Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
ем вопрос весьма
спорный.
Я так и не успел решить эту проблему, как дверь распахнулась и в
комнату, весь в ореоле холодного воздуха, влетел Гарет, на ходу срывая с
себя какую-то сногсшибательную теплую куртку.
-- Что будем есть на ужин? -- с порога обратился он к отцу.
-- Все, что сам пожелаешь. -- Тремьену были явно чужды гастрономические
изыски.
-- Тогда пиццу. -- Его взгляд остановился на мне. -- Здравствуйте, я
Гарет.
Тремьен представил меня и объяснил, что я буду писать его биографию и
некоторое время поживу у них в доме.
-- Вот это да! -- глаза Гарета широко раскрылись. -- Вы будете прямо
сейчас есть пиццу?
-- Да, спасибо.
-- Через десять минут все будет готово, -- заверил он и, повернувшись к
Мэкки, спросил: -- А вы?
Мэкки и Перкин синхронно покачали головами и пролепетали какие-то
слова, смысл которых сводился к тому, что им необходимо быть у себя; у меня
сложилось впечатление, что это не явилось неожиданностью для Тремьена и
Гарета.
Рост Гарета тянул примерно на пять с половиной футов, уверенностью в
себе он очень походил на отца, а вот голос подкачал -- юношески ломкий,
хриплый и неровный. Он пристально осмотрел меня, как бы оценивая, с чем ему
придется примиряться на протяжении моего пребывания у них, однако не выказал
ни уныния, ни ликования.
-- У небезызвестного тебе моего приятеля Кокоса я слышал прогноз
погоды, -- сообщил он отцу. -- Сегодня был самый холодный день за последние
двадцать пять лет. Отец Кокоса распорядился укрывать своих лошадей пуховыми
попонами, подбитыми джутом.
-- Точно так же укрыты и наши, -- сказал Тремьен. -- Что там еще в
прогнозе? Снег обещают?
-- Нет, только мороз в течение еще нескольких дней, восточный ветер из
Сибири. Ты не забыл перевести деньги за мое обучение?
Судя по всему, Тремьен явно забыл.
-- Если ты сейчас подпишешь чек, то я сам смогу отнести его. А то они
уже начинают метать икру.
-- Чековая книжка в конторе, -- ответил Тремьен.
-- Я мигом, -- Гарет подхватил свой форменный пиджак, скрылся за
дверью, но тут же появился вновь. -- Полагаю, вероятность того, что вы
умеете готовить ужин, равна нулю? -- спросил он меня.
ГЛАВА 4
Утром, спустившись вниз, я обнаружил, что семейная комната все еще
погружена во мрак, свет горел только на кухне.
Кухня не была такой величественной, как в доме Фи-оны, однако вмещала
солидных размеров стол со стульями и огромную печь, без особого труда
противодействующую предрассветному морозу. Я надеялся взять у Тре-мьена
напрокат какое-нибудь пальто, чтобы дойти До конюшен и посмотреть на
лошадок, однако на одном из стульев я нашел свои ботинки, перчатки и лыжный
костюм, к которому булавкой была приколота записка со словами: "Огромнейшее
спасибо".
Улыбнувшись, я открепил это послание и облачился в свой привычный
наряд. Не успел я закончить переодевание, как появился Тремьен, привнося в
кухню дух Арктики. Одежду его составляли меховая куртка и желтый шарф, на
голове красовалась суконная кепка, а поскольку перчатки отсутствовали, то он
ожесточенно дул себе на руки.
-- А, вот вы где, -- пыхтя сказал он, -- очень хорошо. Боб Уотсон
приходил проследить, как задают утренний корм, и попутно принес вашу одежду.
Вы готовы?
Я кивнул.
Захвачу только перчатки, -- бросил он, убедившись, что мои перчатки
на месте.
Ну и мороз сегодня, такого еще не было на моем веку. Мы быстро
управимся. Жуткий ветер. Пошли.
В прихожей я спросил его о процедуре утреннего кормления.
Боб Уотсон приходит в шесть, -- коротко ответил он.
Лошадям необходимо задавать корм рано утром. Высокое содержание
протеина. Обеспечивает тепло. Снабжает энергией. Чистокровные, породистые
лошади, получая корм с большим содержанием белка, генерируют много тепла.
При такой погоде это просто необходимо. Попробуйте найти ведро с замерзшей
водой хотя бы в одном из денников -- практически невозможно при любом
морозе. Мы делаем все возможное, чтобы избежать сквозняков, но имейте в виду
-- животным необходим свежий воздух. Изнеженные лошади быстрее всего
становятся жертвами различных вирусных заболеваний.
Мы вышли на двор, и из-за порыва ветра я не расслышал его последних
слов. У меня перехватило дыхание, и я понял, что сегодняшнее утро ничуть не
лучше вчерашнего вечера -- примерно десять ниже нуля плюс сильный порывистый
ветер. Насколько я мог вспомнить, последний раз такие морозы были в тысяча
девятьсот шестьдесят третьем году -- самом холодном даже после тысяча
семьсот сорокового.
Конюшенный двор был рядом, и дорога не заняла много времени. Вчера, в
темноте, двор казался вымершим, сегодня же везде горел свет и повсюду кипела
работа.
-- Боб Уотсон, -- сообщил Тремьен, -- не просто главный конюх. У него
богатый опыт, и он с честью справляется со многими обязанностями. Боб
самостоятельно берется за любую работу, необходимую для поддержания
конюшенного двора в должном состоянии и для его совершенствования:
пиломатериалы, цемент, водопроводные трубы -- все на нем.
Не успел Тремьен закончить свою хвалебную речь, как навстречу нам вышел
объект сего панегирика. Заметив, что он смотрит на мой лыжный костюм, я не
преминул поблагодарить его за своевременную доставку.
-- Все готово, хозяин, -- обратился он к Тремьену.
-- Хорошо. Распорядись, чтобы выводили. Потом, если собираешься ехать в
Ридинг, можешь отчаливать.
Боб кивнул и подал какой-то знак -- из открытых дверей конюшен
появились фигуры, ведущие в поводу лошадей, -- то были наездники в прочных
касках. На лошадях красовались теплые попоны. На фоне причудливой игры света
и тени эти величественные создания природы с вырывающимся из ноздрей паром,
в перестуке копыт по мерзлому, покрытому льдом паддоку, настолько
взволновали меня и доставили такое наслаждение, что я впервые за все это
время почувствовал прилив сил и не пожалел о своем решении. Почему я не умею
рисовать, подумал я, однако тут же отогнал эту мысль, поскольку пбнЯл, что
ни на холсте, ни даже на кинопленке невозможно запечатлеть это ощущение
первобытной жизни и передать все движения и запахи окутанного морозным
туманом двора.
Боб помог каждому из конюхов вскочить в седло; всадники, а их было
примерно двадцать, выстроились в линию и направились в сторону дальнего
выезда: головы наездников плавно покачивались в такт движению длинных и
стройных конских ног.
-- Изумительно! -- я не пытался скрыть свой восторг. Тремьен взглянул
на меня:
-- А вы запали на лошадок, не так ли?
-- А вы? Вам же это не в новинку? Он кивнул.
-- Я люблю их, -- как нечто само собой разумеющееся констатировал
Тремьен и в том же тоне добавил: -- Поскольку джип все еще в канаве, нам
придется добираться до тренировочной дорожки на тракторе. Как вы на это
смотрите?
-- Положительно, -- ответил я, готовясь получить представление о том,
как тренируют лошадей для стипль-чеза*.
Пока я забирался в кабину трактора по обвязанным цепями колесам,
Тремьен объяснил мне, что он и его работник, ответственный за тренировочное
поле в Даунсе, уже позаботились о подъездном пути и беговых дорожках,
которые было необходимо разровнять для утренней проездки. Тремьен управлял
трактором очень уверенно -- явно чувствовалась длительная привычка. Почти
весь путь он крутил головой и смотрел на что угодно, только не на дорогу.
Его особняк и конюшенный двор, как теперь я понял, располагались на
краю травянистого нагорья, поэтому было достаточно пересечь лишь одну
проезжую дорогу, чтобы оказаться на холмистом пастбище, служащем
тренировочным полем, с беговыми дорожками. Дорога к полю была покрыта тонким
слоем какого-то специального неизвестного мне вещества, позволяющего
избежать скольжения.
Чтобы шумом трактора не испугать лошадей, Тремьен дождался, пока они
благополучно минуют переезд; только затем на приличном расстоянии последовал
за своими питомцами. Потом наши пути разошлись -- всадники на лошадях
повернули вправо, мы же начали вскарабкиваться на холм, двигаясь в сторону
горизонта, медленно выползающего из темноты в слабых лучах восходящего
светила. Сквозь порывы ветра Тремьен успел поведать мне, что тихое и
спокойное утро в низинах к востоку и западу от Беркшира и Уилтшира это такая
же редкость, как честный грабитель. День, тем не менее, прояснялся --
бледно-серое небо, очищаясь от облаков, начинало прозрачно синеть над грядой
заснеженных холмов.
Когда Тремьен заглушил двигатель, кругом воцарилась заповедная,
проникающая в самую душу тишина; возникло такое чувство, что этот покой, это
уединение царят здесь уже тысячи лет и что открывшийся нашему взору пейзаж
существовал в этом своем первозданном виде еще задолго до появления на Земле
человека.
Мои возвышенные размышления прервал голос Тре-мьена, прозаически
сообщившего, что если бы мы не остановились, а подъехали к следующей бровке,
то оказались бы рядом с системой препятствий и барьеров тренировочного поля.
Сегодня, добавил он, предусмотрен только галоп вполсилы на всепогодной
дорожке. Мы направились к небольшой, покрытой снегом насыпи, с которой
хорошо была видна длинная темная лента свободной от снега земли, лента,
сбегающая куда-то вниз и исчезающая из поля зрения на каком-то витке у
подножия холма.
-- Они будут двигаться по направлению к нам, -- пояснил он. --
Всепогодная дорожка покрывается деревянной стружкой. Впрочем, может быть, я
говорю об известных вам вещах?
-- Нет, -- заверил я. -- Рассказывайте обо всем, пожалуйста.
Он уклончиво и неопределенно хмыкнул в ответ, затем поднял мощный
бинокль -- мне подумалось, что в бинокль с таким увеличением вполне можно
разглядеть душу наездника. Я обратил свой взор туда же, куда и он, однако
мне с большим трудом удалось наконец рассмотреть три тени, движущиеся по
темной дорожке. Казалось, прошла уйма времени, прежде чем они приблизились к
нам, однако на самом деле медленный бег был лишь иллюзией. Как только лошади
подскакали ближе, их скорость стала очевидной -- напряженная работа мускулов
и бешеный стук копыт.
В два или три проезда всадники проскакали мимо нас.
-- Две лошади из этой группы принадлежат Фионе, -- комментировал
Тремьен, не отрывая бинокля от глаз и наблюдая за очередной парой гнедых,
мчавшихся мимо нас. -- Тот, слева, из этого заезда -- Заводной Волчок: мой
призер в Гранд нэшнл:
С интересом я смотрел на эту живую гордость конюшен, я даже немного
подался вперед, чтобы лучше видеть, как неожиданно услышал какое-то
беспокойное сопение, а затем голос Тремьена:
-- Какого черта?..
Я взглянул вниз, туда, куда был направлен бинокль, однако кроме трех
лошадей очередного заезда -- двух впереди и одной сзади -- ничего не
заметил; только когда они приблизились почти вплотную, мне стала ясна
озабоченность Тремьена: лошадь, идущая последней, была без всадника.
Лошади проскакали и начали переходить на шаг.
-- Дерьмо, -- в сердцах ругнулся Тремьен.
-- Сбросила наездника? -- будничным голосом спросил я.
-- Без сомнения, -- пробасил Тремьен, не расставаясь со своей оптикой и
вглядываясь в даль. -- Но это не моя лошадь.
-- Что вы имеете в виду?
-- Я имею в виду то, -- громыхал Тремьен, -- что это не моя лошадь. Вы
только взгляните. У меня нет таких попон. К тому же лошадь без седла и
уздечки. Разве вы не видите?
Я взглянул, причем взглянул с учетом его слов, и только тогда все
разглядел. У лошадей Тремьена были попоны желтовато-коричневого цвета с
красными и голубыми горизонтальными полосами, и сшиты они были так, чтобы,
укрывая бока и круп, оставлять ноги свободными. Попона же на этой лошади
была темно-серой, не такой плотной и застегивалась у шеи и под брюхом.
-- -- Вам может показаться, что я не в своем уме, -- заметил я, -- но
не исключена возможность, что именно эту потерявшуюся лошадь мы встретили на
дороге, когда произошла авария. Конечно, видел я ее лишь мельком, но
выглядит она очень похоже. Темной масти, да и попона примерно такая же.
-- Почти всех скаковых лошадей ночью в зимнее врет мя укрывают примерно
одинаковыми попонами. Впрочем, я не отрицаю, что вы правы. Скоро все
выяснится. Минуточку.
Он вновь уткнулся в бинокль, поскольку появилась пара лошадей из нового
заезда, спокойно прокомментировал бег и только затем вновь обратил свое
внимание на коня без всадника.
-- Это последний заезд, -- сказал он, когда лошади миновали нашу
"смотровую площадку". -- А сейчас давайте разбираться, что к чему.
Он пошел вдоль тренировочной дорожки в направлении площадки для выгула.
Я следовал за ним. Вскоре мы подошли к лошадям, медленно кружащимся по
травянистому заснеженному полю. Благородные животные с валящим из ноздрей
после быстрой скачки паром, со сверкающими шкурами великолепно смотрелись на
фоне восходящего солнца. Ослепительное зрелище -- мороз! солнце! движение!
неукротимый порыв! -- незабываемое утро.
Слева, также в украшении солнечных бликов, но как-то одиноко, перебирал
стройными ногами наш незнакомец. Он был явно встревожен -- врожденный
инстинкт тянул его к своим собратьям, природа неудержимо звала в бешеный
галоп.
Тремьен подошел к конюхам.
-- Кто-нибудь знает, чья это лошадь? Все дружно покачали головами.
-- Возвращайтесь тогда домой. Ведите лошадей по всепогодной дорожке.
Кроме нас ею сегодня никто не пользуется. Будьте осторожны, переходя шоссе.
Конюхи выстроили лошадей в линию -- по порядку конюшен -- ив утренней
дымке вместе со своими подопечными исчезли из виду в конце дорожки.
-- А вы возвращайтесь к трактору, хорошо? И не делайте резких движений.
Не вспугните этого "парня", -- попросил меня Тремьен, его глаза
сфокусировались на потерявшейся лошади. -- В кабине трактора вы найдете
толстую гибкую веревку. Возьмите ее. Когда будете возвращаться, двигайтесь
медленно и осторожно.
-- Понял.
Тремьен быстро кивнул. Повернувшись, чтобы идти выполнять его просьбу,
я заметил, как он достал из кармана несколько кубиков брикетированного корма
и протянул их нашему новому-знакомому.
-- Давай, приятель. Не смущайся. Очень вкусно. Пойдем, ты, должно быть,
голоден?.. -- Он говорил ровным спокойным голосом, без тени принуждения, в
интонациях слышались даже какие-то умасливающие нотки.
Я медленно отошел, взял из кабины веревку, а когда осторожно
приблизился к насыпи -- так, чтобы Тремьен мог меня увидеть, -- заметил, как
тот правой рукой скармливает лошади брикетированный корм, а левой --
поглаживает гриву. Я остановился, затем медленно двинулся вперед. Лошадь
вздрогнула, повернув морду в мою сторону; испуг, подобно электрическому
току, явно вызвал у животного какое-то внутреннее напряжение. Незаметным
движением я сложил веревку так, чтобы получилась большая петля, завязал ее
бегущим узлом и вновь медленно пошел вперед. Чтобы опять не испугать
животное, я не стал затягивать петлю, а так и шел, держа веревку за узел.
Тремьен наблюдал за моими манипуляциями, не переставая что-то
нашептывать и скармливать лошади корм -- кубик за кубиком. Я осторожно,
подавляя в себе малейший намек на волнение или сомнение, приблизился и замер
в двух шагах от лошади.
-- Хороший, хороший, не бойся, -- шептал на ухо лошади Тремьен.
Так же шепотом он обратился ко мне:
-- Бели можете накинуть ему петлю на шею, то не стесняйтесь.
Я сделал последние два шага, приблизившись "плотную, и, не
останавливаясь, прошел мимо лошади с обратной от Тремьена стороны.
Одновременно мне удалось пронести веревку так, что петля, как бы сама собой,
оказа-
лась на шее животного. Тремьен, держа очередной кубик корма, поманил
лошадь на себя, я же в этот момент не очень сильно, но прочно захлестнул
петлю.
-- Отлично, -- оценил нашу работу Тремьен, -- давайте мне свободный
конец. Я отведу этого "парня" на свой двор. Вы умеете управлять трактором?
-- Да-
-- Дождитесь, пока мы скроемся из виду. Не хочу, чтобы он дернулся от
испуга, когда вы будете заводить двигатель. Если он рванется, то я его не
удержу.
-- Понятно.
Тремьен выудил из кармана очередную порцию кубиков и, как прежде,
поднес их к губам животного, однако на этот раз он одновременно крепко
ухватил конец бечевки. Как будто поняв нас, как будто осознав, что его ждет
приют и фураж, это величественное создание природы мирно двинулось за
человеком; они начали спускаться к чернеющей внизу, усыпанной опилками и
стружкой беговой дорожке, а затем повернули в сторону дома.
Еда и тепло, думал я. Возможно, у меня есть много общего с этой
лошадью. Разве все мое существование -- это не форма плена? Я пожал плечами.
Что сделано, то сделано, сказал бы Тремьен. Я подошел к трактору и по
известному мне теперь пути отогнал машину к тому месту, откуда мы начали
свой вояж.
На сей раз кухня была залита солнечным светом; Тремьен, облокотившись
на стол, что-то энергично выговаривал в телефонную трубку.
-- Вы считаете, что к этому времени уже кто-нибудь спохватится о
пропаже своей лошади? -- Он немного помолчал, слушая ответ, затем загрохотал
вновь. -- Хорошо, скажите, что лошадь у меня, и если она будет
соответствовать описанию, то известите.
Он резко бросил трубку на рычаг.
-- Невозможно поверить -- до сих пор еще никто не заявил в полицию.
Тремьен снял пальто, шарф и кепку, повесив все это на единственную
вешалку. Под пальто обнаружился толстый свитер для игры в гольф, причем
какой-то ослепительно-алмазной расцветки, из-под которого выглядывал широко
распахнутый ворот рубахи. Пристрастие Тремьена к ярким тонам, замеченное
мною в убранстве столовой, не изменило ему и в одежде -- тот же вкус.
-- Кофе? -- спросил он, подходя к плите. -- Вас не затруднит самому
побеспокоиться о своем завтраке? Выбирайте все, что вам будет по душе.
Он поставил массивный чайник на конфорку, затем подошел к холодильнику
и извлек нарезанные хлебцы, масло, какую-то желтую пасту и банку с
мармеладом.
-- Тосты? -- Он начал укладывать ломтики хлеба в специальный
проволочный держатель, затем установил это сооружение в духовку. -- Есть
кукурузные хлопья, если предпочитаете. Можете приготовить также яйца.
-- Тосты -- лучше не придумаешь, -- согласился я.
Тремьен тут же не преминул попросить меня позаботиться о том, чтобы
хлебцы не подгорели, пока он будет говорить по телефону. Он позвонил в два
места, причем тема разговоров оказалась совершенно неподвластной мо-ему
пониманию.
-- Тарелки, -- указал он на буфет. Из буфета я также достал кружки, а
из ящика -- ножи, вилки и ложки.
-- Вашу куртку можете повесить в раздевалке, следу-ющая дверь, --
продолжал он отдавать распоряжения, не прекращая своих телефонных
переговоров.
Говорил он уверенно, решительно. Я повесил куртку, приготовил кофе,
поджарил еще несколько тостов и только тогда вновь услышал оглушающий треск
падающей на рычаг трубки.
Тремьен вышел в прихожую.
-- Ди-Ди, -- крикнул он. -- Кофе.
Он вернулся на кухню, уселся за стол и начал