окну  и, открыв  его, посмотрела на  площадь  святого
Жюльена.
     --  Ее уже нет.  Если  она  хоть  что-нибудь соображает,  она  пойдет и
посидит в машине, а когда ей надоест ждать, уедет обратно в Сен-Жиль.
     Интересно,  Рене  умеет  водить  машину?  Впрочем,  это  неважно.  Куда
любопытней было бы узнать,  почему  моя  сотрапезница называет себя Белой --
наследственным именем венгерских королей.
     Я  сел  в одно  из глубоких  кресел и  принялся  потягивать  .
Внезапно  пришло ощущение свободы  от всех  обязательств  -- пусть все  идет
своим чередом. В жизни Жана де Ге слишком много женщин.
     --  Можешь представить, как я разволновалась, -- сказала Бела, -- когда
сегодня утром ко мне заглянул Винсент и  сказал, что к нам пришла твоя дочка
и просит  починить  какую-то очень ценную вещь, принадлежащую ее маман. Я  и
вообразить не могла, что произошло. На какой-то миг у меня возникла бредовая
мысль,  будто твоя жена каким-то образом  узнала, что  миниатюру  делала  я.
Кстати, о миниатюре. Ты отдал ее? Она ей понравилась?
     Я  немного задержался  с  ответом,  подыскивая  слова  и  вспоминая ход
событий.
     -- Да, -- ответил я наконец. -- Очень. Мало сказать -- понравилась, она
в восторге.
     --  И  тебе  удалось  достать  ту  оправу, о которой я  тебе  говорила?
Оставили для тебя медальон после моего звонка?
     -- Да. Он идеально подошел.
     -- Я так  рада... Это  была  блестящая мысль, видно,  она пришла тебе в
голову   в  светлый  момент.   Девочка  ничего  не  говорила   о  миниатюре,
естественно, я тоже не упомянула о ней. Она сказала,  что маман  была  очень
расстроена,  когда фарфоровые фигурки разбились; из  этого я поняла, что они
очень дороги ей. Разумеется, починить их нельзя, но я могу  заказать копии в
Париже. Ты хоть понимаешь, что это датский фарфор? Ну, ладно. Давай есть. Не
знаю, как ты, а я умираю с голоду.
     Бела накрыла на стол и пододвинула  его к моему креслу;  я подумал, что
впервые с тех пор,  как начался  мой маскарад, от меня не требуется  никаких
усилий. Самый приятный момент за все  это  время.  Можно даже сказать -- дар
судьбы,  которая  пока не  очень-то  баловала  меня.  Единственное, что меня
тревожило, была Рене, бродившая в ярости по улицам Виллара.
     Должно  быть, подруга Жана де  Ге прочитала  мои мысли, потому  что она
сказала:
     -- Винсент вернется  с минуты на минуту.  Когда он придет,  я пошлю его
посмотреть,  сидит  ли  она  в  машине. Где  ты  припарковался -- на площади
Республики?
     -- Да. (Да? Я не был в этом уверен.)
     -- Не беспокойся.  Она вернется домой без тебя. Я  бы так сделала на ее
месте. А Гастон пригонит машину обратно. Ты шутил, когда сказал, что девочка
уехала куда- то в грузовике?
     -- Нет, это действительно так. Мне сообщили об этом в банке.
     -- Ты относишься к этому очень спокойно.
     --  Я  думаю, грузовик  -- с нашей  фабрики.  Да и  что  я мог сделать?
Грузовик и Мари-Ноэль вместе с ним уже исчезли из виду, когда  я поднялся из
подвалов.
     -- А зачем ты туда спускался?
     -- Хотел заглянуть в сейф.
     -- Вот тут ты, верно, потерял спокойствие.
     -- О, да.
     Я ел ветчину и салат,  отламывал кусочки хлеба и думал о том, насколько
приятней мой сегодняшний ленч в компании этой сидящей напротив женщины,  чем
вчерашняя трапеза в столовой замка.
     Ход мыслей привел меня к единственному, еще не врученному, подарку.
     -- В  Сен-Жиле  на  комоде в гардеробной комнате стоит для  тебя флакон
духов, -- сказал я.
     -- Спасибо. Мне что -- сбегать за ним?
     Я рассказал ей  без утайки -- теперь я уже мог смеяться  над этим -- об
ошибке по вине буквы .
     -- Не представляю, как это могло случиться, -- сказала Бела, -- ведь ты
никогда  не  разговариваешь  с сестрой. Или  ты,  наконец, решил  сделать ей
подношение в знак мира?
     -- Нет, --  ответил я, -- просто я ничего  толком не соображал. Слишком
много выпил накануне в Ле-Мане.
     -- Надо было  напиться до  полного бесчувствия,  чтобы совершить  такой
чудовищный промах.
     -- О чем и речь, -- сказал я.
     Она подняла брови.
     -- Поездка в Париж оказалась неудачной?
     -- Весьма.
     -- У Корвале не захотели пойти навстречу?
     --  Они  не  желают  продлевать  контракт   на  наших  условиях.  А  я,
вернувшись,  сказал  братцу Полю,  что продлил  его. Вся семья и  рабочие  с
verrerie  думают, что я  добился  успеха. Вчера я снова  начал переговоры по
телефону,  и  в  результате  они  согласились  продлить  контракт...  на  их
условиях.  Об  этом  еще  не знает  никто, кроме меня. Вот  почему я  поехал
сегодня утром в банк -- проверить, смогу  ли я восполнить урон. Я все еще не
знаю ответа.
     Я оторвал взгляд от тарелки: ее широко раскрытые синие глаза пристально
смотрели на меня.
     --  Как это ты  не знаешь ответа? Прекрасно знаешь. Ты сказал мне перед
отъездом, что фабрика работает себе в убыток и, если у Корвале не  пойдут на
твои условия, ее придется закрыть.
     -- Я не хочу ее закрывать,  --  сказал я. -- Это будет несправедливо по
отношению к рабочим.
     -- С каких это пор ты беспокоишься о рабочих?
     -- С тех самых пор, как напился в Ле-Мане.
     Вдали хлопнула дверь. Бела поднялась и вышла в коридор.
     -- Это вы, Винсент? -- окликнула она.
     -- Да, мадам.
     --  Пойдите  посмотрите,  стоит  ли  машина  графа  де  Ге  на  площади
Республики и сидит ли в ней дама.
     -- Сейчас, мадам.
     Бела вернулась, неся корзинку с фруктами и сыр, налила мне еще вина.
     -- Похоже, ты основательно все запутал после возвращения из Парижа. Что
ты собираешься по этому поводу предпринять?
     -- Понятия не имею, -- ответил я. -- Я живу сегодняшним днем.
     -- Ты живешь так уже много лет.
     --  Но сейчас в еще  большей степени. Говоря по  правде, я живу  теперь
настоящей минутой.
     Бела отрезала ломтик швейцарского сыра и передала его мне.
     --  Знаешь, -- сказала она, -- неплохо время от  времени пересматривать
свою  жизнь.  Так  сказать, подводить  итог.  Найти  свои  ошибки. Я  иногда
спрашиваю себя, почему я продолжаю жить в Вилларе. Я с трудом зарабатываю на
хлеб  в магазине и существую в основном  на то, что  мне оставил Жорж, а это
сущие пустяки в наше время.
     Жорж? Кто это? Вероятно, муж. Видимо, надо было что-то сказать.
     -- Так почему тогда ты живешь здесь? -- спросил я.
     Бела пожала плечами.
     --  Привычка,  должно быть. Мне все здесь подходит. Я люблю этот домик.
Если ты полагаешь, что я остаюсь здесь ради твоих случайных визитов, ты себе
льстишь.
     Она улыбнулась,  и я спросил себя,  действительно ли Жан де  Ге  льстил
себе.
     В любом случае результат был в мою пользу.
     -- Тебе не кажется, --  спросила Бела, -- что твой  внезапный интерес к
verrerie вызван тем,  что  ей уже два с половиной  века, а у тебя, возможно,
появится наконец наследник?
     -- Нет, -- ответил я.
     -- Ты уверен?
     -- Абсолютно. Мой интерес вызван тем, что вчера я увидел фабрику новыми
глазами. В  первый раз  я наблюдал за рабочими.  Я понял,  что они  гордятся
своим делом, да и хозяин фабрики им не безразличен. Если она закроется, они,
мало того, что окажутся на улице, будут обмануты, потеряют в него веру.
     -- Значит, тобой движет гордость?
     -- Вероятно. Можешь назвать это так.
     Бела принялась чистить грушу и давать мне ее по кусочкам.
     --  Твоя ошибка  в том,  что ты предоставил управление фабрикой  брату.
Если бы ты не был так чудовищно ленив, ты взял бы все в свои руки.
     -- Я тоже об этом думал.
     -- Еще не поздно начать сначала.
     -- Нет, время упущено. Да к тому же я ничего в этом не смыслю.
     -- Глупости. Ты бывал на фабрике с самого детства. Даже если стекольное
дело ни  чуточки  тебя не  интересовало, ты  не мог  не  набраться  каких-то
практических знаний. Я иногда спрашиваю себя...
     Она замолчала и принялась чистить яблоко.
     -- О чем?
     -- Неважно... Не люблю залезать людям в душу.
     -- Продолжай, -- сказал я. -- Ты разбудила мое любопытство. Моя душа  к
твоим услугам.
     -- Просто, -- сказала Бела, -- я иногда спрашиваю себя, уж не потому ли
ты  не проявляешь интереса  к фабрике,  что не  хочешь ворошить  прошлое. Не
хочешь думать о Морисе Дювале.
     Я  молчал. Морис Дюваль  -- человек, о котором  говорил  Жак,  человек,
стоявший на фотографии рядом с Жаном де Ге?.. Я ничего о нем не знал.
     -- Пожалуй, -- проговорил я.
     -- Вот видишь, -- мягко сказала Бела, -- тебе неприятен мой вопрос.
     Она ошибалась. Было крайне существенно выяснить все,  что можно, о Жане
де Ге. Но без риска совершить еще одну оплошность.
     -- Нет, -- ответил я, -- ты не права. Прошу тебя, продолжай.
     В первый  раз  Бела  отвела глаза  и  посмотрела поверх  моей  головы в
пространство.
     --  Оккупация кончилась  пятнадцать лет  назад,  -- сказала  она. -- Во
всяком случае,  для Мориса Дюваля. Однако люди  все еще  помнят его -- какой
прекрасный  он  был человек  и  как  ужасно  умер.  Вряд  ли у  тех, кто был
причастен к его смерти, от этого делается легче на сердце.
     В дверь тихонько постучали, и на  пороге возник невысокий худой человек
в берете. Увидев меня, он улыбнулся.
     --  Bonjour, Monsieur le Comte, -- сказал он. -- Рад вас видеть. Как вы
себя чувствуете?
     -- Спасибо, прекрасно.
     -- В машине не было никакой дамы. Но на сиденье лежала записка.
     Он  с  поклоном протянул ее мне. Записка была короткая и деловая: .
     Я показал записку Беле.
     --  Можешь  теперь  успокоиться,  --  сказала она. --  Винсент,  будьте
другом, отнесите все это на кухню, ладно?
     -- Разумеется, мадам.
     -- Тишь да  гладь, да божья благодать, -- проговорила Бела. -- Надолго?
Для меня -- до трех часов. Для тебя --  пока  ты здесь.  Дать  тебе еще одну
подушку?
     -- Нет, мне и так чудесно.
     Бела убрала все со столика, принесла сигареты и кофе.
     -- По  правде говоря,  я рада, что у  тебя проснулись  нежные чувства к
verrerie, -- сказала она. -- Это показывает, что ты не такой черствый, каким
хочешь казаться.  Но  я  все же не понимаю,  если ты  и так теряешь  на  ней
деньги, а новый контракт с Корвале еще менее выгоден, чем прежний, как  тебе
удастся продолжать дело?
     -- Я и сам этого не понимаю, -- сказал я.
     --  А  что,  если обратиться  к этому твоему  приятелю, что приезжает в
Сен-Жиль  охотиться?  Самый подходящий  человек. Он  ведь всегда  дает  тебе
советы, да?
     Бела  скинула  синий  жакет,  оставшись   в  платье  из  тонкой  шерсти
неопределенного серого цвета, приятного  для глаз. Так  покойно было глядеть
на  нее и знать,  что здесь,  в  этом  доме,  от  меня  ничего  не  требуют.
Интересно,  часто Жан де Ге приезжал сюда из  замка и  сидел в этом  кресле,
откинув голову на  подушку, как  сижу сейчас  я?  Небрежное дружелюбие  Белы
подкупало  и манило к ней.  В  нем  были легкость и  свобода,  говорившие  о
взаимном понимании без  претензии на глубокое ответное чувство.  Как было бы
хорошо, подумал  я,  если бы мой  маскарад не требовал от меня ничего иного,
если бы я  не был владельцем Сен-Жиля и мог остаться здесь навсегда, сидеть,
как сейчас, в кресле с кошкой на  коленях, греться  на солнышке, есть грушу,
ломтики которой кладет мне в рот Бела из Виллара...
     -- Ты не можешь продать какие-нибудь ценные  бумаги или часть земли? --
спросила Бела. -- А как насчет твоей жены? Ее деньги заморожены, да?
     -- Да.
     -- Вы получите их, только если у вас родится сын. Теперь я вспомнила.
     Бела налила мне еще одну чашку кофе.
     -- Как она  себя чувствует, твоя жена? У нее довольно слабое  здоровье,
если я не ошибаюсь. Кто ее пользует?
     -- Доктор Лебрен, -- ответил я.
     -- Он сильно постарел, ты  не  находишь? Я бы  на  твоем  месте вызвала
врача- акушера.  Ты с самого начала почему-то держишься в  стороне. Надеюсь,
дома ты проявляешь больше сочувствия.
     Я притушил сигарету.  Бела была единственным человеком, кому правда  не
причинила  бы ни боли,  ни  вреда,  однако, как  это  ни  странно, мне  была
ненавистна мысль,  что она может ее узнать.  Я представлял себе ее  поднятые
брови  и веселый смех, ее практический подход к забавной ситуации -- надо же
решить,  что предпринять,  -- а затем неизбежное отдаление,  быстрое, хотя и
учтивое, ведь теперь перед ней посторонний человек.
     -- Я вовсе не держусь в стороне, -- сказал я. -- И  я стараюсь выражать
сочувствие. Беда в том, что я недостаточно знаю Франсуазу.
     Бела  задумчиво  смотрела на  меня. Ее  прямой взгляд  приводил  меня в
замешательство.
     --  В  чем  дело?  -- спросила  она. -- Речь не только о деньгах, да? О
чем-то  куда более глубоком?  Что  в действительности  произошло  с  тобой в
Ле-Мане?
     Я вспомнил старую детскую игру в  наперсток -- , как
ее еще зовут,  -- в которую я играл со своей незамужней теткой. Для  нее это
была спокойная легкая игра,  ведь  от взрослого  требовалось одно -- сидеть,
зажмурившись, на  месте, но как билось мое детское сердце, когда я крался на
цыпочках по уставленной мебелью гостиной и, наконец, прятал наперсток позади
настольных часов.  Затем,  открыв  глаза,  тетя начинала  задавать  вопросы,
которых я так страшился. Когда взгляд ее достигал часов, честность вынуждала
меня  скрепя  сердце  сказать:  ,  --  хотя мне  ужасно  не
хотелось, чтобы золотой наперсток покинул свое уютное, спокойное убежище. На
этот раз  я сам закрыл  глаза  и продолжал  гладить кошку, лежащую у меня на
коленях. Что безопасней -- уйти от ответа или сказать правду?
     -- Ты говорила, что полезно время от времени подводить жизненные итоги.
Возможно, последнее время я этим именно и занимался, и вечером в Ле-Мане мои
раздумья достигли высшей точки. То  ,  которым  я был, потерпело  фиаско.
Единственный способ  избежать за это ответственности -- стать кем-то другим.
Пусть этот кто-то берет все на себя.
     Бела ничего  не сказала.  Видимо, обдумывала  мои слова. Я ее не видел,
мои глаза были закрыты.
     -- Другой Жан  де Ге,  -- проговорила она,  --  тот,  кто все эти  годы
скрывался  под  внешней  веселостью  и  шармом.  Я  часто  спрашивала  себя,
существует ли он. Если он намерен выйти из подполья, сейчас самое время. Еще
немного, и будет поздно.
     Интуитивно, каким-то сверхъестественном чутьем она частично догадалась,
о  чем я  думал, но настоящий смысл  моих слов от нее  ускользнул. Наперсток
позади  часов  был  в  безопасности, отгадчик . Было  так  покойно
лежать в глубоком кресле, что не хотелось двигаться с места.
     -- Ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать, -- проговорил я.
     -- Нет,  понимаю,  -- возразила она.  -- Ты не  единственный человек  с
раздвоением  личности. У всех нас множество . Но  никто не пытается таким
образом уйти  от  ответственности. Проблемы  все равно  остаются, и  их надо
решать.
       и  .  Отгадчик  ищет  наперсток  в  другом  конце
комнаты.
     --  Нет,  --  сказал  я,  --  ты  упустила  самую  суть.  И проблемы, и
ответственность за их решение становятся иными, если человек, который за все
в ответе, иной.
     -- А каким ты его видишь, того, кто за все в ответе? -- спросила Бела.
     На башне  главной церкви Виллара  пробило  два часа. Торжественный звон
колокола,  откуда бы он ни доносился, всегда напоминал мне  благовест, а эти
глубокие,  звучные удары раздались  совсем  близко  и нарушили  мой душевный
покой.
     -- Иногда он кажется мне бесчувственным,  -- сказал  я,  -- а иногда --
слишком  чувствительным. То  он  готов убить  самых близких  себе людей,  то
рискует жизнью  ради  чужих. Он  говорит, что  человечеством  движет одно --
алчность  и сам он может  уцелеть, лишь  утоляя ее. Мне кажется,  у  него  в
голове сумбур, но он недалек от истины.
     Я слышал, что  Бела поднялась  с места, поставила мою чашку на поднос и
отнесла его к окошечку в стене.  Затем вернулась и села на подлокотник моего
кресла.  Странно:   мне  это  было   неприятно.  Не   само  это  ласковое  и
естественное,  хотя  и  небрежное  движение,  а то,  что  оно говорило  о ее
симпатии к моему второму , Жану де Ге, за  которого  она  принимала меня.
Неприятен мне был и флакон духов, что стоял на комоде в гардеробной.
     --  Интересно,  -- сказал  я, -- почему тот, кто за все в ответе, купил
тебе ?
     -- Потому, что ему нравится их запах и мне тоже.
     -- Как ты думаешь -- он утоляет этим твою алчность?
     -- Это зависит от размеров флакона.
     -- Он огромный.
     -- Тогда я бы сказала, что он проявляет предусмотрительность.
     Вряд ли  я узнал  бы запах . Я никогда в  жизни никому  не дарил
духов, почти все употребляющие  духи женщины вызывали во мне отвращение, и я
старался их избегать. Бела не душилась, от нее пахло абрикосами.
     -- Дело в  том, -- сказал я,  --  что  это вовсе  не  алчность.  Тут он
ошибается. Это голод.  А если  это  голод,  как,  спрашивается,  мне всех их
насытить? Как дать им то, что они хотят, ведь каждому надо свое? Мать, жена,
дочь, брат, невестка, даже рабочие с фабрики -- все заявляют  на меня права,
рвут меня на части. Честно говоря, я не знаю, что мне делать, с чего начать.
     Бела не ответила, но я почувствовал ее ласковую руку у себя на лбу. Кто
я, где я, как мое имя? Я был в неведомом море между двумя мирами. Уединенный
остров, узкий и  скалистый,  --  некогда  мое  пристанище, моя  темница,  --
остался   позади,   а  ждущий  меня   многолюдный,  многоголосый  континент,
предъявляющий мне  свои требования, на мгновение скрылся из вида. Моя личина
сулила не только освобождение, но и новые пути. Что-то во мне ожило,  что-то
иссякло. Если бы можно  было забыть все претензии, уйти от действительности,
кем бы я был -- самим собой или Жаном де Ге?
     Я протянул ладони и коснулся ее лица.
     -- Почему я должен обо всем думать? -- сказал я. -- Я не хочу.
     Бела  засмеялась и, чуть  коснувшись губами, поцеловала меня в закрытые
глаза.
     -- Потому-то ты и приходишь сюда? -- спросила она.

ГЛАВА 13
     Когда я  вышел из домика, все  желтые от лишайника крыши горели золотом
под  предвечерним солнцем.  Из ближнего здания  высыпали гурьбой ребятишки с
ранцами за  спиной  и учебниками  в  руках  и перебежали  на противоположную
сторону канала по  соседнему мостику.  Мимо городских ворот медленно  цокала
копытами лошадь, запряженная в крытую повозку; сгорбившись на облучке, кучер
лишь изредка  пощелкивал  кнутом. На торговой  улице ставни были распахнуты,
двери открыты.  Вдоль платановой аллеи неподалеку от рыночной площади, возле
которой во  время  базарной шумихи  и сутолоки стояли  повозки  и грузовики,
теперь сидели старики  и старухи, греясь  в последних лучах солнца, а рядом,
шурша опавшими  листьями  и роясь в пыли, щебетали  дети. Интересно,  как он
будет  выглядеть  ночью,  этот  Виллар,  обитатели  которого,  как  во  всех
провинциальных  городках, рано ложатся спать, заперев двери и закрыв ставни;
тишина,  дома  объяты  тенью,  серые  от  времени  островерхие  крыши  круто
спускаются к карнизам, готический шпиль церкви пронзает темно-синее небо; ни
звука, разве  что раздадутся шаги  спешащего домой гуляки да послышится  еле
уловимый плеск воды в темных, недвижных, подступающих к стенам каналах.
     Я никогда не мог устоять против соблазна, встречая en route\footnote{По
пути \textit{(фр.).}} такие городки, остаться в  них ночевать.  Поужинав, я,
единственный путник на  улице, бродил мимо  безмолвных  домов, окна которых,
наглухо  закрытые ставнями,  ничего не говорили  мне  об их обитателях; лишь
изредка слабый свет, пробивающийся сквозь щель между створками, выдавал, что
внутри есть жизнь. Порой глаз,  как в темную пропасть, падал в открытое окно
на верхнем  этаже,  порой я  видел  тени  от зажженной  свечи,  пляшущие  по
потолку,  или  слышал  плач  младенца,  но  чаще всего  кругом было  тихо  и
спо