в  между  правительствами
Соединенных Штатов и Великобритании; сообщив своим  читателям,  что  Америка
еще в младенчестве своем "высекла" Англию, высекла ее в юности  и,  конечно,
должна высечь ее и теперь, в  свои  зрелые  годы,  -  газета  заверяла  всех
истинных американцев, что если  мистер  Уэбстер  в  предстоящих  переговорах
выполнит свой долг  и  заставит  английского  лорда  в  два  счета  убраться
восвояси, то через два года они "будут распевать "Янки Дудл" в Гайд-парке  и
"Да здравствует Колумбия"  в  обитых  пурпуром  залах  Вестминстера!"  Город
показался мне премилым, и  я  даже  доставил  себе  удовольствие  посмотреть
снаружи редакцию той газеты, выдержку из которой я только что приводил. Я не
имел возможности насладиться созерцанием того остроумца, который создал оный
опус, но я  не  сомневаюсь,  что  человек  он  необыкновенный  и  пользуется
уважением в избранном кругу.
     На борту парохода был джентльмен, для которого, как я нечаянно узнал из
его разговоров с женой, ибо наши каюты разделяла  лишь  тонкая  перегородка,
моя особа служила источником великих волнений. Не знаю почему, но мысль  обо
мне неотступно преследовала его и очень раздражала. Сначала я  услышал,  как
он сказал - и самым нелепым было то, что он сказал это  буквально  над  моим
ухом, точно пригнулся к моему плечу и прошептал: "А Боз-то все еще здесь  *,
дорогая!" И после довольно долгой  паузы  недовольным  тоном  добавил:  "Боз
держится очень замкнуто", что было чистой правдой, так как я чувствовал себя
неважно и лежал с книгой. Я уже решил, что он со мной покончил,  но  ошибся,
ибо после довольно большого  промежутка  времени,  когда  он,  должно  быть,
беспокойно ворочался с боку на бок в безуспешной попытке заснуть, его  вдруг
опять прорвало: "А ведь этот Боз, глядишь, и напишет книжицу и  всех  нас  в
ней помянет!" - и, ясно  представив  себе,  к  каким  последствиям  приведет
пребывание на одном судне с Бозом, он застонал и умолк.
     В восемь часов вечера мы прибыли в город  Эри  и  простояли  там  около
часу. На следующее утро,  между  пятью  и  шестью  часами,  мы  причалили  в
Буффало, где позавтракали, и поскольку до водопада было совсем  недалеко,  а
нам не терпелось поскорей увидеть его, мы в то же утро в девять  часов  сели
на поезд и отправились к Ниагаре.
     День был не из приятных - холодный, промозглый; над землей навис  сырой
туман, деревья в этих  северных  краях  были  по-зимнему  голые.  На  каждой
остановке я прислушивался, не донесется ли грохот, и  все  время  напряженно
вглядывался в ту сторону, где, судя по течению реки, должен  был  находиться
водопад, в надежде увидеть столб брызг. Лишь  через  несколько  минут  после
того, как поезд подошел к станции, - не раньше, я увидел два  больших  белых
облака, медленно и величаво поднимавшихся из недр земли.  И  больше  ничего.
Наконец мы вышли из поезда, и только тут я впервые  услышал  могучий  грохот
воды и почувствовал, что земля дрожит у меня под ногами.
     Берег здесь очень крутой, и было скользко от дождя и еще  не  стаявшего
снега. Не помню, как я сошел, но так или иначе вскоре  я  оказался  внизу  и
вместе с двумя английскими офицерами, которые  тоже  решили  последовать  за
мной и перебраться на другой берег, прыгал с камня на  камень,  оглохший  от
шума, полуслепой от  брызг,  промокший  до  костей.  И  вот  мы  у  подножия
американского водопада. Откуда-то с большой высоты стремительно низвергается
вниз мощный водный поток, но как и откуда - я не мог бы сказать: у меня было
лишь смутное ощущение чего-то безмерного.
     Когда же мы сели на маленький паром и стали переправляться немного ниже
обоих водопадов через вздувшуюся реку, я начал понемногу постигать, что  это
такое, но я был несколько ошеломлен и  неспособен  воспринимать  картину  во
всей ее грандиозности. И только поднявшись на Столовую скалу и взглянув -  о
боже великий, - на это низвержение ярко-зеленой воды, я понял, сколько в нем
мощи и величия.
     И вот тогда меня пронзила мысль о том,  как  я  близок  здесь  к  моему
создателю, и проникся - это впечатление сохранилось  и  поныне  -  ощущением
покоя, которым веет от этого грандиозного  зрелища.  Умиротворенность  духа,
тишина, воспоминания о почивших в мире людях, возвышенные помыслы  о  вечном
отдохновении и счастье - и никаких мрачных предчувствий или страха.
     Ниагара навсегда запечатлелась в моем сердце  как  олицетворение  самой
красоты, - такой она и пребудет в нем, неизменно и неизгладимо, пока оно  не
перестанет биться.
     О, какими далекими и незначительными казались  мне  вся  наша  суета  и
треволнения повседневной жизни в те памятные десять дней,  что  я  провел  в
этом волшебном краю. Какие голоса слышались мне в грохоте воды; какие  лица,
давно исчезнувшие с земли, смотрели на меня из ее сверкающих  глубин;  какие
дивные обещания грезились  мне  в  этих  слезах  ангелов  -  в  многоцветных
брызгах, что падали дождем и сплетались в яркие аркады сменяющих друг  друга
радуг!
     Все это время я не покидал канадского берега,  куда  переправился,  как
только приехал. Обратно через реку я так ни разу и не перебирался:  я  знал,
что на той стороне - люди, а в таком месте естественно избегать посторонних.
Бродить целыми днями и смотреть на водопады  оттуда  и  отсюда;  стоять  над
Большой Подковой и  наблюдать,  как  быстрые  воды,  приближаясь  к  обрыву,
набирают силу и в то  же  время  словно  замирают,  прежде  чем  ринуться  в
пропасть; или, став на уровне реки, глядеть, запрокинув  голову,  как  поток
устремляется вниз; забираться на соседние кручи  и  оттуда  смотреть  сквозь
ветви деревьев, как бурлящие воды мчатся через пороги, перед тем как сделать
отчаянный скачок; или мили на три ниже бродить в тени суровых скал, следя за
тем, как река без всякой видимой причины вздувается и вскипает и будит  эхо,
все еще взволнованная где-то в глубине  своим  исполинским  прыжком;  видеть
перед собой Ниагару, озаренную то солнцем,  то  луной,  то  багровую  в  час
заката или серую, когда медленно спускаются сумерки; смотреть на нее  каждый
день и, проснувшись в ночи, слышать ее немолчный голос,  -  чего  еще  можно
желать!
     Теперь в тихую погоду я всякий раз думаю о том, что там день и ночь все
так же мчится и скачет вода, грохочет и  низвергается  с  высоты;  а  сотней
футов ниже все так же опоясывают  ее  радуги.  Все  так  же  блестит  она  и
сверкает на солнце расплавленным золотом. А в  пасмурный  день  все  так  же
рушится снежной лавиной, или катится,  точно  обвал  в  меловых  горах,  или
стелется вниз по скале густым белым туманом. И, добравшись до низу,  могучий
поток всегда как бы умирает, и всегда из его бездонной  могилы  встает  этот
гигантский призрак из брызг и тумана, - он властвует  здесь  все  с  той  же
грозной торжественностью с тех пор, как  Тьма  отступила  в  недра  земли  и
первый - до Всемирного потопа - поток Света залил творимый богом мир.

ГЛАВА XV

     В Канаде; Торонто; Кингстон; Монреаль; Квебек; Сент-Джонс.  -  Снова  в
Соединенных Штатах; Ливан; деревня шекеров и Вест-Пойнт

     Я склонен воздержаться от  всяческих  сравнений  и  не  буду  проводить
никаких параллелей между социальным обликом Соединенных Штатов и  английских
владений в Канаде. Но этой причине я ограничусь лишь кратким отчетом о нашем
путешествии по территории Канады.
     Но прежде чем  расстаться  с  водопадами,  я  должен  коснуться  одного
отвратительного  факта,  который  не  мог  не   привлечь   внимания   любого
посетившего Ниагару путешественника, если он порядочный человек.
     На Столовой скале имеется коттедж, принадлежащий  какому-то  гиду,  где
продают  разную  мелочь  на  память  об  этих  местах   и   где   посетители
расписываются в книге, специально заведенной для этой  цели.  На  стене  той
комнаты, где хранится сия многотомная  книга,  висит  табличка  с  надписью:
"Посетителей просят не  списывать  и  не  цитировать  записи  и  поэтические
произведения из хранящихся здесь книг и альбомов".
     Если бы не это предупреждение, я преспокойно оставил бы  их  лежать  на
столах, где они разбросаны с нарочитой небрежностью, как книги в гостиной, и
только по смеялся бы вволю  над  чудовищно-глупыми  стишками  в  рамочке  на
стене. Однако, прочитав эту надпись, я захотел посмотреть, какие же  шедевры
она так заботливо оберегает, и, начав перелистывать одну из книг,  обнаружил
страницы, сплошь заполненные омерзительнейшим и  грязнейшим  сквернословием,
каким когда-либо тешились двуногие свиньи.
     Унизительно  все-таки  сознавать,  что   есть   среди   людей   гнусные
пустоголовые скоты, которым доставляет  удовольствие  оскорблять  величайший
алтарь Природы, выкладывая у его порога свои грязные мыслишки. А то, что эту
пакость собирают на потеху таким же свиньям  и  держат  в  публичном  месте,
чтобы каждый мог с ней ознакомиться,  -  является  позором  для  английского
языка, на котором это написано (правда, я надеюсь, что лишь немногие из этих
записей сделаны англичанами), и укором английскому берегу, где они хранятся.
     Наши  солдаты  на  Ниагаре   расквартированы   в   хороших   просторных
помещениях. Под казармы отведены, между прочим,  многие  из  больших  домов,
расположенных на равнине, над водопадами и  построенных  в  свое  время  как
гостиницы. Вечерами, проходя мимо,  я  нередко  любовался  веселой  и  милой
картиной, какую являли собою женщины и маленькие дети, сидевшие на балконах,
в то время как мужчины внизу, на траве, играли  в  мяч  иди  в  какие-нибудь
другие игры.
     В  любом  гарнизонном  пункте,  где  рядом  проходит  граница   и   где
демаркационная полоса так  узка,  как  на  Ниагаре,  дезертирство  неизбежно
становится довольно частым  явлением;  если  у  солдата  зарождается  шалая,
безумная  надежда,  что  там,  на  другом  берегу,  его  ждут  богатство   и
независимость, то вместе с ней в бесчестном  уме  уже  естественным  образом
возникает мысль сделаться изменником - а там, где все окружение способствует
соблазну,  эта  мысль,  раз  возникши,  едва  ли  угаснет.  Но  очень  редко
перебежчики бывают потом счастливы или довольны;  известно  немало  случаев,
когда они признавались в своем  горьком  разочаровании  и  говорили,  что  с
радостью вернулись бы к старой службе, если бы только могли рассчитывать  на
прощение или не слишком суровую кару. И все-таки  многие  их  товарищи  нет,
нет, да последуют их примеру; и нередки случаи, когда  беглецы  прощались  с
жизнью при попытке перебраться через реку. Не так  давно  несколько  человек
утонуло, переплывая на тот берег; а одного, у которого хватило безрассудства
соорудить  себе  плот  из  стола,  течением  снесло  в  водоворот,  где  его
искалеченный труп кружило потом несколько дней.
     Я склонен думать, что рассказы о шуме водопада сильно преувеличены, - а
такое предположение  напрашивается  само  собой,  когда  учитываешь  глубину
бассейна, куда падает вода. За все время, пока мы там находились, не было ни
одного дня, когда бы дул сильный иди порывистый ветер, но даже в трех  милях
от водопада, в самые тихие закатные часы, мы сколько ни прислушивались,  так
и не слыхали его грохота.
     Квинстон, откуда пароходы отчаливают на Торонто (или, вернее, куда  они
заходят, - причал их находится  в  Льюистоне,  на  противоположном  берегу),
лежит в прелестной долине, по которой протекает темно-зеленая река  Ниагара.
Пройти к ней можно по дороге, что вьется среди холмов, обступивших город,  и
вид на него оттуда необычайно красив и живописен.  На  самом  высоком  холме
стоял памятник, воздвигнутый местной законодательной властью генералу  Броку
*, убитому в сражении с американскими войсками, когда он  это  сражение  уже
выиграл. Какой-то бродяга - предполагают, что это некто Летт, который сидит,
или сидел недавно, в тюрьме за уголовное преступление, - два года тому назад
взорвал этот памятник, и теперь на его месте  -  лишь  унылые  развалины,  с
вершины которых понуро  свисает  длинный  кусок  железной  ограды,  и  ветер
раскачивает  его  из  стороны  в  сторону,  точно  ветку  дикого  плюща  или
надломленную  виноградную  лозу.  Очень  важно  -  куда  важнее,  чем  может
показаться, - чтобы статуя была восстановлена на общественные средства, что,
впрочем, следовало бы сделать давным-давно.  Во-первых,  оставлять  в  таком
состоянии памятник, воздвигнутый в честь одного из защитников Англии, да еще
на том самом месте, где он погиб, унизительно для достоинства нашей  страны;
во-вторых, вид его в подобном состоянии и  мысль  о  том,  что  осквернитель
памятника  остался  безнаказанным,  едва  ли  действует   умиротворяюще   на
самолюбивых английских подданных, живущих в пограничной полосе, и  уж  никак
не способствует ликвидации пограничных ссор и взаимной неприязни.
     Итак, я стоял на пристани, наблюдая за погрузкой пассажиров на пароход,
что отходил перед нашим, и волнуясь вместе с женою сержанта, собиравшей свои
скудные  пожитки:  она  не  спускала   обезумевших   глаз   с   носильщиков,
перетаскивавших их на судно, и в то же время старалась не упустить  из  виду
корыта без ручек, к которому, как к самой  никудышной  вещи  из  всей  своей
движимости, питала особую нежность, - когда к  пароходу  подошли  три-четыре
солдата с рекрутом и поднялись на борт.
     Рекрут был пригожий парень, крепкий и складный, но далеко не трезвый, -
вообще вид у него был такой, точно он уже не первый день ходит вполпьяна. На
палке через плечо он нес узелок, во рту держал носогрейку. Был он пыльный  и
грязный, как всякий рекрут, а его башмаки свидетельствовали о  том,  что  он
проделал пешком немалый путь; и все же он был в приподнятом настроении: тому
из солдат пожмет руку, того хлопнет  по  спине,  и  болтает  и  смеется  без
умолку, точно тявкающий и такой же праздный, как и он, пес.
     Солдаты смеялись не заодно с новобранцем, а скорее над ним; они стояли,
поигрывая хлыстом, и  свысока  посматривали  на  парня,  задрав  подбородок,
подпертый крахмальным воротником, словно говоря; "Дури,  дури,  малый,  пока
можно! Ничего, со временем поумнеешь!" -  как  вдруг  разошедшийся  новичок,
который все пятился и пятился к  сходням,  кувырнулся  за  борт  и  неуклюже
забарахтался в реке, между судном и пристанью.
     Я в жизни не видел ничего любопытнее той  перемены,  которая  мгновенно
произошла в поведении солдат: рекрут еще  не  успел,  наверно,  долететь  до
воды, как их профессиональную натянутость и чопорность точно рукой сняло,  и
они закипели самой рьяной энергией. Быстрее, чем об этом  можно  рассказать,
парня извлекли из воды ногами вперед, - полы сюртука  били  его  по  глазам,
обтрепанная одежонка висела вкривь и вкось, а с каждой  ее  ниточки  стекали
струйки. Но едва солдаты поставили его на ноги и увидели, что он  целехонек,
они опять превратились в солдат и глядели на него еще равнодушнее, еще  выше
задрав подбородок.
     Наполовину протрезвев, рекрут с минуту  озирался,  точно  хотел  прежде
всего выразить благодарность за свое спасение; но видя, с каким безразличием
стоят солдаты, он принял от одного из  них,  -  того,  который  больше  всех
волновался, - свою вымокшую носогрейку, ткнул  ее  в  рот,  засунул  руки  в
мокрые карманы и, даже не отжав одежду, пошел, насвистывая, по палубе,  -  я
чуть не сказал "как ни в чем не бывало", но нет, он шел с таким видом, будто
все так и получилось, как он хотел, - и как еще удачно!
     Не успел их пароход отчалить от пристани, как подошел наш, и вскоре  мы
уже были в устье реки Ниагары, где звезды и полосы Америки  реют  над  одним
берегом, а британский лев над  другим  берегом;  разделяет  их  такое  узкое
пространство, что часовые в фортах часто слышат,  как  дают  пароль  часовым
другой стороны. Оттуда мы попали в  озеро  Онтарио  -  не  озеро,  а  скорее
внутреннее море, и около половины седьмого были уже в Торонто.
     Город лежит на совершенно плоской равнине,  а  потому  его  окрестности
ничуть  не  живописны;  зато  сам  он  полон  жизни  и  движения,  суматохи,
деятельности и стремления к усовершенствованию. Улицы  прилично  вымощены  и
освещаются газовыми фонарями; дома большие и хорошие; магазины превосходные.
Витрины многих из них могли бы  потягаться  с  витринами  в  главном  городе
какого-нибудь процветающего графства  Англии,  а  иные  не  посрамили  бы  и
столицы. Здесь есть отличная каменная тюрьма, и есть, между прочим, красивая
церковь,  суд,  общественные  здания,   много   уютных   частных   домов   и
государственная обсерватория, где  отмечаются  и  регистрируются  отклонения
магнитной  стрелки.  В  колледже  Верхней  Канады,   состоящем   в   ведении
общественных учреждений этого города, можно получить основательные знания по
всем отраслям классической  науки  за  очень  скромную  плату  -  с  ученика
взимается не более девяти  фунтов  стерлингов  в  год.  У  колледжа  имеются
недурные земельные угодья, и вообще это ценное и полезное заведение.
     Всего несколько  дней  тому  назад  генерал-губернатор  заложил  первый
камень нового колледжа. Это будет красивое  просторное  здание,  к  которому
поведет длинная аллея, уже обсаженная деревьями  и  открытая  для  прогулок.
Город вообще располагает к моциону в любое время года, здесь даже переулки и
улицы, находящиеся в стороне от главной, имеют деревянные  тротуары,  ровные
как полы, и содержатся в чистоте и порядке.
     Приходится глубоко сожалеть, что политические распри бушуют здесь вовсю
и что они привели к самым постыдным и непристойным явлениям. Совсем  недавно
в этом городе из окна одного дома стреляли по кандидатам, одержавшим  победу
на выборах, и кучер одного из них оказался ранен, впрочем неопасно. Но  один
человек тогда все-таки был убит, и из того  самого  окна,  из  которого  его
сразила  пуля,  во  время  торжества,  устроенного  генерал-губернатором,  о
котором я только что упоминал, был вывешен тот флаг,  что  прикрывал  убийцу
(прикрывал не только при свершении преступления, но  и  от  кары).  Из  всех
цветов  радуги  только  один  мог  быть  так  использован.  Нет   надобности
добавлять, что то был оранжевый флаг *.
     Из Торонто в Кингстон отбывают в полдень. А на следующее утро в  восемь
часов путешественник прибывает к месту своего назначения, переправившись  на
пароходе через озеро Онтарио и зайдя по дороге  в  Порт  Надежды  и  Кобург,
веселый процветающий городок. Основной груз плавающих здесь  судов  -  мука,
неимоверное количество муки. Между Кобургом и Кингстоном у нас на борту было
ее не менее тысячи восьмидесяти бочонков.
     Кингстон, резиденция канадского правительства, совсем бедный городишко,
а после недавнего пожара, уничтожившего рынок, он стал выглядеть еще беднее.
Сейчас о нем можно сказать, что одна половина его сгорела, а другая  еще  не
отстроена. Дом правительства не отличается ни изяществом, ни  удобствами,  и
все же это чуть ли не единственное более или менее  внушительное  здание  на
всю округу.
     Здесь есть  удивительная  тюрьма,  основанная  на  хорошо  продуманных,
разумных началах, и дело в ней поставлено во  всех  отношениях  превосходно.
Заключенные занимаются здесь сапожным ремеслом, плетут  канаты,  работают  в
кузнице, шьют одежду, плотничают, обтесывают камни, а многие из них трудятся
на строительстве новой тюрьмы,  которое  близится  к  концу.  Женщины-узницы
заняты всякого рода  рукоделием.  Среди  них  была  красивая  двадцатилетняя
девушка, просидевшая уже без малого три года. Во время канадского  восстания
* она возила на остров Нейви тайные донесения; иной раз  она  одевалась  как
девушка, и тогда прятала депеши за корсаж; а иной  раз  одевалась  юношей  и
тогда засовывала их за подкладку шляпы. В роли юноши она ездила  верхом  как
заправский мальчишка, ей это было нипочем, так как она легко  справлялась  с
любой лошадью, если с ней мог справиться мужчина, и не раз пра