тюрьме?! --  возник  Решетнев, надеясь на  поддержку
одногруппника, но тот  сделал  вид, что  впервые видит  всю  эту  голытьбу и
сейчас исключительно по долгу службы неотрывно рассматривает ее  без всякого
интереса.
     -- В оформлении интерьера  нужно брать пример с 540-й, -- сквозь зубы и
как бы между прочим сказал Фельдман.  -- Комната тематическая, вся выдержана
в стиле конюшни, то есть имеется какая-то идея.

     Выпал  долгожданный  снег.  Первокурсники  оказались  перед ним  сущими
детьми. Под  окнами  общаги  кто-то вылепил похожего на Пунтуса снеговика: в
руках тубус, вместо глаз очки, на шее, наудавку, красный шарф из несписанной
шторы.
     К обеду снега набралось по колено. Один  немолодой  и нетрезвый человек
впал  в незадачу. Без  пальто,  в светлом,  почти  маскировочном  костюме он
барахтался в  свежем  снегу  неподалеку от  снежной  бабы  и, тщетно пытаясь
встать, кричал, словно кого-то передразнивая:
     --  Парниковый   эффект!  Парниковый  эффект!  Окись  углерода!  Экран!
Всемирное потепление! Нобелевские  премии пополучали, а  тут  леднику впору!
Они теории толкают, а ты мерзни тут! -- Товарищ, явно не угадав погоды, ушел
с утра в гости и, возвращаясь, попал в полное распоряжение стихии.
     Эскортируя  девушек,  Решетнев,  Фельдман  и  Матвеенков   залюбовались
снеговиком. Мысль Решетнева, оттолкнувшись от скульптуры, устремилась...  Но
тут все  заметили  плавающего  в снегу  бедолагу. Помогли встать. Тот в знак
благодарности  начал  выдавать  соображения насчет  состояния  атмосферы  за
последние сто веков.
     -- Кандидат какой-нибудь, -- небрежно бросила проходящая мимо старуха.
     Укрепив  товарища  в вертикальном положении, компания нацелила  его  на
первый подъезд  "китайской стены", куда тот  время  от времени и  порывался.
Поборник честной погоды побрел домой синусоидальной походкой.
     Мысль Решетнева,  повторно  оттолкнувшись от снеговика,  устремилась по
особым ассоциативным каналам и взошла к тому, что провожатым во что бы то ни
стало, несмотря на  поздний  час и лютую вахтершу,  необходимо проникнуть на
ночь в женский корпус вслед за девушками.
     -- Иначе весь вечер пойдет насмарку, -- дооформил мысль Решетнев.
     --  Может,  попытаться   уговорить   дежурную?  --  замялся   Фельдман,
осматривая недоступный пожарный выход на втором этаже. -- Вдруг пропустит?
     -- Бабка,  мг-м, того...  не молодая  -- не уговоришь,  так сказать, --
Матвеенков словно зачерпнул пригоршню из личного опыта. -- Будем, ну, это...
пробиваться здесь. -- На  удивление легко  воспрянув телом, откормленным  по
беконному методу, с прослоечкой, Леша вмиг оказался на козырьке балкона.
     Решетнев безошибочно повторил трюк. У Фельдмана сноровки не хватило. Он
метался под  балконом,  как  лиса под  виноградом,  и  шепотом умолял друзей
придумать  что-либо.  Ему подсказали найти  какой-нибудь ящик.  Фельдман  не
поспешил бы на поиски с такой прытью, поучаствуй он в последнем  субботнике,
во  время  которого  все  нужные  и ненужные предметы были  собраны в кучу и
сожжены. Прочувствовав невыполнимость затеи, Фельдман вспомнил, что он  член
профкома, и отправился восвояси. "А ну их, этих девочек!" --  решил он уже в
постели.
     Выходя утром из женского общежития, друзья напоролись на вахтершу.
     --  Стойте!  Как  вы  здесь  оказались?  --  запричитала  она,  схватив
Матвеенкова за рукав.
     -- Да я... в смысле... безо всякого, так сказать, -- побрел Леша в свои
обычные в подобных случаях речевые дебри.
     -- Ты мне не умничай! Корчишь из себя ненормального! Я двадцать лет тут
сижу и все  ваши  иностранные языки выучила!  Разбираюсь, когда  "ноль один"
звонить, когда "ноль два"!
     Решетнев под шумок  развернулся  к балкону. Вчерашний пожарный  маршрут
показался ему безопасней.
     Спустя полчаса Решетнев возлежал в травмпункте.
     -- Где это вы так? -- отвлекал его разговорами хирург, ощупывая больную
ногу.
     -- Антенну с друзьями устанавливали.
     -- Лучше бы к девушкам сходили, чем по крышам в такую погоду лазать, --
поглумился врач и что есть мочи дернул за пятку.
     -- А-а! -- заорал Решетнев.
     -- Ну вот, кажется, все. У вас трещина плюсны.
     -- Серьезно?!
     -- Шучу, у вас перелом, -- улыбнулся хирург.
     535-я  комната  превратилась в  палату.  Посетители шли и  шли. Даже  в
понедельник, когда никто никуда не ходит.
     -- Эк  тебя угораздило, -- соболезновали они Решетневу. -- Жил же,  как
человек, и на тебе -- по женским покоям понесло.
     -- В жизни надо срываться,  -- оправдывался Решетнев, используя любимое
выражение Бирюка.
     Прихожане выражали  потерпевшему соболезнование  и попутно  выметали из
тумбочек  все  продукты.  Вместо того, чтобы,  как  подобает,  приносить  их
больному. Запасы 535-й таяли на глазах.
     -- Как долго  у тебя срастается  кость, Решетнев! -- говорили сожители.
-- Похоже, она у тебя без всякого костного мозга! Ты нас по миру пустишь!
     Самым методичным гостем был Матвеенков. Он  являлся, сидел для приличия
минуты  две-три  у  изголовья  больного,  а  потом, жестикулируя сосисочками
пальцев, начинал элегию:
     --  Я,  так  сказать, в смысле,  одним  словом,  в  крайнем случае,  --
произносил он, словно пораженный моторной афазией.
     -- В шкафу! -- обрывал его Гриншпон. -- От тебя ничего не скроешь!
     Леша  брал  пять   своих  почти  законных  клубней  и,  заведя  сложный
благодарственный монолог, исчезал за дверью.
     -- Ты допускаешь потраву угодьев, Решетнев! --  негодовал Артамонов. --
За это раньше сажали!
     -- Зачэм обижат чэловэк? --  защищал Решетнева Мурат.  -- Тыбылыс лубой
гост надо отдать  всо! Панравилса кинжял  -- отдай кинжял, спросыли время --
отдай часы!
     -- Понимаешь, брат, -- оттеснял Мурата Гриншпон, -- наш равнинный лабаз
не  вынесет  твоих  высокогорных  обычаев! И  когда,  наконец,  тебе  придет
денежный перевод от родителей на очередную помолвку?

     Оставалось одно  --  погрузочно-разгрузочные  работы  без использования
подъемно-транспортных средств.
     Дабы не вымереть, 535-я комната была вынуждена устремиться на заработки
и,  чтобы  не  попрошайничали, прихватила  за  компанию 540-ю, хотя Фельдман
обещал всем своим одногруппникам  материальную помощь. Да  еще  почти силком
заставили отправиться  с  собой  Пунтуса  с  Нынкиным,  которые  уже  неделю
пытались впасть в спячку.
     Город засыпал. Он долго ворочался -- искал удобную позу. То здесь гасло
и  вновь вспыхивало окно,  то там.  Потом город долго вздрагивал во  сне  то
сиреной "скорой помощи", то запоздалым скрипом тормозов на перекрестке.
     -- Хорошо зверям, -- говорил по дороге Нынкин, -- чуть голод -- сразу в
спячку.
     -- У  них хоть  совесть есть, -- поддерживал вялый разговор Пунтус.  --
Они нет-нет, да и просыпаются, а ты, если заснешь, то лет до сорока.
     По ночам на холодильной базе платили вдвойне.
     В этот раз  рефрижераторы были с  мойвой. Договорившись насчет  оплаты,
студенты приступили к разгрузке.
     Фельдман  в  основном перекуривал  и  болтался  по  складу.  Совершенно
случайно он напоролся  на чей-то  тайничок с красной рыбой. Наверное, кто-то
из  служащих  припрятал,  чтобы  в удобный момент  утащить,  допустил  он  и
аккуратно переложил живность к  себе в портфель.  В конце разгрузки Фельдман
расколол  о  колено  плитку  свежемороженой  мойвы и большую  часть сунул за
пазуху.
     --  Будет неплохим подспорьем, --  сказал он,  застегивая куртку на все
пуговицы.
     -- Да кто ее станет есть? -- попытались отговорить его друзья.
     --  Ее  надо  уметь  приготовить,  только  и всего,  --  оправдал  рыбу
Фельдман.  -- У нас в  стране  --  дефицит  поваренных  книг, поэтому многое
залеживается. Никакой кулинарной культуры в быту!
     На  проходной студентам в  рамках  ежемесячника  по борьбе  с  базовыми
несунами устроили проверку. Фельдман встал в очередь на досмотр последним --
боязно  все-таки,  хоть и  рядовое,  не  для  себя,  но  все  же  расхищение
социалистической собственности.
     Пока  ощупывали  передних,  мойва за  пазухой Фельдмана  быстро  таяла.
Непоправимо  быстро.  Охранник,  проверяя  портфель,  с  ужасом наблюдал  за
глазами Фельдмана,  бегающими  туда-сюда, как  в нистагме.  Глаза норовили и
спрятаться от  непонятно откуда взявшегося стыда, и в то же время хотели все
вокруг видеть.
     --  Кажется, переработал  хлопец, -- пожалел  Фельдмана проверяющий  из
вневедомственной охраны.
     -- Быстрее,  дедуля, быстрее,  -- крутился,  как на  огне, незадачливый
расхититель.
     -- О!  -- воскликнул  дед, нисколько  и никуда не торопясь.  -- Красной
рыбы у нас на базе вроде бы не было! Где такую красавицу раздобыл?
     Фельдман  сообразил, что вагон  красной  рыбы  разошелся  по начальству
настолько тихо, что даже охрана не в курсе.
     -- Рыбки мороженой  почему не взяли?  Питаетесь,  небось, не шибко?  --
спросил  вохровец, не найдя мойвы, которая, как он считал, была единственным
товаром на базе.
     -- Генералы не питаются отбросами! -- выдавил Фельдман фразу из шедшего
в "Победе" фильма и, будто ошпаренный, вылетел с проходной. Бросив  на землю
портфель,   Фельдман   начал   яростно   раздеваться.   Оттаявшие   мойвинки
проскальзывали через штанины и, словно живые, падали у ног.
     -- Не могли  первым пропустить! -- посетовал Фельдман на друзей. -- Для
вас же старался!
     -- Да ты, вроде, и не спешил, -- сказали Пунтус и Нынкин.
     Грузчикам стало настолько жалко вымокшего друга, что Рудик предложил не
откладывая зайти  в  пивной  зал "девятнарика", чтобы  красную рыбу, которой
Фельдман намеревался полакомиться в Новый год, не есть всухомятку, да еще  и
спозаранку.
     В  следующую ночь Фельдман на  шабашку не  вышел. Его  уклончивая  речь
перед бригадой прозвучала как-то неубедительно, и тогда Фельдман привлек всю
двигательную  мышечную энергию, чтобы  жестами доказать  друзьям,  насколько
чаще  пробоины  в  отоплении  общежития  случаются  ночью и  почему он,  как
дежурный  сантехник  на  полставки,  должен  постоянно  быть  начеку,  а  не
таскаться по всяким базам!
     А на самом деле  Фельдман давненько наметил себе другой путь ликвидации
финансовых  брешей -- втихую от  народа занялся лотереей. Постоянное аллегри
после каждого розыгрыша  придавало еще большую уверенность  в успехе. Откуда
ему, наивному, было  знать, что выигрышный  билет нельзя купить как  вещь --
такой  билет могут  или  подарить,  или  всучить  вместо сдачи  за неимением
мелочи, а методичность здесь губительна и бесперспективна.
     Остальные грузчики продолжили внеурочную пахоту,  как  бы желая узнать,
сколько можно выдержать вот так -- днем учеба плюс всякие секции, репетиции,
кружки и студии, а ночью -- работа.
     В этот раз под разгрузку были выставлены вагоны с картошкой.
     -- Жаль, Фельдмана нет,  некому бульбы набрать, -- пригорюнился Нынкин.
-- А то каждый день вермишель вареная, вермишель жареная, вермишель пареная!
     Уже в кишечный тракт въелась.
     -- А мы  иногда  разнообразим,  --  сказал Артамонов, --  едим прямо из
пачки.  В таком  виде она напрочь убивает чувство  голода  при  исхудании...
Странно, что  ее выпускает  пищевая  промышленность, а  не фармацевтическая,
скажем, -- подумал он вслух.
     Всю ночь напролет  таскали из затхлой темнотищи  склада  драгоценнейшую
картошку, наполовину тронутую порчей,  гадая, откуда мог прибыть такой груз.
Не из Мелового ли?
     -- А может, все-таки прихватим по кило-два-три? -- сказал Рудик.
     Но нанюхавшийся миазмов Нынкин сморщился и выпалил:
     -- Макароны в соусе --  вполне  достойное блюдо!  В гробу я видал жрать
эту тухлятину! Уж лучше сразу лягушек.
     -- Действительно, -- поддакнул Пунтус. -- Разве что на спирт прихватить
пару центнеров.
     Хозяйки всех на  свете помещений  --  обыкновенные серые  крысы  -- как
болиды, сверкали тут и там своими люминесцентными глазами.  По складу от них
не было никакого прохода.
     -- В Париже эти твари скоро будут заседать в муниципалитете, -- заметил
Гриншпон.   --   Недавно   прочитал,   как  эти  твари   перегрызли  пополам
десятитысячевольтовый кабель в  парижском метро, и хоть бы одну ионизировало
или там распылило как-нибудь!
     В  пику этому сомнительному  анекдоту из светской  жизни парижских крыс
Артамонов поведал, как при виде грызунов на мелькомбинате у себя на  родине,
в  Орле,  ему  довелось  испытать самые волнующие минуты в жизни.  Парижские
крысы,  как ни крути, все  же боятся  людей, а мелькомбинатовские --  те  ни
грамма не стесняются. Ратициды они запросто употребляют на десерт и ходят по
территории, как свиньи, --  споткнуться можно. Голубей едят, как кур. Голуби
нажираются дармового зерна --  благо на плохо  положенное у  всех  нас  клюв
помпой -- и  становятся не способными к полету.  Крысы подходят к ним  как к
готовому блюду  или  полуфабрикату,  устраиваются поудобнее и, разве  что не
повязав салфетку, начинают кушать: хряп-хряп, с косточками, а потом -- спать
в сушилку.  Цепляй этой крысе за уши ошейник и веди, куда хочешь. Например в
столовую. Там большая очередь.  Женщины через секунду  освобождают  раздачу.
Бери первое, второе, третье.
     Доклад  Артамонова  о  популяции  мелькомбинатовских крыс сработал  как
дезодорант. Грузчики добили протухший вагон, почти не морщась.
     Город  просыпался.  Нежился,  зевал   безлюдными  провалами   подземных
переходов.  Потом   потихоньку  начал  потягиваться  ранними  троллейбусными
маршрутами   и  наконец   вскочил,   обдав   себя   снегом,   клубящимся  за
очистительными машинами, и распахнул хлебные магазины.
     А завтра снова стайерская прогулка пешком на базу. И Нынкин опять будет
талдычить о  каком-то своем особом  зимнем солнцестоянии,  при котором ночь,
как известно, максимальна, а если не спать -- то и вообще бесконечна.

     Татьяна ежедневно заскакивала  в 535-ю. Она  по-матерински  потрепывала
больного  Решетнева  по  загривку,  как  бы  подталкивая  его  к  скорейшему
выздоровлению.  Но, невзирая на  избыток женской ласки,  Решетнев  впадал  в
тоску и  хандру. Опираясь  на костыли,  он  совершал мелководный каботаж  от
койки до туалета в конце  коридора и клялся, что больше никогда не падет так
низко. Каждый вечер, проводив друзей на работу, он пробирался на  цыпочках к
себе в душу и  копался там  до утра. Когда спать можно сколько  влезет, сон,
как  назло, не идет. Устроившись на подоконнике, он рассматривал снеговика и
все  больше понимал, кем стали для него  Рудик, Мурат, Миша... Кто он теперь
без них? Так себе -- человечинка.
     Денно и нощно Решетнев копил в себе  эти мысли и, дождавшись товарищей,
пытался  втянуть  их  в общение.  Но  все разбредались  по делам или  падали
замертво  на койки.  В его распоряжении  оставался один Рудик, который после
базы усаживался за письма. Еще в армии он снюхался с радиодиспетчершей, и та
присылала ему  с Ямала коротенькие кадастры  о  погоде.  Староста  носился с
ними, как Мурат с денежными переводами.
     -- Знаешь, Сергей, -- навязывался Решетнев к  Рудику, -- мне кажется, я
понял  одну простую  истину: чтобы  познать жизнь, нужно  непременно сломать
ногу.
     -- Что ты там бормочешь? -- переспрашивал  его  Рудик, таща по  влажной
губе липкую кромку конверта.
     -- Да так, ерунда, -- вздыхал Решетнев.
     Он сбросил гипс, как сбрасывают цепи. Боль в пятке еще долго напоминала
ему о чем-то  таком безыдейном  и не  обсуждаемом  при наличии,  что  многие
называют мужской дружбой.
     Разные бывают  падения.  Иногда их  можно  приравнять  к взлетам  или к
срывам, как говорил Бирюк.
     Решетнев оклемался, встал на ноги, а потом и на горло. Друзьям пришлось
выделить ему  двадцать  рублей  по  комнатному  больничному листу.  Решетнев
накупил плексигласовых тарелок, прикрепил к стенам, подсунул под них цветные
виды  вселенной из  журнала, к "иллюминаторам" подвел настоящее освещение, и
теперь в комнате можно было плыть, как бы между светил.
     Оформление  540-й  в  стиле  "все мы немножко лошади"  по  сравнению  с
интерьером 535-й стало просто китчем.
     Профком наградил  535-ю  грамотой  за  победу  в соцсоревновании. Таким
образом  Фельдман замазал  свой прокол во  время  проверочного  рейда, когда
отмолчался по поводу эротических наклеек на стенах.
     --  В жизни надо  быть оригинальным, -- принимал поздравления Решетнев.
-- В жизни надо срываться.





Третий закон Ньютона

     Зачеты  по  начертательной  геометрии  подступили,  как  ком  к  горлу.
Первокурсники  гнулись  над  белыми  ватманами  и  кляли  изобретателя  этой
чертовой науки, а заодно проклинали и  преподавателя Цыпленкова, обладающего
профессиональным  и  чуть  ли не  геометрическим  прищуром.  Для  Цыпленкова
начертательная геометрия была полигоном  для его  психологических опытов над
живыми людьми.
     -- Вам ни к чему будет устраиваться на платные курсы кройки и шитья, --
объяснял он  свою привязанность к студентам,  массируя доску  куском  дикого
мела.  -- Я  сделаю  из  вас  непревзойденных  модельеров  --  ведь все ваши
сногсшибательные  одежды  конструируются  исключительно  на основе принципов
начертательной геометрии.
     От страстного желания Цыпленкова сформировать из группы 76-Т3  сквозную
швейную бригаду  головы первокурсников пухли при виде пространственных фигур
и  их пересечений  по  неимоверным кривым.  И что самое противное -- всю эту
непостижимую  графику  нельзя  было  вызубрить.  Поэтому  оставалось усердно
понимать и развернуто представлять.
     Артамонов был согласен  хоть всю жизнь  ходить  без одежды, лишь  бы не
ведать линейных ужасов, в которых,  чтобы пересечь тетраэдр  с  эллипсоидом,
нужно было сидеть с одним карандашом и двумя пузырями три дня и четыре ночи.
Артамонов  Валера  был  непоседой, ему  подавай  задачи  на сноровку,  а тут
испытание на усидчивость.
     -- Было  бы  так, --  рассуждал он, -- получил ты,  например,  задание,
разобрался, какая  линия что обозначает, --  и  точка! Я не  пойму одного --
зачем чертить? Если нужно будет в дальнейшей жизни, я, конечно  же, начерчу,
но это  потом, в  жизни, а сейчас... Только  время да нервы гробишь.  -- И в
защиту своего бездействия на ниве геометрии он приводил массу доводов.
     -- Не до всех эта  наука  доходит через голову, --  дискутировал  с ним
Решетнев. -- До некоторых -- через седло.
     Но оказалось, что  студентами в высшей школе  предусмотрено все и  даже
такая тонкость,  в которой застал себя Артамонов. Само собой разумеется, что
на потоке  есть группы,  которым выданы такие же задания.  И еще  существует
техническое  приспособление -- "дралоскоп", с помощью  которого  полугодовую
норму можно легко  и  непринужденно передрать  в считанные часы. Было  бы  с
чего.
     Правда и  то, что жить полнокровно чужим трудом дано не  каждому. Здесь
нужна не  только  выдержка, нелишне обладать и стойкостью. Обыкновенно после
выдачи  задания  на проект  начиналось  выжидание --  кто первый приступит к
выполнению. Слабохарактерные  надламывались и,  словно  загипнотизированные,
приступали  к  черчению.  Как  только  они  справлялись  с заданием,  к  ним
подкатывали более  стойкие и вмиг переносили готовые творения на свои листы.
Затем  шла в ход изворотливость  --  бывало, скопированные работы защищались
раньше оригинальных.  За  плагиаторами  был  нужен глаз  да глаз,  поскольку
сдирание -- это не столько процесс, сколько стратегия и тактика.
     Артамонов отправился к Наташечкиной Алеше. Она в  группе 76-Д1 тоже шла
первой по  списку. Наташечкина  была  своим  парнем, и  задание у  нее  было
идентичным.
     По настроению, с которым она приняла ходока,  можно было заключить, что
лично ей по нутру игра геометрических линий, вырисовывающих занятные контуры
неказистых  с  виду деталей дизеля.  Наташечкина  без  проволочек отдала  во
временное пользова