олларов  нам  и  не
понадобится. А на всю улицу -- два -- три миллиона, это мы уточним позже.
     Мошнак оказался на редкость сговорчивым. Он не то чтобы воротил лицо от
набора  вин, выставленных  ходоками на  кон в  качестве  затравки, а  просто
округлил предложенную сумму до более удобной при расчете. Основным  условием
кредита  была  конфиденциальность  --  не  дай  Бог,  о   нем   узнают  люди
губернатора.   Поэтому  ссудные   документы  были   оформлены  быстро,   как
погребальные. Ужасала лишь процентная ставка -- 280 годовых.
     --  Да это  же финансовый  культуризм! -- возмутился  Макарон. --  Боди
билдинг! Вас пора обезжиривать! Качаете мышцу на наших гормонах!
     --  Что  я могу поделать?  --  оправдывался  Мошнак.  -- Я сам  беру  у
Центробанка под 240!  Изменится ставка рефинансирования -- тогда  и  условия
кредита пересмотрим.
     Вышли довольными. Про высокую ставку и не вспомнили.
     -- Я  надеюсь, теперь  все знают,  что такое  неевклидова геометрия? --
поинтересовался Артамонов у подельников, когда вернулись в гостиницу.
     -- Ну?
     -- Это когда авальный кредит выдает круглый дурак.
     -- А когда рамбурсный?
     -- Сами вы дураки!
     -- Мошнак -- свой парень. Прогрессивно мыслит, думает о развитии.
     -- А кто спорит?

     Часть ссуды Артур запустил-таки в алмазный прибор.
     -- На  фиг ты загнал бабки в Якутск?-- не выдержал Артамонов. -- Мошнак
пришьет  нам  нецелевое использование! Мы же договорились пустить на  прибор
ближайшие  деньги,  которые  поступят  от  продаж газет за  рубежом! А не из
кредита! Тем более, что тебе была нужна не вся сумма сразу...
     -- Месяц ничего не решит.  Деньги  вернутся,  и  мы  запустим  их, куда
планировали, -- оправдывался Варшавский.
     -- Через месяц от них ничего не останется, смотри как доллар прет!
     -- От прибора я рассчитываю получить неплохой барыш.

     Для  достройки  "унитаза"  привлекли  Ренгача, который  при  социализме
занимался сдачей объектов. Было время, когда  он требовался  на каждом углу.
Далеко не  плановое строительство  сделало  Ренгача  ацикличным алкоголиком.
Бывали  в  той  его  жизни  особенные  дни,  когда  он  начинал  томиться  и
прислушиваться к внутреннему голосу. И главным было -- не проморгать. Ренгач
отправлялся  по  городу  в  поисках  объекта  на выданье. Начинал он  бодро,
подбирал людей, готовил  документы. Наконец, накупал дикое количество питья,
собирал в укромном  месте  членов  комиссии и гудел с ними до потери пульса.
Перед тем  как  уйти  в отруб, Ренгач  успевал  передать  пакет  подписанных
документов, по которым груда  строительных затрат обретала статус объекта, а
сам объект получал титульного владельца.
     В результате шоковой терапии этот специальный человек оказался не у дел
и ушел в коменданты. Предложение сдать "унитаз" страшно оживило его.
     Заимев    в    контрагентах   это   известное   в    прошлом   явление,
специализированные службы города принялись лютовать.  Они  выдавали  Ренгачу
такие  технические условия на производство работ, что перехватывало дыхание.
Получение добра на  канализацию  обязывало попутно  отвести стоки от элитной
бани. ГТС  вынуждала протянуть кабель еще и в соседний  микрорайон.  Запитка
током оборачивалась монтажом подстанции для "Ротари-клуба". Отопление влекло
установку регистров в школе милиции. Но Ренгача просто так было не взять.
     -- В России нет проблем, -- говорил он, -- есть нюансы и специфика.
     Готовя  подкопы  под комиссию,  Ренгач  ездил с  Макароном  на вишневой
"девятке". Вес Ренгача в сравнении с Макароновым  находился в мизере.  Когда
Макарон  садился  в кресло  пассажира, правый передний амортизатор  входил в
себя до упора и  больше оттуда никогда не показывался. "Девятка" накренялась
так,  что сторонились встречные машины. Сидевшего за рулем  Ренгача никто не
видел. Получалось страшное зрелише  --  перекособоченная машина без водителя
прет прямо на тебя. Это сгущало краски вокруг "унитаза". Его  стали называть
"дом с привидениями".
     Ренгач  не  изменил  себе  и сдал  объект,  подтвердив теорию  плавного
безболезненного    врастания    социализма   в    капитализм.   "Водоканал",
санэпидемстанция,  пожарные,  теплонадзор,   землемеры  после   приемки   не
просыхали  неделю.   Город   замер.   Канализационные  трубы  переполнились,
трамвайные пути вздыбились, телефонные звонки скапливались в  проводах, пыль
не выметалась, и город впору было класть под капельницу дождя.
     Не  удалось сдать  только лифт, шахта которого представляла  стеклянный
придел  к  "унитазу" с тыльной  стороны.  По  форме он напоминал карандашный
огрызок, а по высоте доходил до середины здания.
     --  Я  предлагаю  сделать  в  шахте  курилку,  --  объявил  Ренгач.  --
Курилку-батут.  Закуриваешь, и  с любого этажа прыгаешь в  шахту без всякого
страха. Подлетел  вверх, соснул  и  опять вниз. Ведешь перекрестные беседы с
коллегами, даешь прикурить на ходу, можешь попутно отчихвостить  пару-тройку
нерадивых  работников.   В  частности,  очень   ловко  заворачивать  авторам
недоработанные материалы.  Кинул  бумаги в воздух,  а  тяга в  шахте о-го-го
какая,  их вытянет вместе  с  дымом.  Покурил, оттолкнулся  и, взвившись  на
нужный этаж, снова -- к работе!
     -- Неплохо придумано, сынок, -- одобрил идею Макарон. -- Делай батут! В
жизни все пригодится!
     Ренгач  так  и  поступил  --  сплел  воедино  десяток  батутных сеток и
пристрелял концы к нулевой отметке.

     Блюсти  галерею "Белый  свет"  упросили  Давликана. Это  был уже не тот
затертый  художник,  который  пугался польского  таможенника и дико  метался
между  кусками плоти.  Поездка в Амстердам в  корне  изменила его философию.
Занимаясь  штопаными картинами, он  окуклился  и вырос  в мэтра.  Перед  ним
стояли иные  проблемы -- не как подать объект, а где  зашить.  Здесь ему  не
было  равных.   Основным  инструментом  стало   лапотное   шило,  подаренное
Макароном. Картины шли влет.  Давликан обрел известность далеко за пределами
мастерской. Основным его достижением было  то, что он избавился от  порочной
практики называть  творения именами  известных  фильмов, книг,  скульптур  и
других  произведений  искусства.  Завершив  творение,  Давликан   давал  ему
простое, но  глубокое название типа "Путь к филе" или  "Мясо криля".  А если
позволяло настроение, подписывал просто:  "Холст. Масло. Дратва". Он увлекся
схемами разделки  туш, на которых грубыми нитками сшивал холщовые  телеса по
линии  рубки.  Или иллюстрировал руководство по чистке королевских креветок,
вынутых  из пришитого к картине кукана. А натюрморты у Давликана  получались
просто  божественными. Прежде чем  приступить к очередному,  он  делал самую
серьезную  разблюдовку  картины. Если изображал  брыжейку,  то  обвязывал ее
натуральным копченым  шпагатом. А чтобы  придать этому складчатому  отростку
брюшины  больше  выразительности,  грунтовал  холст  до  состояния   полного
альбедо. И только потом упаковывал объект  так, чтобы тот аппетитно виднелся
из надорванного мешка.
     Правда,  за  Давликаном  продолжала водиться  одна  страсть из  прежней
сиротской жизни:  временами, вымыв  голову "Head  and shoulders", он накупал
маринованного чесноку, морской капусты и целую неделю чего-то ждал. А  потом
отправлялся в интимный магазин оценивать принадлежности.
     В один из таких бзиков он позвонил Фетрову, поведал о принципах галереи
"Белый свет" и на пару с ним занялся ее отделкой.
     Когда работы закончились, никто  не верил, что все эти чудеса с лепными
подвесными потолками, с белой штопаной мешковиной стен и задымленными окнами
сотворили  полтора  человека.  Первая частная галерея могла стать  гордостью
города, но пожелала остаться гордостью "Ренталла".
     Первым приобретением галереи стала копия нашумевшей в Амстердаме работы
"Целенаправленное  движение  свиней",  на  которой  стадо  цветных  чушек  в
фрейдистском  экстазе неслось навстречу  мило  заштопанной  заднице.  Работу
поместили в хранилище.  Таким  образом,  галерея  овладела  первой  единицей
хранения, положившей начало  коллекции. Давликана  стали величать директором
картины.
     Наступил  день  презентации.  Она  сопровождалась  выставкой  живописи.
Народу  собралось  достаточно  --  Шарлотта  Марковна,  Маргарита  Павловна,
подиумная  дива... Они  хорошо дополнили общество Изнанкиной  и Флегмановой,
которые работали теперь в разных заводских многотиражках и жили душа в душу.
Как  бы на  шумок  заскочил  Мошнак,  и объявился  без  всякого  приглашения
Неудобин. Он  продолжал  судиться с "Губернской правдой"  и был  принят  как
родной.
     Все мероприятия подобного рода  было положено  открывать  просвещенному
человеку Гладкову. Он пускал в строй родильные дома,  разбивал  шампанское о
вагоны.  В сутках не  хватало часов --  настолько плотным был его график. По
нему он опережал реальное  время года  на три, но о  будущем  говорил только
выпив и со слезой.  На пуск  первой  очереди "унитаза" Гладков  прибыл сразу
после открытия элитной бани.
     -- Уважаемые друзья,  дети  мои,  -- выдохнул он квасные  пары.  --  Мы
пережили небывало трудный девяносто второй год гайдаровских реформ.  Впереди
нас ждет не менее  сложный девяносто третий год расстрела парламента. И там,
где у других горит и рушится, мы возводим,  строим, закладываем... Пользуясь
случаем, -- проделал он излюбленный вираж, -- мне хотелось бы поздравить...
     Все дружно встали.
     --  Пользоваться  надо не  случаем,  а  презервативами,  --  вполголоса
посоветовал ему Нидворай.
     Услышав складный шепот, Гладков прервал пассаж и принялся внутримышечно
всматриваться в  собрание. Не обнаружив  ничего такого,  он схватил бокал  и
бросился чокаться со всеми подряд.
     Чтобы запутать его окончательно, Нидворай громко чихнул.
     -- Тебя бы  под  Кушку, враз бы  вылечился! -- сказал Макарон Нидвораю,
оттирая его от Мошнака, рассматривающего  живопись. -- Ты же можешь заразить
нашу золотую жилу!  -- И,  обратившись к банкиру,  предложил: --  А  хотите,
Капитон Иванович,  мы будем  брать  вас за  рубеж?  Сведем вас  с  западными
воротилами.  На  наши   выставки  такие  черепа  хаживают!  Прямо  мицубиси!
Перезнакомитесь с кем надо и не надо.  Верхние слои  являются  купить лучшие
картины. Вот в Амстердаме, например...
     Стоявшие за спиной Орехов с Артамоновым поперхнулись. Макарону пришлось
на секунду прервать свое повествование.
     -- Спасибо,  -- бросился отнекиваться  Мошнак.  -- Я и  без того  из-за
границ не вылезаю.
     -- Когда едешь на выставку, -- снова воспарил Макарон, -- вроде бы и не
по  делу, но косвенно получается, что  больше чем по делу. Занятие картинами
делает человека многозначительным. А  вот с "шедеврами" у вас  в банке  надо
поработать.  Такой срач устроили вы из произведений,  что непонятно,  почему
художники до сих пор не отходили вас  как  следует по бокам. Так с картинами
обходиться   нельзя.  Если  к  вам  в  угодья  попадут  эксперты  из   банка
реконструкции и развития, вам не получить никаких денег.
     -- Почему? -- удивился Мошнак.
     -- Дело в том, что ваша экспозиция раскрывает вас как  любителя.  А это
может стать причиной краха вашего заведения. С  живописью, как и с деньгами,
нужно работать аккуратно и круглосуточно.
     --  Неужели?  --  никак не  мог  поверить  в  прописные истины  Капитон
Иванович.
     -- Именно так. Криво и  эклектично вывешенные  картины могут похоронить
вас.  Если  связываться с  искусством  и  лезть в этот  сектор рынка,  нужно
работать  со спецами. Тем более, если  вы  планируете  заниматься  не только
современной живописью. Не дай Бог, вы без экспертов сунетесь в девятнадцатый
век или глубже!
     -- Вот как?! -- сомневался банкир.
     -- Конечно! За все надо  платить!  Зато  потом, когда ваш  банк сгинет,
активы в виде картин будет проще увести.
     -- А вы  сможете  устроить  все  профессионально? --  на  всякий случай
поинтересовался Мошнак.
     -- Что устроить? Увести картины?
     -- Да нет, грамотно развесить их по стенам.
     -- Развесить, пожалуйста! Но мы поможем и увести. Дело в цене.
     -- Белое вино хорошо  под дичь, -- доносился с другого края стола голос
Орехова.
     -- Особенно под ту, которую ты целыми днями несешь, -- уточняла Улька.
     -- Галерея хороша, но стекла мутноваты, -- высказал оценку Неудобин.
     --  Перестройка  опустила всех на уровень ниже среднего, -- дилетантски
рассуждал  Нидворай. -- Люди волокутся за  социализмом  и  пытаются получить
прогрессивку. Но им закрывают  низкую процентовку. И среди этого бардака мэр
устраивает День города!
     --  Действительно, они что, с ума посходили? -- вторил ему Толкачев. --
В городе жрать  нечего, а  они фейерверк устроили! -- разглагольствовал  он,
будто участвовал в турнире по классовой борьбе.
     -- А вы что, лучше со своей презентацией? -- заметил Неудобин.
     -- А ты возьми  любой  словарь и почитай,  -- наклонил его Орехов. -- И
увидишь, что больше всего слов человечество  придумало для  обозначения вин,
танцев,  материй  и болезней.  Несмотря  на  лишения, люди  всегда старались
одеться, напиться и сплясать. Чтобы потом заболеть.
     -- Что  касается одежды, это стало заметно только сейчас, -- поделилась
наблюдениями  страховая дива.  -- Раньше люди  старались надеть то, чего  не
было на  прилавках. А теперь есть  все.  И вскрылась такая безвкусица, такой
слесарь пошел истый, прямо от комля!
     --  Не может быть! -- удивилась  Маргарита  Павловна.  Она одевалась  в
спецмагазине "Пленум" и не ведала проблем даже до перестройки.
     --  Вы  знаете, -- участвовал в беседе Давликан, --  на  базе галереи я
открою студию "Body art" -- рисовать по телу.
     -- Это интересно, -- спели в один голос Маргарита Павловна и дива.
     -- Так что проблема одежды снимается автоматически.
     Орехов с Улькой и Ясуровой налегали на пиво, Макарон -- на свои любимые
яйца под майонезом. Покончив с очередной порцией, он набросился  на Ренгача,
осуществлявшего закупки:
     -- Вечно ты набираешь подростковых яиц! Для такой цены это очень мелкие
яйца! Тебя никуда  одного послать нельзя!  Какой ты к  черту  интендант!  Не
можешь грамотно отовариться! С твоей помощью нас даже магазины обувают!
     -- Вас обуешь! -- огрызнулся Нидворай. -- Кроме посмертной маски, с вас
ничего не снимешь!
     Освятил  галерею  и кафе "Папарацци"  архиерей Волович. Он  приурочил к
событию реденькую  бородку и  славный  текст. Похоже,  он и  впрямь  увлекся
монашеством.  Его  хорошо пропостившееся  тело  неплохо  смотрелось рядом  с
закусками.
     -- Ну вот, еще несколько ступенек, и ты -- владыка! -- сказал Макарон.
     -- Стараюсь, батенька.
     --  Побыстрее  надо,  -- подстегнул его  Орехов.  --  А то  у нас  дела
намечаются!
     -- Как скажете.
     -- Ну, а "Ванесса" твоя жива? -- спросил Артамонов.
     -- Дописываю.
     -- Правильно, письменность забрасывать нельзя.

     Артур тем временем  торговал юридическими  адресами.  Удовольствие  это
стоило  недорого,  но при хорошо  организованном потоке  можно  было  делать
сносные  суммы.  Артур  особенно не  распространялся  об этом. Дело всплыло,
когда  всем киоскам в округе мэр  велел вывесить  на фронтальной поверхности
привязку  к  местности.  И на всех  табличках  закрасовалось  одно и  то же:
Озерная 11а. Со стороны могло показаться, что сетью павильонов  владеет один
хозяин. Если бы "Лишенец" был  Карабасом-Барабасом, то за его владения можно
было выдать половину города.


Глава 9. САМ -- АРТУР

     После празднества в "Лишенец" зачастил с проверками Додекаэдр.  Магнаты
доедали  хлеб-соль,  оставшиеся  после презентации, и  внимали  инструктору,
который   объяснял  визиты   тем,  что  редакция  не   высылает  контрольные
экземпляры.
     -- А зачем они вам? -- поинтересовался Макарон. -- Только честно.
     --  Мы не  можем понять,  насколько объем рекламы в "Лишенце" превышает
законный, -- пояснил Додекаэдр. -- Есть подозрение, что часть денег проходит
мимо кассы.
     -- Вы бы проверили  Фомината,  -- посоветовал  ему Орехов. -- Там такие
налоговые гавани!
     -- Будет команда -- проверим.
     Додекаэдр  был  поражен  ничтожностью  бухгалтерии  "Лишенца". Традиции
хранить  платежные  документы  там  не наблюдалось  и  в  помине.  Трудности
гостиничной жизни породили другую привычку  -- ежеквартально  сжигать липу в
мусорном контейнере, или, по выражению Орехова, проводить  внутренний аудит.
Поэтому в новый офис ничего поличного не переехало.
     -- Мы планируем перейти на издольщину, -- объяснил Артамонов вездесущий
бардак. -- Хотим выплачивать подушные подати натуроплатой.
     -- Это  расскажете налоговику,  который придет  завтра, --  посоветовал
Додекаэдр. -- А меня интересует другое.
     Роясь в остатках  бумаг, обсыпанный оспиной Додекаэдр понимал, что  ему
не накопать столько, чтобы поставить "Лишенец" на колени. Это обстоятельство
удручало его.  Ему ничем не  мог  помочь ни Варшавский с неудобным угрем  во
впадине над левой ноздрей,  ни Макарон, прочищавший ухо газетными скрутками,
ни Орехов с Артамоновым, нависшие над шахматной доской.
     -- А что, товарищ инспектор, --  обратился Орехов к Додекаэдру, который
бестактно подсматривал за игрой,  -- раз  вы так небезучастны, не учинить ли
нам  партию под интерес?  Артамонов вывел  новое начало, и не прочь обкатать
его на  постороннем. Мы планируем ввести новый  дебют в учебники. Второй ход
--  королем. Ну, что, согласны? На кону  --  штраф, который вы намерены  нам
выкатить. Выигрываете вы -- штраф утраивается, если мы -- отменяется.
     -- Идет! -- неожиданно согласился Додекаэдр. -- Расставляйте!
     -- Правда, у  нас,  как  у  погорельцев,  некоторая инвалидность  фигур
наблюдается  --  вместо  короля свеча,  пешки из  доминошных костяшек...  Но
правила -- такие же облигатные: взялся -- ходи!
     -- И  не в таком приходилось разбираться, -- принял условия  Додекаэдр.
Он  находился  в полной уверенности,  что  в одночасье  обставит  любого  из
присутствующих. Его подмывало восполнить отсутствие в бухгалтерии документов
хотя  бы  так  -- с  помощью  рокировки.  И  он  бросился  загонять  в  угол
обезумевшего короля  Артамонова  табуном  своих коней.  Но игра  затянулась.
Начало  Артамонова  было  не  из простых. А  продолжение -- еще  хуже. Выход
короля на третью параллель приостановил действие мозга Додекаэдра. Путаясь в
фигурах, он начал сливать партию.
     -- Цугцванг!  --  объявил Артамонов. --  Каждый  ход ведет к  ухудшению
позиции.
     --  Время поджимает, -- выдавил из себя Додекаэдр атонально  предыдущим
высказываниям, -- а то бы я посопротивлялся.
     -- Ничего страшного, доиграете по переписке, -- предложил выход Орехов.
-- Но счет запишем: один -- ноль!
     -- Не  повезло,  --  огорчился  Додекаэдр.  -- А вообще  у  меня первый
разряд.
     -- При  вашей должности разряд ни  к чему, -- поведал ему тайну Орехов.
--  Счастлив  быть вашим  современником. Приятно видеть неординарных, всегда
чего-то ищущих у нас людей, -- сказал он на прощанье.
     -- Не скрою, и мне было приятно, -- вымолвил Додекаэдр с таким хрустом,
словно под ним треснул созревший двустворчатый струк.
     Покинув  "Лишенец", Додекаэдр  продолжал  находиться  в  сетке  вещания
ренталловцев. Он догадывался об этом по икоте, которая шла в реальном режиме
времени.
     --   Ну  вот,  видишь,  опять  победа!  --  Орехов  тискал  в  объятиях
Артамонова.
     -- К чему бы это, пятачок? -- сформулировал Артамонов  ритуальный после
каждой партии вопрос.
     -- Денег  прибудет,  -- как обычно растолковал  Орехов. --  Похоже, и в
этот раз пронесло!
     -- Не говори "гоп", -- притормозил его Макарон.
     Поутру "Лишенцу" всучили акт. Штраф  ведомством Додекаэдра налагался за
то, что  реальный тираж  не соответствовал объявленному  в выходных  данных.