вь  с ней -- она все поет. На сезон дождей пещеру
оборудовали и перебрались туда -- красота! Месяц все это гуано едим, я песни
слушаю,  второй  едим -- слушаю. Когда один  был, снабжали  и консервами,  и
хлебом, и фруктами. Кофе по утрам пил! Тут же ничего не дают по соображениям
конспирации. Сразу подозрение, откуда взял?.. Но главное не это,  конечно. С
ней  ведь не о  чем  говорить!  У меня к тому  времени  десятилетка  была за
плечами и два года специальной подготовки. Она же, кроме еды и любви, ничего
больше  не  знает  и знать не хочет.. На пятый месяц наконец-то  к словам ее
песен прислушался -- поет  про червяков, про  водоросли, ну и про это самое,
конечно,  открытым текстом!  Мой  любимый, овладей  мной,  и  у  нас родится
красивенький сыночек, а я ему соберу самых вкусных червячков... В общем, как
у чукчей... А в семейной  жизни,  Юрий Николаевич, важен  душевный разговор.
Общение!.. Ты не обижайся, но о чем ты, кандидат наук, станешь разговаривать
со своей девушкой из красноярских джунглей?
     -- Да  мы бы нашли  о  чем.  --  Сморенный теплом  и  самогоном  Космач
чувствовал благодушие.
     -- Месяца на три нашли  бы, а потом взвоешь.  Это  я как  мужик  мужику
говорю. Тебе нужна жена  с  образованием и соответствующим  развитием. Знаю,
скажешь, принцип сообщающихся сосудов?  Ничего  подобного! Темнота и дикость
-- вещи заразительные и имеют высокий энергетический потенциал. Не заметишь,
как у самого начнется деградация. Через  полгода жизни с красавицей  Любой я
стал  замечать, что водоросли не такие уж и гадкие и петь хочется о том, что
вижу.
     -- Может, это и неплохо, Кондрат Иванович?
     -- Неплохо? -- возмутился тот.
     -- Мы  ведь к тому и пришли: живем, как на острове, разве что червей не
едим.  Ты  же  мог  уехать  в  цивилизованную Германию? Мог. А уехал в дикие
Холомницы.
     --  Ты  теперь знаешь, почему  я уехал.  --  Комендант несколько сбавил
напор. -- Да и не про меня  речь. Ты молодой, сорока нет, в девках засиделся
Промахнешься в  первый раз, во  второй  жениться будет  поздновато. Послушай
меня, присмотрись! Может, она  проникла к  тебе  в крепость, чтоб  головенку
смахнуть, как Юдифь Олоферну?
     -- Лет десять присматриваюсь, хватит.
     --  Та, что  первая приезжала,  --  вот  тебе пара была.  Мы с  ней  на
скамеечке посидели  вечером, поговорили... Как звали ее? Наталья Сергеевна?.
Вот с кем можно в хижину, на берег Карибского моря. Умная женщина, развитая.
     --  Слишком  умная!  --  усмехнулся Космач. -- Вот с такой-то как раз и
пропадешь. Что на острове, что в скиту.
     --  Да что ты понимаешь? --  обиделся Комендант. -- Ну, женись на своей
необразованной кержачке. А я посмотрю, как ты через полгода взвоешь.
     -- Моя кержачка сдала за десятилетку и владеет четырьмя языками. Это не
считая русского и английского. Правда, английский она наверняка забыла.
     Кондрат Иванович изумился, вытянул губы трубочкой. Он считал  себя чуть
ли  не  полиглотом,  хотя  Космач  слышал  лишь  песни на  испанском,  некое
бормотанье на немецком и то по пьяному делу. Больше он пел на русском "Куба,
любовь моя...".
     -- Ну и какие, например?
     -- Древнегреческий, арабский, арамейский. Ну и древнерусский.
     Комендант и глазом не моргнул, разве что чуть подзатянул паузу.
     -- Сбегай к Почтарю  и принеси еще  один флакон. Я  бы сам, но он опять
отравы даст... А я тебе другую историю расскажу!
     -- Не могу!  -- Космач встал.  -- Конь не поен, вода не ношена, печь не
топлена  и  боярышня  почивать изволит  после  дальней  дорожки.  А  ну  как
проснется, а меня нет?
     Комендант лишь вздохнул тяжело.
     -- Скоро тебя водорослями накормили. Эвон как запел...

        "2. Мастер"
     Академик  начал  умирать  в  ночь с пятницы  на субботу, как и положено
много пожившему на свете и благопристойному человеку, в собственной постели,
в стенах просторного, заставленного книгами кабинета, но в присутствии одной
лишь сиделки, стареющей, сутулой секретарши. Она дежурила бессменно  вот уже
двое    суток,    как    только    случился   очередной    микроинсульт    и
восьмидесятивосьмилетний  старец впал в состояние между  жизнью  и  смертью,
лежал в полубессознательном состоянии, не отвечал на вопросы, однако изредка
будто просыпался и просил сделать у кол.
     Лидия  Игнатьевна  за  все  это время  глаз  не сомкнула,  встречала  и
провожала  врачей,  устраивавших  консилиумы прямо возле умирающего,  людей,
узнавших   о  критическом  состоянии  академика,  надоедливых,  беспардонных
журналистов,  и  от  всего  этого сильно притомилась, задремав  в  кресле  у
кровати, но ни на мгновение не выпустив дряблой старческой ладони.
     Известный на весь мир ученый и на смертном одре оставался таким же, как
в жизни, -- непроницаемое бледное лицо,  бесстрастные и  чуть  оловянные  от
внутренней  сосредоточенности  глаза,  неспешные  и   ничего  не  выражающие
движения, тем более никак  не изменился скрипучий, однотонный голос. Эта его
закрытость   была  тоже  знаменита,  особенно  после  того  как  он  получил
Нобелевскую премию и данное журналистами прозвище  Мастер -- эдакий намек на
масонство. Как  только пресса ни пыталась  снять с  него  маску, возбудить и
даже вывести  из себя, чтоб заглянуть внутрь, -- лауреат оставался стоически
спокойным  и  почти  бесчувственным.  Однако  пробывшая рядом  с академиком,
пожалуй, лет сорок  Лидия  Игнатьевна  настолько изучила  образ жизни и нрав
Мастера,  что определяла  его  состояние  по  неуловимым  для  чужого  глаза
деталям:  как  он  держит  карандаш, носит  шляпу,  какого  оттенка тяжелые,
мясистые мочки ушей,  даже  -- какой ветер  исходит,  когда он  движется  по
коридору или приемной.
     Сейчас сквозь  дрему она ощутила легкий толчок, после  чего показалось:
начала холодеть рука академика.
     Он был в сознании, но на сей раз не попросил укола.
     -- Да, -- проскрипел. -- Леденеют конечности... Мне зябко...
     -- Доктор! -- Она бросилась в  смежную комнату, где на  диванчике  спал
дежуривший врач.
     -- Не нужно доктора, -- невозмутимо прервал академик. --  Не тревожьте,
пусть отдыхает. Мне холодно, остывают ноги...
     -- Я  укрою! -- Лидия Игнатьевна схватила старый клетчатый плед, но тут
же   осела:   академик   пошевелил   умирающими   пальцами,   что   означало
неудовольствие.
     -- Нет, это первые признаки... Где люди?
     -- Я сообщила всем, кого вы указали в списке.
     -- Что же... Позовите... Хотел бы видеть профессора  Желтякова в первую
очередь. Из Петербурга.
     --  Его нет...  Никто еще не прибыл.  Но в  передней ждут представитель
президента, два журналиста с ОРТ...
     -- И это все?..
     -- Нет, еще господин Палеологов, наша аспирантка Лена и врач...
     -- Почему они не приехали? Вы передали мою волю?..
     --  Да,  я  все  исполнила,  но прошло  мало времени, и никто  не успел
приехать.
     Она не могла сказать, что извещенные два дня назад и собравшиеся в доме
близкие  люди просто  устали  ждать, когда наступит час прощания,  последних
наказов или,  хотя бы, когда Мастер придет в себя, и под  разными предлогами
покинули квартиру умирающего. Тем более -- наступала ночь.  Никто из них  не
надеялся,  что он еще встанет, и потому была общая просьба звонить  в  любое
время дня и ночи, если произойдут какие-то изменения в любую сторону.
     --  Сейчас же всех еще раз обзвоню! -- Лидия Игнатьевна хорошо понимала
близких  в окружении академика и  постаралась  их защитить. --  Они в пути и
приедут!
     -- Что говорят врачи?  --  бесстрастно спросил Мастер и снова пошевелил
пальцами. -- Скоро?..
     -- Последний консилиум состоялся в шесть часов вечера.  Кризис миновал!
Дело пойдет на поправку...
     -- У меня стынут руки. А  они  говорят -- миновал. -- Он перевел взгляд
на список в руках у сиделки. -- Ждут. Все ждут... Кто это составлял?
     -- По моей просьбе госпожа Наскокина, депутат Государственной Думы.
     --  Да...  Прошу  вас, не  звоните этой  барышне и не  впускайте,  если
приедет сама.
     -- Она так хотела что-то сказать вам...
     -- Я при жизни от нее устал.
     -- Хорошо.
     --  Почему  здесь  нет  Желтякова?  Вы   звонили  ему?  Он  приехал  из
Петербурга?
     -- Его никто не знает.  --  Лидия  Игнатьевна  растерялась.  -- Я  тоже
никогда  не  видела профессора в лицо... Возможно,  приехал. Несколько часов
назад  заходил  какой-то человек... Узнал, что вы без  сознания,  ушел и  не
представился. Позвоню еще раз в Петербург!
     -- Сделайте милость, и немедленно, -- виолончелью пропел голос Мастера,
что означало нетерпение. -- И спросите, где он остановится в Москве. Найдите
его!.. Не могу умереть, пока не увижу...
     Он прикрыл  глаза,  будто  снова  впал  в  забытье,  а  взволнованная и
раздосадованная сиделка тем временем торопливо набирала междугородний номер.
И не успела -- академик поднял пергаментные веки.
     --  Идите  в   другую  комнату.  А  ко   мне  пригласите  представителя
президента.
     Не  прошло  и минуты,  как  на пороге  очутился  лысоватый  краснолицый
человек   в  сером  костюме  с  повадками  старого  слуги  при  высокородном
господине, что выдавало в нем бывшего партийного функционера.
     --  Президент   выражает  глубокое  сопереживание  и  надежду  на  ваше
выздоровление.  --  Он с порога  начал выдавать  заготовленную  речь.  --  И
продолжает настаивать на помещение вас в "кремлевку", к лучшим врачам...
     -- Оставьте, -- оборвал его академик и  указал слабым пальцем на стул у
своих ног.  --  Старость  не  лечится, он это  знает.  Когда-то  и я  должен
умереть...
     Представитель послушно сел, однако, настропаленный  референтами, не мог
оборваться на  полуслове  и не высказать всех обязательных  предложений.  И,
одновременно  смущенный,  возможно,  от   радости,  что  довелось  лицезреть
Мастера,  заговорил   обрывками   фраз,  должно   быть,  путая  теперь   две
заготовленные речи -- у постели больного и над гробом:
     --  Вся  мыслящая  Россия  осознает...  Гордость за  то,  что  мы  были
современниками  великого  ученого... Вы  интеллигент номер один... Президент
намерен лично посетить вас, как только вернется из зарубежной поездки... Вас
по праву называют совестью нации...
     Несмотря на  слабость, академик чувствовал ясность собственной мысли  и
потому особенно сильно слышал фальшь и неискренность этого человека, но дело
было  вовсе  не  в  том:  что  еще должен  говорить  присланный  президентом
чиновник? Холод действительно прилипал к  подошвам, словно Мастера поставили
босым  на каменный пол, была опасность, что осталось совсем немного времени,
и терять его попусту не хотелось.
     -- Я умираю, -- напомнил он. -- И прошу выслушать...
     Наконец-то  представитель  заткнулся,  чуть  подвинул  стул  вперед  и,
склонив лысую голову, замер, как микрофон.
     -- Передайте господину президенту... Дословно...
     -- Да, я слушаю. Слушаю!
     -- Не следует останавливаться на достигнутом. Победа не так близка, как
ему  кажется,  видимы  лишь  ее  некоторые знаки. Материал имеет достаточный
запас   прочности...   Возможен  качественный  переход.   Перекристаллизация
твердого  тела,  чего  допустить  невозможно.  Только   законы...  физики  и
тотальный контроль над процессами... Вы все запомнили?
     -- Могу повторить!
     -- Не мне -- ему повторите: законы и контроль.
     -- Я не совсем понял... Что это значит?
     -- Вам и не нужно понимать. Все, больше не задерживаю...
     Опытный партийный  функционер хорошо  осознавал свое положение,  больше
ничего не уточнял, не вдавался в подробности и не просил  разъяснений, но не
ожидал столь короткого и скорого наказа.
     -- Выздоравливайте.  -- Неловко замялся. -- Мы  все надеемся... ждем...
До свидания!
     В последний миг решился -- прикоснулся  горячей  рукой к ледяной грозди
пальцев. И это  было неприятно  Мастеру:  окружающий мир отдалялся вместе  с
уходящим теплом тела...
     Лидия Игнатьевна ждала конца встречи за дверью.
     -- Я разыскала профессора Желтякова! --  заговорила  шепотом, поправляя
потревоженную гостем руку  академика.  -- Он  уже  в Москве и  остановился в
гостинице "Космос". Через сорок минут будет здесь.
     --  Это поздно, -- не  выражая чувств, проговорил умирающий. --  Уходят
силы... И начинаются головные боли.
     -- Позвольте доктору сделать укол. Прошу вас!
     -- Нет... Наркотики подавляют волю и разум. Хочу умереть в сознании. --
Академик потянулся  к виску, но не донес руки. -- И не  могу,  пока не увижу
профессора... Да, сделайте милость, положите к ногам грелку...
     Сиделка метнулась за дверь и через минуту принесла электрический сапог,
бережно натянула его на желтые ноги и включила в розетку.
     --  Сорок  минут жизни... -- скрипуче и сквозь зубы произнес Мастер. --
Возможно, они станут самыми важными... И трудными.
     --  Закройте  глаза  и  постарайтесь  уснуть,   --  посоветовала  Лидия
Игнатьевна. -- Это вам поможет, и быстрее пройдет время.
     --  Уснуть?  --  Его длинное  лицо  еще  чуть  вытянулось  --  кажется,
негодовал. -- Проспать последние  минуты жизни?. А может, и умереть во  сне?
Нет, слишком великая роскошь... закончить одну-единственную жизнь.. Желтяков
заставляет меня жить... И страдать.
     -- В  передней  находятся тележурналисты,  -- мягко  напомнила сиделка,
чтобы отвлечь его от самого себя: академик любил встречаться с прессой, хотя
в последнее время редко появлялся на экранах. -- Ждут с  утра...  Уделите им
несколько минут.
     --  Какое  бездушие.  -- Он  зашевелил кистями рук,  будто хотел  сжать
кулаки. -- Какая мерзость... Чему я учил? Неужели они хотят взять интервью у
умирающего человека?
     -- Не простого человека. Вы -- эпоха...
     -- Помолчите, Лидия  Игнатьевна. Я  учил  красоте, эстетике...  С такой
скоростью  деградации...  Они станут  делать  репортажи из секционного  зала
анатомки... Не впускайте. Не давайте снимать меня мертвого. Хотя бы пока я в
своем доме...
     -- Простите, -- повинилась она. -- Не позволю... Но мне нужно обзвонить
всех, по списку... Не хочу оставлять вас одного.
     -- Хорошо, кто еще в приемной? -- Его руки медленно успокоились.
     -- Господин Палеологов и аспирантка, дежурит у дверей...
     --  Кто  это  --  Палеологов?   Странная  фамилия...  Не   знаю  такого
господина...
     --  Он  сказал,  вы  знакомы. -- Лидия  Игнатьевна торопливо  полистала
записную книжку. --  Но я тоже никогда не видела его  у  вас...  Да,  вот...
Предводитель стольного дворянского собрания.
     -- Предводитель? Дворянского?.. -- Уголки синюшных губ академика слегка
оттянулись книзу -- должно быть, улыбнулся. -- Какое недоразумение...
     --  Еще  он  возглавляет  исследовательскую  группу  при  правительстве
Москвы, -- уточнила  сиделка, разбираясь в своих записях. -- Личный патронаж
мэра...
     -- Что же исследуют?..
     -- Ведут розыск библиотеки Ивана Грозного... Весьма настойчивый молодой
человек.
     -- И что же он хочет?.. -- Академик наконец-то  дотянулся  до виска, но
лучше от  этого не  стало.  -- Библиотека... Грозного...  Какая  несусветная
глупость...  Почему мэр  никогда  не  говорил, что ищет либерею? Нет, скорее
всего,  он не  тот человек, за  которого  себя выдает... Не впускайте, прошу
вас...
     -- Хорошо, хорошо...
     -- Пригласите аспирантку... Как ее зовут? Лена?
     Молодая  женщина в  строгом  темном  платье переступила  порог и на миг
замерла,  не  зная, что  делать  дальше. На бледном личике оставались живыми
лишь большие влажные глаза, и причиной ее смущения и испуга было то, что она
видела  перед собой  не известного  на  весь  мир  академика  и нобелевского
лауреата,  допуск  к  которому  даже  в  самые  лучшие  времена  был  строго
ограничен, а просто умирающего человека.
     -- Не бойтесь, -- подбодрил он.  -- Подойдите ближе... сядьте вот сюда,
в кресло... И дайте руку.
     Противясь  своим  чувствам, она механически выполнила просьбу -- узкая,
белая ее ручка оказалась холоднее, чем у остывающего академика.
     --  Какие  глубокие и  голубые глаза, --  проскрипел он.  -- И  ледяная
рука...  Вам  не  приходилось  быть у смертного  одра...  Это не  страшно...
Смерть, как и рождение...
     -- Я не  боюсь, -- вымолвила  она.  --  Волнуюсь...  А  руки...  всегда
холодные.
     -- Это хорошо... Кто ваш руководитель?
     -- Владимир Львович... Страхан.
     -- Вам повезло... А тема диссертации?
     -- Если  коротко... Понятия судьбы,  рока в древнерусских  литературных
произведениях,  народном эпосе,  фольклоре..  -- Она чуть расслабила руку  в
вялой руке академика.
     -- Да... Непростая тема... И что, существовали такие понятия?
     -- В дохристианской Руси... Основа психологии поведения... И после...
     -- А как же Фадлан?.. Он утверждал... в Руси не ведают рока?
     --  Он путешествовал... --  Рука аспирантки крепчала, однако теплее  не
становилась.  --  Не мог  вникнуть  глубоко...  Не  понимал  сути,  комплекс
туриста, видеть все  и ничего...  А все кругом было насыщено волей судьбы...
Ни соколу, ни кречету, ни птице гораздой рока не миновати... Налево пойдешь,
направо пойдешь... Царевна-лягушка... Чему быть, того не миновать...
     --  Хорошо...  Чему  быть,  того  не  миновать...  Взять  Фадлана   под
микитки... А вы сами верите в судьбу?
     -- Верю... Я к вам пробивалась много раз... И вот как свела...
     -- Нет-нет.  -- Академик будто согревался  и слегка оживал  --  головой
пошевелил,  стараясь лечь  повыше. --  Я хотел спросить  вас... Знаете ли вы
свою...
     -- Знаю...
     -- Так самоуверенно?..
     -- Судьба ученого-гуманитария известна в наше время...
     -- Ничего вы не знаете,  сударыня. -- Мастер  вдруг указал на  стол. --
Прошу вас, подайте мне вон ту подставку...  Бумагу и карандаш... Нет, черную
авторучку, с чернилами.
     Аспирантка  пошла  к  столу,  и  в  это  время  дверь  тихо  и  коротко
распахнулась,  впустив  незнакомого  молодого  человека  в  сером костюме  и
жизнерадостным, комсомольским взором -- эдакий пламенный вожак молодежи.
     -- Простите великодушно. -- Он приблизился к постели. -- Вы должны меня
помнить, был  у  вас на приеме  в прошлом году. Моя  фамилия --  Палеологов,
Генрих Сергеевич...
     -- Нет, не помню, -- с уверенностью проговорил академик, неожиданно для
себя любуясь его открытым, вдохновляющим лицом. -- Говорите... Говорите, что
вам нужно?
     --  Я от московского правительства. Мы занимаемся  поиском  феномена...
известного как библиотека Ивана Грозного.
     -- Да, что-то слышал...
     --  Скажите,  уважаемый  академик...  Вы как  величайший  специалист  в
области   древнерусской   истории   и   культуры   можете   подтвердить   ее
существование?
     --  Это  весьма  интересный... и более  того,  спорный  вопрос, молодой
человек...
     -- Библиотека была привезена в Россию.
     -- Некоторые свидетельства имеются...
     -- Это мне известно, -- заспешил  Палеологов. -- Меня  интересует... Вы
сами видели рукописи, книги, принадлежащие к этой библиотеке?
     Его напор и дилетантская конкретность вдруг стали неприятными.
     -- Вам что угодно?..
     -- Я хочу услышать внятный и исчерпывающий ответ!
     -- Не  понимаю,  о чем он говорит, -- пожаловался аспирантке Мастер. --
Зачем он пришел?
     --  Вам лучше  выйти, --  обрела голос  Лена.  --  Или  я  позову Лидию
Игнатьевну.
     -- Не с вами разговариваю, -- отрезал молодой человек. -- Не мешайте...
     Секретарша была  легка  на  помине,  стремительно  вошла  в  кабинет  и
мгновенно оценила обстановку.
     --  Как  вы  посмели?  --  Взяла  за рукав Палеологова.  --  Немедленно
выйдите!
     -- Очень жаль, -- ведомый  к двери Лидией Игнатьевной, проговорил  тот.
-- Я еще приду. Дождусь очереди и приду. Вы не умрете, пока не скажете.
     Аспирантка  принесла  то,  что требовал академик,  и  в н