она слегка улыбнулась.
     -- Их нет. Ни одного.
     --   Должны  быть.  Тремьен  говорил  мне  об  этом,  --  обескураженно
запротестовал я.
     --  Вырезки хранятся не в альбомах,  а  в коробках,  -- объяснила  она,
повернув голову в сторону одного из шкафов. -- Там вы все найдете. Дерзайте.
     Я подошел к шкафу  и открыл окрашенные в белый цвет  дверцы.  Все полки
сверху донизу были  уставлены стандартными коробками, наподобие  коробок для
рубашек,  однако дюймов  на восемь глубже. На  каждой из  них чернилами была
проставлена дата.
     -- Последний раз я перекладывала вырезки в новые коробки три или четыре
года  назад,  --  подала  голос Ди-Ди.  -- Старые уже  начинали рассыпаться.
Газетная бумага пожелтела и стала ломкой. Увидите сами.
     -- Могу я забрать все это хозяйство в столовую?
     -- Все, что пожелаете.
     Я  подхватил  четыре  коробки  и уже направился  к  выходу,  как  вдруг
обнаружил, что Ди-Ди следует за мной.
     -- Подождите, --  сказала она, когда мы  очутились у дверей в столовую.
-- Красное дерево легко поцарапать.
     Она  подошла  к  большому  встроенному шкафу  и  из его  недр  извлекла
полотнище зеленого сукна, которое тут же расстелила на огромном пространстве
овального стола.
     -- Теперь можете здесь работать.
     -- Благодарю.
     Я положил коробки и отправился за следующей порцией. Ди-Ди тем временем
вернулась за  свой рабочий  стол  и  развила бурную деятельность, которая  в
основном состояла из  бесконечных  телефонных переговоров.  Я перетаскал все
коробки  и  под  аккомпанемент телефонных звонков,  доносящихся из  конторы,
начал  располагать  материалы в хронологическом  порядке.  Затем  взялся  за
первую коробку, по дате на  которой понял, что документы, находящиеся в ней,
восходят к временам, когда Тре-мьен  еще не мог быть тренером, поскольку был
ребенком.
     Ветхие,  пожелтевшие  клочки  бумаги  поведали  мне, что  мистер Локсли
Викерс из  Шеллертона, графство Беркшир, приобрел  шестилетнего  жеребца  по
кличке  Триумфатор   за   баснословную  сумму  для  лошадей,  участвующих  в
состязаниях по стипль-чезу, -- двенадцать сотен гиней. Ошеломленный репортер
писал, что за такую и даже за меньшую сумму можно купить дом.
     Улыбнувшись,  я поднял глаза и  увидел Ди-Ди, которая в нерешительности
топталась в дверях.
     -- Я разговаривала с Фионой Гудхэвен, -- отрывисто сказала она.
     -- Что с ней?
     -- Все в порядке. И кажется, благодаря вам. Почему вы ничего не сказали
мне о том, что спасли людей?
     -- Не считал, что в этом есть необходимость.
     -- Вы в своем уме?
     -- Ну хорошо. В какой мере это важно в контексте  того, смогу я  или не
смогу хорошо написать биографию Тремьена?
     -- Боже милостивый!
     Она вышла, но тут же вернулась.
     --  Если  вы повернете  тот  термостат, -- показала она,  --  то  будет
теплее.
     Прежде чем я успел ее поблагодарить, она вновь выскользнула из комнаты.
Я же пришел к выводу, что мне предложен мир  или, по крайней мере, временное
прекращение боевых действий.
     Тремьен вернулся вовремя. Я услышал его раскатистый голос,  доносящийся
из конторы, -- он говорил с кем-то по телефону. Затем появился сам и сообщил
мне, что пропажа лошади обнаружилась.
     --  Этот конек спустился с  холма, он  из  соседней  деревушки. Хозяева
высылают за ним фургон. А как ваши дела?
     -- Читаю о вашем отце.
     --  Был явно не в  своем уме. У него была навязчивая идея -- знать, как
то, что он съест,  будет выглядеть  у него в желудке. Он заставлял  прислугу
готовить все вдвойне,  класть  предназначенную ему еду  в ведерко и  все это
смешивать.  Если  папаше не нравился  вид этого  месива, он  не  ел. Доводил
поваров до исступления.
     Я рассмеялся.
     -- А ваша мать?
     -- К тому времени она отправилась на погост.  Пока она была жива, он не
был таким сумасбродом. Рехнулся он позже.
     -- А сколько вам было лет, когда... э... она отправилась на погост?
     --  Десять. Столько же,  сколько и Гарету,  когда  смоталась  его мать.
Можете не  сомневаться, я знаю, что значит быть в шкуре Гарета.  Только  его
мамочка  жива  и   невредима,  иногда  они  даже   видятся.  Свою  же  мать,
справедливости ради стоит заметить, я почти не помню.
     -- Насколько  глубоко я могу  влезать в вашу  жизнь? -- спросил я после
некоторой паузы.
     -- Спрашивайте обо всем. Если я не захочу отвечать, то так и скажу.
     -- Хорошо. Тогда... вы сказали, что  ваш отец получил наследство. Он...
что... оставил его вам?
     Тремьен зашелся каким-то горловым смехом.
     --  Наследство  семьдесят или  восемьдесят  лет  назад -- сейчас уже не
наследство. Но в некотором роде оставил, да. Этот дом. Научил меня некоторым
принципам ведения хозяйства,  которые  перенял  у своего  отца,  но вряд  ли
когда-либо  сам использовал. Отец транжирил, дед  копил.  Я больше  пошел  в
деда,  хотя никогда  его не знал.  Иногда я говорю Гарету, что  мы  не можем
позволить себе мотовства. Я не хочу, чтобы он вырос транжирой.
     -- А Перкин?
     -- Перкин? -- Тремьен недоумевающе посмотрел на меня. -- Перкин  вообще
ничего не  смыслит в хозяйстве. Живет  в своем собственном  мире. Говорить с
ним о деньгах совершенно бессмысленно.
     --  Чем же он занимается? -- переспросил я. -- В этом своем собственном
мире?
     По выражению лица Тремьена мне  стало  понятно,  что он  не очень хочет
распространяться  насчет увлечений сына,  однако  где-то в "глубине  глаз  я
прочитал нескрываемую гордость.
     --  Он  мастерит  мебель.  Сам  делает  эскизы и  потихоньку  мастерит.
Сундучки, столики,  ширмочки  -- все, что угодно.  Через две  сотни лет  его
поделки станут  антиквариатом. Вот вам его чувство собственности. -- Тремьен
вздохнул.  --  Впрочем, лучшее, что  он сделал, так это то, что  женился  на
такой чудесной девушке, как Мэкки. Она иногда продает, причем не без выгоды,
его  творения.  Пер-кина  же  всегда  обдуривают.  В  денежных  вопросах  он
абсолютно безнадежен.
     --  Главное, что он  обрел  счастье  в  своей работе. Тремьен никак  не
отреагировал на мое замечание относительно счастья в работе. Вместо этого он
спросил:
     -- Где ваш диктофон? Он не промок прошлой ночью? Не испортился?
     -- Нет. Я храню все свои вещи в водонепроницаемых пакетах. Привычка.
     -- Ах, джунгли и пустыни? "-- вспомнил он.
     -- M-м... -- промычал я в ответ.
     --  Тогда, может быть, вы принесете его,  а я  тем временем перетащу из
конторы  телевизор и  видеоплейер,  чтобы вы могли  просмотреть  видеозаписи
скачек, на которых  побеждали мои лошади,  и начнем работать. Если  захотите
перекусить,  -- добавил он, как будто о чем-то вспомнив, -- то у меня всегда
в запасе бутерброды с говядиной. Я покупаю их в упаковках по пятьдесят штук,
уже готовыми, прямо в супермаркете, и кладу в морозилку.
     Потом мы работали,  ели  оттаявшие безвкусные бутерброды  с мясом, а  у
меня в голове крутилась неотвязная мысль о том, что, какими бы странноватыми
мне ни казались методы  ведения хозяйства, принятые в этом доме, Тремьен, по
крайней мере, не смешивал еду в ведерке.

ГЛАВА 5
     Примерно в половине седьмого я отправился в Шеллертон забрать у Фионы и
Гарри свою  одежду. Сумерки уже  сгустились, температура же воздуха, как мне
показалось, не упала, да и сила ветра стала слабее, чем утром.
     К тому  времени я уже  успел