Это ПРИСКОРБНОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ вызвало много  толков,  так  как  у  обоих
большие семьи и оба занимали солидное положение в обществе".

     Я  процитирую  еще  лишь  одну  статейку,  которая   своей   чудовищной
нелепостью,  возможно,  несколько  разрядит  гнетущее  впечатление  от  этих
зверских деяний.

"ДЕЛО ЧЕСТИ

     Мы только что услышали подробности о дуэли, произошедшей во вторник  на
острове Шестой мили, между двумя родовитыми юношами нашего города - Сэмюелом
Терстоном,  ПЯТНАДЦАТИ  ЛЕТ,  и  Уильямом   Хайном,   ТРИНАДЦАТИ   ЛЕТ.   Их
сопровождали молодые джентльмены такого же возраста.  Оружием  служила  пара
наилучших ружей Диксона; противников поставили на расстоянии тридцати ярдов.
Каждый выстрелил по разу,  не  причинив  другому  никакого  вреда,  если  не
считать того, что пуля из ружья Терстона пробила шляпу Хайна.  В  РЕЗУЛЬТАТЕ
ВМЕШАТЕЛЬСТВА СОВЕТА ЧЕСТИ вызов был взят обратно, и спор дружески улажен".

     Пусть читатель представит  себе  этот  Совет  Чести,  который  дружески
уладил спор между двумя  мальчишками,  -  в  любой  другой  части  света  их
дружески прикрутили бы к двум скамейкам и хорошенько выпороли бы  березовыми
розгами, - и он несомненно  ясно  почувствует  уморительный  характер  этого
суда, о котором я не могу подумать без смеха.
     И вот я обращаюсь ко всем разумным людям, ко всем,  кто  наделен  самым
обычным здравым смыслом и  самой  обычной  здравой  человечностью,  ко  всем
трезвым рассудительным существам,  без  различия  взглядов  и  убеждений,  и
спрашиваю:  могут  ли  они  пред  лицом  этих  отвратительных  доказательств
состояния общества в рабовладельческих районах Америки  и  по  соседству,  -
могут ли они еще сомневаться  относительно  истинного  положения  чернокожих
невольников и может ли их совесть хоть на миг примириться  с  этой  системой
или с любой характерной для  нее  страшной  чертой?  Могут  ли  они  назвать
неправдоподобным даже самый вопиющий рассказ о ее жестокостях  и  зверствах,
когда стоит им обратиться к прессе и пробежать глазами ее  страницы,  и  они
прочтут что-нибудь вроде приведенного здесь - о поступках тех людей, которые
властвуют над рабами, - поступках, собственноручно ими совершенных и ими  же
описанных?
     Разве мы не  знаем,  что  наиболее  уродливые  и  отвратительные  черты
рабства  являются  одновременно  и  причиной  и  следствием  беззастенчивого
самоуправства этих рожденных на свободе беззаконников? Разве  мы  не  знаем,
что человек, родившийся и выросший среди несправедливостей рабовладельческой
системы, с детства привыкший видеть, как мужья,  по  слову  команды,  должны
пороть своих жен; как женщины, преодолевая  стыд,  вынуждены  сами  задирать
свой подол, чтобы мужчины могли сильнее  полосовать  розгами  их  ноги;  как
грубые надсмотрщики преследуют и мучают их чуть не до самых родов и как  они
рожают детей там же, где работают, под занесенным над ними кнутом;  кто  сам
читал в детстве и видел, как его невинные сестры  читали  приметы  сбежавших
мужчин  и  женщин  и  описания  их  изуродованных  тел,  описания,   которые
публикуются не иначе, как рядом с описью скота на той или иной ферме или  же
на выставке животных, - разве мы не знаем, что такой  человек  при  малейшей
вспышке гнева превращается в жестокого дикаря?  Разве  нам  неизвестно,  что
если он подлый трус у себя дома, где он гордо шествует среди  съежившихся  в
страхе невольников и невольниц, вооруженный бичом, то он будет подлым трусом
и вне дома, будет прятать на груди оружие труса, а во время ссоры  выстрелит
в человека или пырнет его ножом? Но  если  даже  наш  разум  не  научил  нас
понимать и это и многое другое, если мы такие глупцы, что закрываем глаза на
прекрасную систему воспитания, которая выращивает подобных людей,  то  разве
не должны мы понимать, что те, кто кинжалом  и  пистолетом  расправляется  с
равными себе в зале  законодательных  органов,  в  конторах  и  на  рыночных
площадях и в разных других местах, где люди занимаются мирным трудом,  будут
- не могут не быть - беспощадными и бессердечными тиранами в отношении своих
подчиненных, пусть даже не рабов, а вольных слуг?
     Что?! Мы будем  обличать  невежественное  ирландское  крестьянство,  но
смягчать краски, когда речь идет об  Этих  американских  плантаторах?  Будем
клеймить позором жестокость тех, кто подрезает сухожилия скотине, но  щадить
этих поборников свободы, которые прорезают  метки  в  ушах  людей,  вырезают
остроумные девизы на корчащемся теле, учатся писать  пером  из  раскаленного
железа на человеческом лице, - тех, кто изощряет свою поэтическую  фантазию,
придумывая ливрею увечий, которую их рабы будут носить всю жизнь и унесут  с
собой в могилу; кто ломает кости живым, как это делала солдатня, осмеявшая и
убившая  спасителя  мира,  и  превращает  беззащитных  людей  в  мишень  для
стрельбы?  Неужели  мы  будем  охать,  слушая  легенды  о  пытках,   которым
язычники-индейцы подвергали друг друга, и с  улыбкой  наблюдать  жестокости,
чинимые христианами? Неужели, пока все это творится, мы будем  торжествовать
над уцелевшими кое-где потомками этой величавой расы и радоваться, что белые
захватили их владения? На мой взгляд, лучше бы восстановить леса и индейские
деревни;  пусть  вместо  звезд  и  полос  развевается  по  ветру   несколько
несчастных перьев; пусть вигвамы станут на месте улиц и площадей  -  и  если
воздух огласит клич смерти из уст  сотни  гордых  воинов,  он  зазвучит  как
музыка по сравнению с воплем одного несчастного раба.
     Пусть о том, что всегда стоит у нас перед глазами, о том,  что  пагубно
воздействует на наш национальный характер, будет сказана  чистая  правда;  и
довольно нам трусливо ходить вокруг да около, намекая на испанцев и свирепых
итальянцев. Когда англичане вытащат ножи во время ссоры, пусть будет сказано
во всеуслышание: "Мы обязаны этой переменой американскому рабству. Вот  оно,
оружие Свободы. Такими клинками и лезвиями Свобода в  Америке  обтесывает  и
кромсает своих рабов; а когда их нет под рукой, ее сыны еще лучше используют
это оружие, обращая его друг против друга".

ГЛАВА XVIII

     Несколько слов в заключение

     Не раз в этой книге мне бывало трудно удержаться от  соблазна  докучать
читателю собственными заключениями и  выводами;  ибо  я  предпочитал,  чтобы
читатели сами составили себе суждение на основе тех  данных,  которые  я  им
предложил. С самого начала моей единственной целью было - честно вести их за
собой, куда бы я ни шел, и эту задачу я выполнил.
     Но да простится мне  желание,  перед  тем  как  я  закончу  эту  книгу,
выразить в нескольких словах свое личное мнение  о  характере  американского
народа  и  американской  социальной  системы  в  целом  -  с  точки   зрения
иностранца.
     Американцы по  натуре  откровенны,  храбры,  сердечны,  гостеприимны  и
дружелюбны. Культура и утонченность, по-видимому, лишь укрепляют их душевную
доброту и страстный энтузиазм, и именно эти два качества, удивительно в  них
развитые, делают образованного американца самым нежным и  самым  благородным
другом. Никогда и никто мне так не нравился, как люди этого типа; никогда  и
ни к кому я не проникался так быстро и охотно полным доверием  и  уважением;
никогда больше я не смогу приобрести за полгода столько друзей, которых, мне
кажется, я чту уже полжизни.
     Названные качества, я глубоко убежден, присущи всему народу в целом. Но
что в массах они чахнут и загнивают под действием тлетворных влияний  и  что
надежда на возрождение их пока слаба, -  все  это,  к  сожалению,  правда  и
нельзя о ней не сказать.
     Каждой  нации  свойственно  подчеркивать   свои   недостатки   и   даже
преувеличивать их в доказательство своей добродетели или мудрости.  Едва  ли
не самый серьезный порок в  духовном  облике  американского  народа,  порок,
породивший целый выводок всяческих зол, - это всеобщее недоверие. И  тем  не
менее  американец  кичится   этой   чертой,   даже   когда   он   достаточно
беспристрастен, чтобы понять  ее  разрушительное  действие;  часто,  вопреки
собственному рассудку, он указывает на эту черту, как на признак  глубины  и
остроты  ума  американского  народа  и   его   особой   проницательности   и
независимости.
     "Вы эту зависть и недоверие вносите во все области общественной  жизни,
- говорит иностранец.  -  Отстранив  достойных  людей  от  участия  в  ваших
законодательных органах, вы взрастили особое сословие кандидатов на выборные
должности,  -  кандидатов,  которые  каждым  своим  поступком  порочат   ваш
государственный строй и выбор  вашего  народа.  Это  недоверие  сделало  вас
такими шаткими и переменчивыми, что ваше непостоянство вошло в поговорку: не
успев прочно поставить на пьедестал свой кумир,  вы  наверняка  стащите  его
оттуда и разобьете вдребезги; а все потому, что, едва  наградив  благодетеля
или слугу народа, вы сразу перестаете ему доверять - по  той  лишь  причине,
что он награжден, - и принимаетесь  допытываться,  не  были  ли  вы  слишком
великодушны в своей оценке, а он - недостоин награды. Каждый, кто  достиг  у
вас высокого поста,  начиная  с  президента,  может  считать  свое  избрание
началом своего падения, ибо любая напечатанная ложь,  вышедшая  из-под  пера
любого негодяя,  тотчас  находит  благодарную  почву  в  вашем  недоверии  и
принимается за чистую монету, хотя бы она прямо  противоречила  характеру  и
всему поведению оклеветанного. Вы положите  все  свои  силы,  чтобы  поймать
комара, если речь идет о доверии к человеку и вере в него, сколь бы ни  были
они оправданы и заслужены, -  но  вы  проглотите  целый  караван  верблюдов,
нагруженных недостойными сомнениями и низкими подозрениями.  И  вы  думаете,
что это хорошо, что это может облагородить  характер  ваших  правителей  или
тех, кем они управляют?" Ответ неизменно один и тот же: "У нас,  знаете  ли,
свобода мнений. Каждый думает сам за себя, и нас не так-то  легко  провести.
Вот отчего наш народ стал подозрительным".
     Другая примечательная черта американцев: у них в  почете  умение  ловко
обделывать дела; этим умением позолочены для них и мошенничество,  и  грубое
злоупотребление  доверием,  и  растрата,  произведенная   как   общественным
деятелем, так и частным лицом; и оно позволяет многим плутам, которых стоило
бы вздернуть ни виселицу, держать высоко голову наравне с лучшими людьми; но
эта слабость к ловкачам не прошла даром для американцев,  ибо  за  несколько
лет "ловкачество" нанесло такой урон общественному доверию  и  так  истощило
общественные  фонды,   что   никакая   "скучная"   честность,   даже   самая
неосмотрительная, не натворила бы столько вреда за целое столетие. Нарушение
условии сделки,  банкротство  или  удачное  мошенничество  расцениваются  не
исходя из золотого правила "поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступили с
тобой", а в  зависимости  от  того,  насколько  ловко  это  было  проделано.
Помнится, оба раза, когда мы проезжали мимо злополучного Каира на Миссисипи,
я высказывался в том смысле,  что  такие  грандиозные  обманы  должны  иметь
дурные последствия, так как, будучи разоблачены, они порождают недоверие  за
границей и отбивают у иностранцев охоту вкладывать в Америке свои  капиталы;
но в ответ мне объясняли, что это была очень ловкая затея, которая  принесла
кучу денег; а самое пикантное в ней то, - что за  границей  быстро  забывают
подобные трюки и люди как ни в чем не бывало пускаются в  новые  спекуляции.
Мне сто раз пришлось вести следующий диалог: - Ну  разве  не  постыдно,  что
такой человек, как имярек, наживает состояние  самым  бесчестным  и  гнусным
путем, а его сограждане терпят и поощряют его, несмотря на  все  совершенные
им преступления? Ведь он же нарушает общественную благопристойность!
     - Да, сэр.
     - Ведь он же общепризнанный лжец!
     - Да, сэр.
     - Ведь его секли, пороли, гнали в шею!
     - Да, сэр.
     - И это совершенно бесчестный, низкий, распутный человек!
     - Да, сэр.
     - Ради всего святого, в чем же тогда его заслуга?
     - Видите ли, сэр, он ловкий человек.
     Точно так же всевозможные неразумные и бестактные привычки  относят  на
счет делового склада  американцев,  хотя,  как  это  ни  странно,  чужеземца
серьезно упрекнут, если  он  назовет  американцев  нацией  дельцов.  Деловым
складом характера объясняют и  неуютный  обычай,  столь  распространенный  в
маленьких  городках,  когда  семейные  люди  живут  в  гостиницах,  не  имея
собственного очага, и за целый день - с раннего утра и  до  позднего  вечера
встречаются  только  за  завтраком  или  обедом,  наспех  проглатываемым   в
присутствии посторонних. Деловым складом объясняется и то, что  американская
литература никогда не будет пользоваться поощрением: "Ибо мы деловой народ и
не нуждаемся в поэзии", хотя,  кстати,  мы  заявляем,  что  гордимся  своими
поэтами; а здоровые  развлечения,  веселый  отдых  и  благотворная  фантазия
вынуждены уступить место грубым, утилитарным радостям деловой жизни.
     Эти три характерные черты американского  народа  отчетливо  проявляются
решительно во всем и  бросаются  в  глаза  иностранцу.  Но  дурная  поросль,
которая глушит в Америке все живое, питается другими, более цепкими корнями,
и эти корни глубоко уходят в безнравственную американскую прессу.
     Можно построить сколько угодно школ на Востоке, Западе, Севере  и  Юге;
можно обучить в них десятки и сотни тысяч учеников и  вырастить  столько  же
учителей; можно насаждать трезвость; можно  достигнуть  того,  что  колледжи
будут процветать и церкви - ломиться от прихожан и  просвещенное  знание  во
всех прочих видах будет гигантскими шагами идти по стране, - но до тех  пор,
пока американские газеты будут представлять собой такое же или  почти  такое
же гнусное явление,  как  сейчас,  нет  никакой  надежды  на  сколько-нибудь
значительное повышение морального  уровня  американского  народа.  С  каждым
годом страна должна  и  будет  идти  вспять,  с  каждым  годом  самый  строй
общественной мысли будет снижаться; с каждым годом конгресс  и  сенат  будут
все меньше значить в глазах всех порядочных людей; и  вырождающийся  потомок
своей  дурною  жизнью  будет  все  больше  позорить  память  Великих   Отцов
Революции.
     Вряд ли нужно говорить читателю, что среди  массы  газет,  выходящих  в
Соединенных Штатах, есть несколько с  приличной  репутацией,  которым  можно
верить.  От  знакомства  с   высокообразованными   джентльменами,   имеющими
отношение к такого рода изданиям, я получил лишь удовольствие и  пользу.  Но
имя таким газетам Горсточка, тогда  как  имя  другим  -  Легион,  и  влияние
хороших изданий не в силах противодействовать моральному яду дурных.
     Американские  образованные  круги,   люди,   хорошо   осведомленные   и
придерживающиеся умеренных взглядов, представители ученых профессий, те, что
принадлежат к адвокатскому сословию, и те, что занимают судейские  места,  -
все единодушны, - как и следовало бы ожидать, -  в  своей  оценке  порочного
характера этих бесстыдных газет. Иногда утверждают - не назову это странным,
ибо естественно искать извинения для такого позора,  -  что  их  влияние  не
столь велико, как это кажется приезжему. Прошу простить, но должен заметить,
что я не вижу  оснований  для  такого  утверждения,  так  как  все  факты  и
обстоятельства приводят к прямо противоположному выводу.
     Когда люди,  в  большей  иди  меньшей  степени,  наделенные  достойными
чертами ума или характера, смогут завоевать в Америке более или менее видное
общественное  положение,  не  пресмыкаясь  и  не  раболепствуя  перед   этим
чудовищем  порока;  когда  выдающиеся  личные  качества  того  иди   другого
гражданина перестанут быть объектом нападок; когда доверие общества  к  кому
бы  те  ни  было  не  будет  подрываться  наветами  и  узы,  основанные   на
общественной порядочности и  чести,  будут  хоть  сколько-нибудь  уважаться;
когда хоть один человек в этой  Свободной  Стране  будет  обладать  свободой
выражать  свое  мнение  и  считать,  что  он  может  думать,  что  хочет,  и
высказываться, как хочет, без унизительной оглядки на цензуру, которую он  в
глубине души бесконечно ненавидит и презирает за ее разнузданное  невежество
и низкую бесчестность; когда те, кто наиболее остро ощущает гнусность  этого
чудовища и страдает от тени, какую оно бросает на весь народ, и клянет его в
частных беседах, осмелятся наступить на него ногой и открыто,  на  глазах  у
всех, раздавить его, - тогда я поверю, что его влияние падает и  люди  вновь
обретают собственное смелое суждение. Но  покуда  дурной  глаз  этой  печати
проникает в каждый дом и  она  умудряется  приложить  свою  грязную  руку  к
каждому назначению на государственный пост, начиная от  поста  президента  и
кончая  должностью  почтальона;  пока  непристойная  клевета   является   ее
единственным орудием,  а  сама  она  остается  стандартной  литературой  для
огромной массы людей, читающих одни только газеты, и больше ничего, - до тех
пор на всей стране будет лежать этот позор  и  до  тех  пор  причиняемое  ее
печатью зло будет сказываться в Республике на всем.
     Кто привык  к  крупным  английским  газетам  или  к  почтенным  газетам
европейского континента; кто привык  видеть  отпечатанным  на  бумаге  нечто
совсем иное, не  сумеют  составить  себе  без  наглядных  примеров  хотя  бы
приблизительное представление об этой страшной тишине американской прессы, а
приводить эти примеры я не расположен, да и  место  не  позволяет.  Но  если
кто-либо пожелает проверить мои слова, пусть он обратится в любое учреждение
в Лондоне, где можно найти разрозненные номера этих изданий; и  тогда  пусть
составит на этот счет собственное мнение {Примечание к первому изданию.  Или
пусть он  обратится  к  толковой  и  достоверной  статье,  опубликованной  в
октябрьском номере журнала "Форейн куортерли ревью", на  которую  я  обратил
внимание,  когда  эта  книга  уже  печаталась.  Он  обнаружит  том  примеры,
нисколько не удивительные для человека, побывавшего в Америке, но поражающие
всякого, кто там не был. (Прим. автора.)}.
     Для американского народа в целом несомненно было бы куда лучше, если бы
американцы меньше любили реальное и немного  больше  -  идеальное.  Было  бы
хорошо, если бы в  них  больше  поощряли  беззаботность  и  веселье  и  шире
прививали им вкус к тому, что прекрасно, хотя и не приносит  значительной  и
непосредственной пользы. Здесь, мне кажется,  довольно  резонно  может  быть
выдвинуто обычное возражение - "Мы - молодая страна", - так часто приводимое
в оправдание  недостатков,  которые  обычно  нельзя  им  оправдать,  ибо  по
существу мы здесь имеем дело лишь с отпочкованием старой страны; и все же  я
надеюсь еще услышать о существовании в Соединенных  Штатах  каких-то  других
национальных развлечений, помимо газетной политики.
     Американцы  решительно  не  склонны  к  юмору,  и  у   меня   создалось
впечатление, что они от природы мрачны и угрюмы. По  меткости  высказываний,
по какому-то твердокаменному упорству на первом месте стоят бесспорно  янки,
то есть жители Новой Англии, - как, впрочем, и во многом другом, что связано
с интеллектуальным развитием. Но когда я ездил по стране,  когда  попадал  в
места, удаленные от больших городов, меня положительно угнетала, -  как  уже
отмечалось в предыдущих главах этой книги, - преобладающая там серьезность и
унылая деловитость; эта атмосфера была настолько повсеместной и  неизменной,
что мне казалось, будто в каждом новом  городе  я  встречаю  тех  же  людей,
которых оставил в предыдущем. Мне думается, те недостатки, которыми отмечены
национальные нравы,  следует  в  значительной  мере  отнести  за  счет  этой
атмосферы: это она породила тупую  угрюмую  приверженность  ко  всему  грубо
материальному и привела к тому, что все прелести жизни отбрасываются, как не
стоя