вила четверкой
в паре с лучшим кучером здешних мест. Отправляясь с очередным  поручением  к
патриотам, она брала первую попавшуюся лошадь, -  за  это-то  правонарушение
она и очутилась там, где я ее увидел. У нее прелестное лицо, хотя, как может
догадаться из моего рассказа читатель, в глубине ее блестящих  глаз,  гневно
поглядывающих сквозь прутья решетки, притаился сам черт.
     Есть тут сильный форт, неуязвимый для бомб, - он смело выдвинут  вперед
и может несомненно сослужить хорошую службу; но все же, мне  кажется,  город
расположен слишком близко к границе, чтобы можно было в неспокойные  времена
долго сохранять за ним его теперешнюю роль. Есть тут и небольшой док, где  в
те дни правительство строило два парохода - и довольно энергично.
     Из Кингстона в Монреаль мы отбыли десятого мая в девять тридцать утра и
поплыли на пароходе вниз по реке св. Лаврентия. Трудно вообразить  себе  всю
красоту  этой  величественной  реки,  -  особенно  в   начале,   когда   она
прокладывает себе путь среди  тысячи  островков.  Несметное  множество  этих
островков, непрерывной чередой сменяющих друг друга, зеленых, густо поросших
лесом; их различная величина - одни такие большие, что полчаса плывешь  мимо
и думаешь, что это противоположный берег реки, а другие совсем  маленькие  -
точно рябинки на ее широкой глади;  бесконечное  разнообразие  их  формы;  и
бесчисленные вариации красивых очертаний, какие придает им лес,  -  все  это
создает картину необыкновенно увлекательную и приятную.
     Во второй половине дня мы проскочили через пороги, где  река  кипела  и
как-то странно клокотала, а течение в своей силе и яростной  стремительности
становилось  поистине  грозным.  В  семь  часов  мы  прибыли   на   пристань
Диккенсона, где путешественники пересаживаются в карету и едут берегом  часа
два иди три, ибо плавание из-за порогов становится слишком трудным и опасным
и на этом участке пароходы не ходят. Их немало, таких  "прогонов"  по  суше,
довольно длинных, по скверным дорогам, где продвигаться приходится медленно,
так что путь из Монреаля в Кингстон, в общем, достаточно утомителен.
     Наш маршрут пролегал по  широкой,  открытой  равнине,  не  удаляясь  от
берега, вдоль которого ярко горели сигнальные огни, отмечая опасные места на
реке. Ночь была темная и ненастная, становилось жутковато. К десяти часам мы
добрались до пристани, где нас ждал следующий  пароход,  взошли  на  борт  и
сразу же легли спать.
     Пароход простоял у пристани всю ночь и на  рассвете  двинулся  в  путь.
Утро началось с отчаянной грозы и ливня, но постепенно погода наладилась,  и
небо прояснилось. Выйдя после завтрака на  палубу,  я  с  удивлением  увидел
огромный плот, плывущий по течению, на  котором  стояло  штук  тридцать  или
сорок деревянных домиков и столько же, если не больше, мачт, что делало  его
похожим на плавучую улицу. Впоследствии я видел много подобных плотов, но ни
разу такого большого. Весь лес, или  "древесину",  как  говорят  в  Америке,
сплавляют по реке св. Лаврентия таким образом. Когда плот прибывает на место
назначения, его разбирают, лес продают, а плотовщики возвращаются за новым.
     В восемь утра мы снова высадились на сушу и четыре часа ехали в  карете
по приятной, хорошо обработанной местности, где во всем ощущался французский
дух: во внешнем виде  домиков;  в  повадках,  языке  и  платье  крестьян;  в
вывесках над лавками и тавернами; и в часовенках девы Марии  и  крестах  при
дороге. Пусть у простого рабочего или юноши нет башмаков на ногах,  зато  он
непременно подпоясан каким-нибудь  ярким  кушаком,  чаще  всего  красным;  а
женщины, работающие в полях и садах или хлопотавшие на дворе  по  хозяйству,
все  до  одной  в  больших  соломенных  шляпах  с  широчайшими  полями.   На
деревенских улицах встречаются католические священники и сестры  милосердия,
а на перекрестках и в разных общественных местах - изображения спасителя.
     В полдень мы пересели на другой  пароход  и  к  трен  часам  прибыли  в
деревню  Лашин,  расположенную  в  девяти  милях  от  Монреаля.   Здесь   мы
распростились с рекой и двинулись дальше сушей.
     Монреаль красиво расположен на берегу  реки  св.  Лаврентия  и  окружен
высокими холмами, где неплохо прокатиться в экипаже или верхом. Улицы в  нем
узкие и неровные, как в большинстве французских  городов,  и  современных  и
старинных, но в более новых частях города  они  широки  и  просторны.  Много
превосходных магазинов -  самых  разных;  и  как  в  городе,  так  и  в  его
предместьях немало хороших  частных  домов.  Гранитные  набережные  поражают
своей красотой, основательностью и протяженностью.
     Есть здесь большой католический собор - он воздвигнут совсем недавно, и
один из двух его шпилей еще не закончен.  На  пустыре  перед  собором  стоит
одинокая мрачная приземистая башня кирпичной кладки,  очень  своеобразная  и
примечательная  с  виду,  вследствие  чего   местные   мудрецы   постановили
немедленно ее снести. Здание правительства куда лучше, чем  в  Кингстоне,  а
сам город полон жизни и деятельности. В один из пригородов  ведет  отличная,
выложенная досками дорога, а не какая-нибудь дорожка, она  тянется  на  пять
или шесть миль. Наши поездки по окрестностям были вдвойне приятны  благодаря
внезапному пробуждению весны, которая наступает здесь так бурно, что переход
от бесплодной зимы к цветущей юности лета происходит за один день.
     Пароходы, курсирующие до Квебека, делают весь  путь  ночью,  а  именно:
выходят из Монреаля в шесть часов вечера и прибывают в Квебек в шесть  часов
следующего утра. Мы съездили туда за  время  нашего  пребывания  в  Монреале
(продлившееся  свыше  двух  недель)  и  были  положительно  очарованы   этим
интересным и красивым городом.
     Впечатление,  которое  производит  на   приезжего   этот   американский
Гибралтар с  его  головокружительными  высями,  словно  повисшей  в  воздухе
цитаделью,  живописными   крутыми   улочками,   хмурыми   арками   ворот   и
великолепными видами, на каждом повороте поражающими глаз,  и  своеобычно  и
непреходяще.
     Такое место не забудешь и не спутаешь с другим, его  ни  на  минуту  не
затмит ни одна из картин, теснящихся в памяти путешественника. Помимо всего,
что вам предлагает этот живописнейший городок, с ним  связаны  воспоминания,
которые могли бы сделать интересной и пустыню.  Страшная  пропасть,  где  по
скалистой круче взбирались к славе Бульф  и  его  храбрые  товарищи;  долина
Авраама, где он получил  смертельную  рану;  крепость,  где  столь  рыцарски
отбивался Монткальм *, и его солдатская могила, вырытая  для  него  еще  при
жизни разрывом снаряда, - все это имеет не  только  местный  интерес,  но  и
принадлежит к числу памятных  страниц  истории.  Это  благородный  монумент,
достойный двух великих народов  и  увековечивающий  память  двух  доблестных
генералов, чьи имена на нем начертаны рядом.
     В  городе  много  общественных  учреждений,  католических   церквей   и
богаделен, но особенно он хорош, если смотреть со стороны цитадели и старого
здания правительства.  Очаровательные  окрестности,  где  поля  перемежаются
лесами и горами, холмами и озерами, где на  многие  мили  вытянулись  белыми
подосками канадские деревушки; пестрое стадо крыш, башенок и труб  в  старом
городе, раскинувшемся на холмах  у  самых  ваших  ног;  красавица  река  св.
Лаврентия, блестящая и сверкающая на солнце; и  крошечные  пароходики  внизу
под скалой; с которой  вы  смотрите  (издали  их  снасти  кажутся  паутиной,
протянутой на свету, бочки и бочонки на палубах - игрушками,  а  хлопотливые
матросы - ну прямо марионетками), все это  обрамленное  глубокой  амбразурой
крепостного окна - да еще когда смотришь из  мрачной  залы,  образует  самую
яркую, чарующую картину, на какой  когда-либо  останавливался  глаз.  Весной
несчетное множество переселенцев, прибывших из Англии или Ирландии, проходят
этот путь из Квебека в Монреаль, пробираясь в глухие леса  и  новые  поселки
Канады. Если любопытно (как я это  частенько  делал)  прогуляться  утром  по
набережной Монреаля  и  посмотреть  на  группы  этих  переселенцев,  которые
сотнями сидят на пристанях возле своих ящиков и сундучков, то  насколько  же
интереснее ехать с ними на одном пароходе и, затерявшись в толпе,  наблюдать
и слушать их, не привлекая к себе внимания.
     Судно, на котором мы возвращались из Квебека в  Монреаль,  было  забито
ими; на ночь они разложили постели в проходах между палубами (то есть те,  у
кого были постели) и  так  плотно  улеглись  вповалку  у  нашей  двери,  что
невозможно было ни войти, ни выйти. Они  были  чуть  ли  не  все  англичане,
главным образом из Глочестершира, и ехали всю зиму, пока добрались сюда;  но
удивительно, какие чистенькие были у них дети и  как  безграничны  любовь  и
самоотверженность бедных родителей!
     Сколько бы мы ни лицемерили, - а мы будем лицемерить, пока мир стоит, -
бедняку куда труднее быть добродетельным, чем богатому; и тем ярче  сверкает
то хорошее, что есть в нем. В  ином  роскошнейшем  особняке  живет  человек,
примерный  супруг  и  отец,  чьи  достоинства,  как  отца  и  супруга,  люди
справедливо превозносят до небес. Но приведите  его  сюда,  на  эту  забитую
переселенцами палубу. Снимите с его красивой молодой жены шелковое платье  и
драгоценности, растреплите ее тщательно причесанную голову, проложите ранние
морщины на ее лбу, дайте запасть ее щекам от забот и вечных лишений, оденьте
ее отцветшее тело в грубую залатанную одежду,  лишите  ее  всякой  защиты  и
поддержки, оставив  ей  только  его  любовь,  -  и  вот  тогда  проверим  их
добродетели. Измените точно так же общественное положение мужа, чтобы в этих
крошках, взбирающихся к нему на колени, он видел не наследников своего имени
и богатства, а маленьких нахлебников,  вырывающих  у  него  кусок  изо  рта;
разбойников, покушающихся на его скудный обед; столько-то ртов,  на  которых
приходится делить каждый грош, все больше  отнимая  у  себя  самого.  Вместо
нежной детской ласки, милой сердцу, навалите на  него  все  нужды,  хвори  и
болезни детей, упрямство, капризы и надутое молчание; пусть они  не  лепечут
ему о своих детских причудах, а жалуются на холод, и голод,  и  жажду,  -  и
если все это не убьет его отцовских чувств и он  будет  терпелив,  заботлив,
нежен и внимателен к своим детям  и  будет  всегда  принимать  к  сердцу  их
радости и горести, - тогда верните его в парламент, на церковную кафедру,  в
коллегию мировых судей, и когда он услышит разглагольствования  об  ущербной
нравственности тех, кто кое-как перебивается от получки до получки и  тяжким
трудом добывает свой черствый хлеб, - пусть он встанет, как человек, который
сам все изведал, и скажет таким краснобаям, что они по  сравнению  с  людьми
труда должны были бы быть ангелами в повседневной жизни  и  лишь  с  великим
смирением помышлять о награде на том свете.
     Кто из нас может сказать, каким он стал бы, если  б  ему  выпала  такая
доля и за всю жизнь  выдались  лишь  краткие  передышки  или  незначительные
перемены? Когда я глядел на этих людей, оторванных  от  родины,  не  имеющих
крова, нищих  скитальцев,  измученных  бесконечными  переездами  и  тяготами
жизни; и видел, как терпеливо они нянчат и холят своих  детей;  как  сначала
спрашивают об их нуждах, а уж потом  кое-как  удовлетворяют  свои;  с  какою
нежностью женщины поддерживают в  них  веру  и  надежду;  как  действует  их
благородный пример на мужчин; и как редко, редко прорывается  у  них  жалоба
даже в минуты  раздражения,  -  я  начинал  сильнее  любить  и  уважать  род
человеческий; и дай-то бог, чтобы среди его лучших  представителей  побольше
нашлось атеистов, способных вычитать в книге жизни этот простой урок.

     Тринадцатого мая мы снова выехали из Монреаля на этот раз  в  Нью-Йорк;
на пароходе проделали путь  по  реке  св.  Лаврентия  до  Ла-Прери,  что  на
противоположном берегу, а оттуда проехали по железной дороге  в  Сент-Джонс,
расположенный на озере Шамплен.  Последними  англичанами,  приветствовавшими
нас в Канаде, были офицеры местного гарнизона, принимавшие  нас  в  довольно
приятных казармах и так гостеприимно и дружелюбно, что мы сохраним в  памяти
каждый час, проведенный с  этими  подлинными  джентльменами;  но  вскоре  мы
отчалили под звуки "Правь, Британия!" и оставили их далеко позади.
     И все-таки Канада занимает  первое  место  в  моих  воспоминаниях  -  и
навсегда сохранит его. Мало кто из англичан  ожидал  бы  увидеть  ее  такой,
какова она на деле. Ее неторопливое продвижение по пути прогресса; изживание
старой вражды, которая скоро и вовсе забудется; неразвращенное  общественное
мнение и здоровое  частное  предпринимательство;  ничего  от  суетливости  и
лихорадочности, размеренная жизнь, бьющая  животворным  ключом,  -  все  это
внушает большие ожидания и надежды. Я привык думать о Канаде как об отсталой
стране, плетущейся в хвосте за развитым  обществом,  которое  быстрым  шагом
идет вперед; забытой и заброшенной, погруженной в изнуряющий сон,  -  и  то,
что я увидел, явилось для меня большой неожиданностью: спрос на рабочую силу
и уровень заработной платы; оживленные набережные Монреаля;  разгружаемые  и
нагружаемые пароходы; множество судов в различных портах; широкая  торговля,
дороги и общественные здания, которые строятся напрочно; благопристойный тон
газет и журналов; и, наконец, жизненные  блага  и  довольство,  какие  может
принести  честный  труд.  Пароходы,  курсирующие   на   озерах,   по   своей
благоустроенности, чистоте и безопасности плавания, по благородству натуры и
поведения своих капитанов, а также по вежливости  персонала  и  безупречному
обслуживанию  уступают  даже  знаменитым  шотландским  судам,  которые   так
заслуженно превозносят у нас на родине. Правда, гостиницы  в  Канаде  обычно
скверные, потому что жить в отелях здесь не так принято, как  в  Соединенных
Штатах, английские же офицеры, составляющие значительную  часть  общества  в
каждом городе, живут преимущественно  в  полковых  общежитиях;  но  во  всех
прочих отношениях путешественник найдет в Канаде такие же удобства, как и  в
любом другом известном мне месте.
     Но один американский корабль - тот самый, на котором мы плыли по  озеру
Шамплеп из Сент-Джонса в  Уайтхолл,  я  ставлю  очень  высоко;  и  не  будет
преувеличением сказать,  что  он  лучше  того,  на  котором  мы  прибыли  из
Квинстона в Торонто, или того, который нас доставил из Торонто в Кингстон, и
- смело могу добавить: - любого другого на свете,  этот  пароход,  именуемый
"Берлингтон", - истинное совершенство в смысле чистоты, изящества и порядка.
У него не палубы, а гостиные; не каюты, а будуары, изысканно обставленные, с
литографиями, картинами и музыкальными  инструментами;  и  каждый  уголок  и
закоулок на судне -  подлинное  чудо  изящного  уюта,  красоты  и  удобства.
Командир корабля капитан  Шерман,  чьей  изобретательности  и  превосходному
вкусу корабль обязан этими совершенствами, не раз достойно и храбро  проявил
себя в трудных испытаниях, и не на последнем месте следует упомянуть, что  у
него достало мужества перевозить английские войска в такой момент (это  было
в пору Канадского восстания),  когда  для  них  это  оказалось  единственным
средством передвижения. Он сам и его корабль снискали всеобщее уважение  как
у себя на родине, так и у нас; и  ни  один  человек,  пользующийся  в  своей
области общим признанием, не  заслужил  бы  его  больше  и  не  держался  бы
достойнее, нежели этот джентльмен.
     Итак, на этом плавучем дворце мы вскоре вернулись в Соединенные Штаты и
в тот же вечер зашли в Берлингтон, красивый городок, где мы простояли  около
часа. В Уайтхолл, конечный пункт нашего плавания, мы прибыли в  шесть  часов
на следующее утро, - а могли бы прибыть и раньше, но  пароходы  ночью  здесь
стоят на якоре несколько часов, так как озеро в  этой  части  очень  узко  и
плыть по нему в темноте небезопасно. В одном месте оно  настолько  сужается,
что корабль тащат на канате.
     Позавтракав в Уайтхолле, мы сели  в  карету  и  отправились  в  Олбени,
большой шумный город, куда мы прибыли в шестом часу вечера, после  того  как
весь день ехали по страшной жаре, так как снова было знойное  лето.  В  семь
часов мы погрузились на большой пароход, до того  забитый  пассажирами,  что
его верхняя палуба напоминала аванложу в театре во время антракта, а  нижняя
- Тоттенхем-Корт-роуд в  субботу  вечером,  -  и  поплыли  по  реке  Норт  к
Нью-Йорку. Спали мы, однако, крепко  и  на  другое  утро  в  начале  шестого
прибыли в Нью-Йорк.
     Задержавшись здесь всего на сутки, чтобы передохнуть и прийти  в  себя,
мы снова двинулись в нашу последнюю поездку по Америке. До отплытия в Англию
у нас оставалось еще пять дней, а  мне  очень  хотелось  посмотреть  деревню
шекеров *, где  живут  приверженцы  религиозной  секты,  по  которой  она  и
получила свое название.
     Итак, мы снова поднялись вверх по реке Норт  до  города  Гудзон  и  там
наняли "внерейсовую" карету,  на  которой  и  прибыли  в  Ливан,  лежащий  в
тридцати милях оттуда - конечно, не в деревню Ливан, где  я  ночевал,  когда
ездил в прерию.
     Местность, по которой вилась наша  дорога,  была  богатая  и  красивая;
погода была прекрасная и на протяжении многих миль в голубой  дали  вставали
перед нами стройной грядой облаков высокие Каатскилские горы, где некогда  в
памятный  бурный  день  Рип  ван  Винкль  *  играл  в  кегли  с  призрачными
голландцами.  На  крутом  склоне  горы,  у  подножия  которой  проходит  еще
недоконченная железная дорога, мы наткнулись на поселение ирландцев.  Кругом
тут  есть  все  необходимое  для  постройки  приличного  жилья,  но   просто
удивительно, до чего нескладны, примитивны и убоги их лачуги. Лучшие из  них
еще могут с грехом пополам защитить от непогоды; худшие пропускают  ветер  и
дождь сквозь широкие бреши в крышах из волглой травы и в глиняных стенах;  у
них нет ни двери, ни окон; иные  еле  стоят,  кое-как  подпертые  кольями  и
столбами; и все - обветшалые и грязные. На редкость  безобразные  старухи  и
полногрудые  молодые  женщины,  свиньи,  собаки,  мужчины,   дети,   грудные
младенцы, горшки, котлы, навоз, вонючие отбросы,  гнилая  содома  и  стоячая
вода - все смешано здесь в одну кучу, составляя неотъемлемую  принадлежность
каждой темной и зловонной хижины.
     В десятом часу вечера мы прибыли в Ливан,  славящийся  своими  горячими
ключами  и  большой  гостиницей,  несомненно  превосходной  по  мнению   тех
носителей стадного чувства, которые приезжают сюда развлечься или  поправить
здоровье,  но  предельно  неудобной.  Нас  провели  в  огромное   помещение,
освещенное  двумя  тусклыми  свечами  -  так  называемую  гостиную;  оттуда,
спустившись на несколько ступенек, мы  попали  в  другую  обширную  пустыню,
называемую столовой.  Спальни  наши  находились  в  длинном  ряду  таких  же
маленьких, беленных мелом келий, шедших по обе стороны мрачного коридора,  и
были так похожи на тюремные камеры, что, улегшись в  постель,  я  был  почти
уверен, что меня сейчас запрут, и невольно прислушивался, не  повернется  ли
ключ в замочной скважине. Должно быть, лечебные ванны находились  где-то  по
соседству, так как я даже в Америке нигде не видел, чтобы так плохо обстояло
дело с умыванием; и вообще спальни были лишены самых простых удобств - в них
не было даже стульев; я бы сказал, что в них не было  ничего,  но  этого  не
скажешь, так как на утро я проснулся весь искусанный.
     Гостиница, однако, красиво расположена, и нам подали  хороший  завтрак.
Покончив с ним, мы отправились  к  месту  своего  назначения,  находившемуся
милях в двух отсюда, - дорогу  к  нему  указывала  дощечка  с  надписью:  "К
деревне шекеров".
     По пути нам попалась партия шекеров, занятых дорожными работами; на них
были широчайшие из широкополых шляп