ие, норвежские, шведские
транспорты.

...Итак, Костя Чижов прав. Соломбала действительно остров. Вообще Костя
всегда придумывает что-нибудь интересное и необыкновенное.

Костя был покрепче каждого из нас, хотя первое время мы не хотели
признавать этого. Волосы у него были зачесаны на косой пробор, как у парней
с пароходов дальнего плавания. Это вызывало у нас затаенную зависть. Я
много раз пробовал так зачесывать свои волосы. Приходилось выливать на
голову полковша воды, но вода высыхала, волосы выпрямлялись - и пробора как
не бывало.

Костя Чижов носил широкие серые штаны на лямках. Лямки были черные.
Вероятно, их пришили недавно, потому что у Кости осталась привычка
предупредительно поддергивать штаны. Портниха, которая смастерила Костину
рубаху, должно быть, долгое время шила мешки для картошки.

Когда Костя впервые появился на нашей улице, ребята встретили его
недружелюбно. Раньше он жил на Третьем проспекте. А ребята с Третьего и со
Второго проспектов - наши противники. Они загнали кузнецовского
голубя-монаха, год назад перехватили на Северной Двине стружок и построили
ледяную горку в полтора раза выше нашей.

Костя сидел на тумбочке, закинув ногу на ногу. Мы возвращались с речки. Был
вечер такой светлый, тихий и теплый, что домой идти не хотелось. Заметив
нового мальчика, Аркашка Кузнецов подмигнул нам и вплотную подошел к нему.
Задиристее Аркашки на нашей улице ребят не найти.

- Эй ты, зачем на нашу улицу пришел?

- Ты ее купил?

Костя, к нашему удивлению, не проявил ни малейшего испуга. Он спокойно
смотрел на нас.

- Купил - пять копеек заплатил! - залихватски ответил Аркашка.

- Дешево, - сказал Костя. - Так всю Соломбалу за рубль купить можно.

- Ты не задавайся лучше, а то получишь... Убирайся с нашей улицы!

- Я на своей улице. У меня батька пуд картошки въездных за комнату отдал.
Это тебе не пять копеек!

- Ты на нашу улицу переехал? Когда? - спросил я.

- Вчера вечером.

- Ну, так бы и говорил, - успокоился Аркашка Кузнецов. - Значит, теперь
наш... Ладно... Ну что, ребята, дать ему на всякий случай "бабушкин
стульчик"?

"Бабушкиным стульчиком" назывался легкий пинок в известное место.

- Попробуй! - Костя встал и шагнул к Аркашке. - Такой стульчик покажу, что
надолго запомнишь!

Аркашка попятился.

- Ладно, не задену. Я так просто... Не бойся...

- Очень тебя испугался! - усмехнулся Костя. - Ты сам-то не бойся.

- А ты плавать умеешь? - насмешливо спросил Гришка Осокин.

- Тебя научу.

Мне новый мальчуган понравился. Я подал ему руку.

- Как тебя зовут?

- Костя... А тебя?

- Меня зовут Димка, а фамилия Красов. Пойдем с нами играть!

В углу обширного орликовского двора стоял заброшенной погреб, старый и
полусгнивший. Погреб давно собирались сломать, но пока он служил ребятам
отличным местом для игр. Это была наша пещера. Иногда мы превращали погреб
в корабельную каюту. Правда, хозяева дома нередко выгоняли нас из погреба,
но мы тайком снова проникали туда.

Анна Павловна Орликова, хозяйка дома, любила отдыхать в маленьком садике
возле дома. Тут на клумбах, обложенных вокруг камнями, цвели махровые
астры, анютины глазки и маргаритки. Нам даже близко к садику подходить
запрещалось.

Увидев нас, Анна Павловна начинала кричать и звать прислугу или сына. Можно
было подумать, что на хозяйку напали грабители. Тогда появлялся Юра -
узкоплечий высокий гимназист, которого на улице издавна прозвали
короткоштанным. Скинув ремень, он воинственно гонялся за нами. В воздухе
сверкала ярко начищенная широкая пряжка.

Мы в страхе разбегались.

Однажды утром у садика Анна Павловна нашла сорванную маргаритку. Кто ее
сорвал, мы не знали. Но гнев хозяйки, конечно, обрушился на нас.

- Голодранцы! Воры! Разрушители! - вопила Анна Павловна.

И чего она так взбеленилась? Подумаешь - маргаритка! Да если бы мы очень
захотели, то ночью все цветочки повыдергали. Только зачем они нам, эти
цветочки! Вот если бы репа - это другое дело!

На крик матери выскочил Юрка. Мы моментально высыпали со двора на улицу.
Юрка кинулся за нами, и ему удалось поймать Гришку Осокина.

- Ты сорвал? Ты? Говори!

- Ничего я не рвал. Отпусти! Я скажу Сашке.

Сашка был старшим братом Гриши. Конечно, если бы он вступился, Юрке не
поздоровилось бы. Ведь Сашка был совсем взрослый и уже работал в
мастерских. Но разве он будет связываться с Орликовыми! Ему тогда и самому
достанется от отца. Орликовых не любили, но побаивались.

Юрка затащил Гришку во двор и на глазах у матери избил его. Гришка ревел и
грозился, вытирая кровь, сочившуюся из носа.

Анна Павловна все еще сидела в садике, вздыхала и расправляла лепестки
несчастной маргаритки.

- Бедный цветочек... Покажи им, Юрочка, как чужое хватать!

Гришка в тот день больше не выходил на улицу. А вечером мы увидели на
набережной Соломбалки Сашку Осокина. Мы догадались: он поджидал Юрку
Орликова. Молодец! Он не боится.

Ага! Вон Юрка вышел из дому. Он, наверное, отправился в город, в Летний
сад. Ничего не подозревая, Орликов уверенной походкой вышел на набережную
Соломбалки.

- Постой-ка! - крикнул Сашка.

Юрка остановился, прищурил глаза, сделав вид, что не понимает, зачем он
понадобился Осокину.

- А ну, пойдем под мостик, поговорим! - зло сказал Сашка.

- Что вам нужно?

Раньше Юрка все же иногда выходил на улицу и играл с Сашкой и другими
ребятами своего возраста. Тогда он не был таким вежливым и не называл на
"вы" мальчишек. Теперь он заканчивал гимназию и с презрением поглядывал на
своих ровесников с нашей улицы.

"Вам!" Сашка Осокин так же зло улыбнулся.

- Нужно. Пойдем, поговорим!

Было видно, что Юрка струхнул. Он побледнел, отвел глаза в сторону и молчал.

- Пойдешь?

- Зачем? Я ничего не сделал...

- Ничего? - Сашка взял гимназиста за грудь и притянул к себе. - А за что
Гришке нос расквасил? С маленькими воюешь, а под мостик идти боишься!
Смотри, теперь то время прошло, царское. Не забывайся!

Сашка рванул Орликова на себя и с силой оттолкнул:

- Еще раз заденешь ребят - душу из тебя вытряхну!

Но "то время" еще не прошло. Хотя царя уже не было, в Соломбале и на нашей
улице, по крайней мере, ничто не изменилось.

Юрка Орликов вскоре окончил гимназию и уехал из Архангельска.

В тот день, когда мы познакомились с Костей Чижовым, нам удалось незаметно
пробраться в погреб.

- Это наша каюта, - сказал я Косте.

- А где же иллюминатор? - спросил новый член экипажа. - Нужно прорезать.

В самом деле, почему мы не додумались до этого раньше! И в тот же вечер в
двери погреба было вырезано небольшое круглое окно - "иллюминатор".

Костя Чижов оказался выдумщиком и смелым парнем. Он открыл нам много
такого, о чем мы раньше даже и не подозревали.

Однажды в воскресенье Костя появился на улице не босой, как обычно, а в
веревочных туфлях. Отец послал его в город с очень важным поручением. Костя
позвал с собой нас. Он обещал показать памятник Петру Первому.

- Он ведь нашу Соломбалу Соломбалой назвал, рассказывал Костя, шагая
впереди ребят. - Тут у Петра верфь была...

Нам, конечно, было известно, откуда пошло название "Соломбала". В
торжественный день спуска на воду первого корабля Петр устроил бал. Здесь
не было паркетных залов. Под ногами у танцующих лежала солома. От двух слов
- "солома" и "бал" - пошло название острову, на котором мы жили.

- Это все вранье, - важно сказал Костя. - А я вот знаю. Слушайте! Когда
спускался первый корабль, был сильный-пресильный шторм. Всем штормам шторм.
И вот в тот день на Двине перевернуло ботик, а на этом ботике самый любимый
помощник Петра плыл. Ну, помощник и утонул. А в тот день бал созывали по
какому-то случаю. Все веселятся, а Петр скучный такой "Что ты, -
спрашивают, - государь, не весел?" А он отвечает: "Солон мне этот бал". Вот
и вышло "Солон-бал". А потом уж Соломбалой стал остров зваться[7]. Вот как
было дело!

Мы согласились: это тоже было похоже на правду.

Мы шли толпой по деревянным тротуарам и рассказывали всевозможные истории и
случаи. Кто хотел, чтобы его послушали, забегал вперед и, перебивая другого
рассказчика, восклицал:

- Ну, это что!.. А вот...

Мы вспомнили Ивана Лобанова - архангельского богатыря, который,
рассердившись на рабочих копра, забросил в болото сорокапудовую "бабу" для
забивки свай. В другой раз Лобанов удержал у пристани пароход, машина
которого работала на "полный вперед".

Рассказам, воспоминаниям не было конца.

Нагретые солнцем доски тротуара обжигали босые ноги. Когда ногам
становилось невыносимо горячо, я шел по траве, около тротуара.

Соломбала - морская бедная слобода, часть Архангельска. Живут тут моряки,
судоремонтники и лесопнльщики. Соломбалу отделяет от центра Архангельска
рукав Северной Двины - Кузнечиха.

Через Кузнечиху перекинут длинный деревянный мост. Идти по мосту очень
интересно. Оглянешься - сзади родная Соломбала: огромное белое здание
флотского полуэкипажа, собор, лесопильный завод Макарова, у набережной -
мачты и пароходные трубы.

Под мост непрестанно проскакивают лодки. У мостовых свай толкается
маленький пароходик с баржей на буксире. И трудно понять, то ли он не может
справиться с непомерно трудным делом - провести баржу под мост, то ли
капитан пароходика кого-нибудь поджидает и не хочет пришвартовываться[8].

С моста видно широкую Северную Двину, чуть затянутую дымом. А впереди, на
высоком берегу - Архангельск выглядывает из зелени бульвара причудливыми
башенками, железными крышами, церковными куполами.

По городу мы идем пешком и с любопытством разглядываем красивые дома
Немецкой слободы. Здесь живут самые богатые люди Архангельска - владельцы
лесопильных заводов, пароходов, магазинов.

По Троицкому проспекту, громыхая и позвякивая проходит трамвай, но он не
для нас. Если вывернуть все наши карманы, из них не выпадет ни одной
копейки.

Нам остается лишь любоваться вагоном и строить предположения, кто сильнее:
трамвай или речной пассажирский пароход - "макарка".

Речные пароходы принадлежали архангельскому коммерсанту Макарову.

Хотя трамвай нам очень нравился, но мы были соломбальцами, водниками, и
потому без особого спора согласились, что пароход, конечно, пересилит.

Костя велел нам подождать, а сам зашел во двор небольшого домика. Через
несколько минут он выбежал. Поручение отца было выполнено. Теперь можно
отправиться смотреть памятник Петру Первому.

Памятник стоял на берегу Северной Двины. В треуголке и мундире, с подзорной
трубой в руке, Петр словно сошел с корабля на новую землю. Широкая лента и
звезда украшали его грудь. Одна перчатка с большим раструбом была заткнута
за пояс.

Мы несколько раз обошли вокруг памятника.

- Он сам корабли строил! - сказал Гриша.

- Как "сам"?

- Очень просто: брал топор и работал. Я видел на картинке.

- Врешь, Гришка! Он царь был... Мастеровых, что ли, не хватало?

- Такой уж царь, - ответил Гриша. - Он показывал, как делать.

- Просто руки хотел поразмять, - сказал Костя. - Надоест ведь все
приказывать да приказывать...

ГЛАВА ПЯТАЯ
ВЕСНА

Я помнил слова отца: "Вернусь, получу много денег, тогда у нас будет
хорошая жизнь!" А дедушка говорил, что, если отец и вернулся бы, все равно
ничего хорошего он бы не увидел. "Матрос - он матрос и есть, - добавлял
дед. - Матросу, что мастеровому на заводе, всю жизнь спину гнуть".

Хорошая жизнь была у Орликовых! Они ели белый хлеб, деревенские молочницы
привозили им молоко, сливочное масло, творог, яйца и множество всякой
снеди. Каждый день прислуга Мариша ощипывала на крыльце тяжеловесных,
жирных гусей.

Юрка Орликов носил всегда новые башмаки. У него был велосипед. Он часто
ходил в кинематограф "Марс" и в цирк Павловых. Он гнал нас со двора и
кричал: "А ну, босоногая команда, брысь! Это наш дом! И двор тоже наш.
Убирайтесь!"

И мы ничего не могли Юрке ответить. Двор был действительно Орликовых. Они
могли выгнать не только ребят со двора, но и нашу семью из дома. Сам
Орликов уже несколько раз грозился это сделать.

Мы уходили, хотя нам было очень обидно.

Прошло лето, наступила осень. Первыми заморозками ударила зима. Начались
игры в штурм снежных крепостей и катанье по тротуарам на коньках-самоделках.

...Зимой в Архангельске смеркается рано. Вернувшись из училища, ребята
собрались в погребе. На улице кружила метель и играть не хотелось. Я принес
дедушкин фонарь "летучая мышь". На голых, убеленных инеем стенах погреба
качались огромные причудливые тени. Полумрак придавал нашему убежищу
таинственность.

- Когда я вырасту, то буду зарабатывать много денег, - тихо сказал Гриша
Осокин. - Вот тогда заживем!

- Как же ты заработаешь много?

- Выучусь...

- У меня отец целых три года учился, а денег нету.

- Я буду десять лет учиться... - мечтательно сказал Гриша.

Из всех ребят, которые жили на нашей улице, только один Орликов окончил
гимназию. Остальные учились по два-три года. И мы знали - никому из нас
долго учиться не придется, нужно работать. Мы не верили, что Гришка Осокин
будет учиться десять лет.

Между тем происходило много не понятных для нас событий. Еще осенью стало
известно, что в Петрограде восстали рабочие и прогнали буржуйское
правительство Керенского. Говорили, что в Москве и Петрограде теперь Советы
- рабоче-крестьянская власть. Во всей России - революция.

В Соломбале, в клубе судоремонтных мастерских, рабочие сорвали со стены
портрет Керенского и сожгли его. Говорили, будто это сделал Костин отец,
котельщик Чижов.

Шли разговоры о том, что всех заводчиков скоро прогонят, а хозяевами на
заводах будут сами рабочие. В Маймаксе уже собирались отряды, которые
назывались Красной гвардией. А в Архангельске тоже был Совет.

Однако лесопильным заводом все еще владел Макаров. И когда рабочие объявили
забастовку, Макаров их всех уволил.

- Это все меньшевики в Совете пакостят, - сказал мне Костя. - Они за
буржуев стоят.

Я не знал, кто такие меньшевики, но не признался в этом, а только спросил.

- Почему же их не прогонят?

- Подожди, прогонят.

Костя знал много такого о чем я и понятия не имел. Однажды, когда я пришел
к нему, он показал мне газету "Известия Архангельского Совета". В газете мы
прочитали заголовки: "Революция и свобода в опасности", "Товарищи рабочие и
крестьяне! Поднимайтесь на защиту революционных прав!", "Все истинные
революционеры, становитесь под красные знамена Красной Армии!"

Я сам видел на улицах отряды Красной гвардии, красные флаги, красные банты
и повязки на рукавах красногвардейцев Я видел у красногвардейцев винтовки и
удивлялся, почему они сразу же не прогонят всех буржуев и в том числе
Орликова.

... Пришла весна. Мы с нетерпением ожидали теплых дней, когда можно бегать
в одних рубашках, удить рыбу и по десять раз в день купаться.

Соломбальцы готовились к навигации. Всюду на берегах речки горели костры.
Легкий серый дымок оседал на горбатых днищах перевернутых для ремонта
лодок. На кострах в жестяных банках и котелках разогревалась смола. От дыма
и острого запаха смолы приятно кружилась голова.

Весенняя вода сбывала медленно, хотя течение было стремительным. Обломки
досок, масляные пятна, клочья грязной пены - все это беспорядочно неслось в
гавань.

Не узнать нашу речку Соломбалку ранней весной. Обычно мелкая, спокойная,
теперь она вышла из берегов, стала широкой, бурливой рекой. Казалось,
вот-вот огромная морская шхуна, хлопая парусами, ворвется в устье и бросит
на середине речки якоря.

Дед ремонтировал свой карбас. Каждое утро, захватив инструменты, паклю и
ведро со смолой, он уходил к речке. Он любовно работал - латал и осмаливал
старые доски пузатого поморского карбаса.

Подходили знакомые рабочие, матросы:

- Рыбачить собираешься, Максимыч?

- Нужно за свежей ухой съездить, - отвечал дед.

Старого боцмана уважали как хорошего, опытного рыбака. Знали, что если
Максимыч поехал, он не вернется без рыбы. Люди верили в его рыбацкое
счастье.

А счастье деда Максимыча было не такое, каким оно представлялось людям.
Часто мы вытаскивали невод пустым. Несколько мелких подъязков и ершей дед
со злостью выбрасывал обратно в реку. Но неудача вскоре забывалась. Злость
и обида проходили, как только дед усаживался на бережок и закуривал свою
маленькую коричневую трубочку.

- Дело не в счастье, - говорил он. - Какое счастье, когда ветер с севера
тянет! После полудня стихнет - тогда и рыбачить можно.

Погоду дед предсказывал безошибочно. Он смотрел на облака, на солнце. Ругал
чаек, разгуливавших по песчаным отмелям, что было верным признаком
северного ветра. Радовался чистому, бледному закату солнца.

В комнате висел барометр. Но, даже не глядя на него, дед точно знал, когда
будет дождь, ветер или ясная штилевая погода.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
НА РЫБАЛКЕ

- Ну, Димка, посудина исправна, - сказал дед, заливая костер водой. - На
рыбалку, внук, за окуньђм!

- Дедушко, возьмем Костю, - попросил я. Дед не любил брать на рыбалку чужих
людей. Я, конечно, расхваливал своего друга. По моим рассказам, Костя был
тихий, послушный мальчик, каких мало не только в Соломбале, но и во всем
Архангельске.

- И потом, он такой сильный - один может невод вытащить. Вчера он всех
ребят на берегу разогнал. А Ваське как поддаст, так тот бух прямо в канаву!
Так и надо: пусть не бросает камни на чужую крышу!

- Видно, что тихий, - пробормотал дед. - Ну ладно, зови, не помешает.

- Он и грести хорошо умеет, - продолжал я. - Раз он один к морю уехал на
целую ночь. Вот тогда мать его искала! Ревела... думала, что утонул.

На другой день мы собрались ехать. Костя обрадовался, когда я его позвал на
рыбалку. Конечно, он поедет. Кто же из ребят откажется от рыбной ловли, да
еще с дедом Максимычем! Во всяком случае, в Соломбале таких чудаков не
найдется.

Утром солнце поднималось неяркое, подернутое розоватой холодной дымкой. Это
хорошее предвестие. День будет ясный, безветренный. Все было приготовлено с
вечера: весла, парус, драночная корзинка с хлебом, рыболовные снасти. Утром
оставалось только погрузить все в карбас.

Дед в зюйдвестке и в драных клеенчатых брюках по обыкновению сидел на
передней банке[9]. Я поместился на корме, чтобы грести "от себя". Костя
прилег на мешке с сетями. Строго-настрого я наказал ему не баловаться в
карбасе, не болтать, чтобы не сердить деда Максимыча.

Речку Соломбалку заполняли лодки. Большие карбасы, корабельные шлюпки,
легкие челноки и моторки стояли у пристаней и просто у берега на приколе.

Наш широконосый поморский карбас выделялся среди этой великолепной пестрой
флотилии. Карбас был старый и некрасивый. Я стыдился его, завидуя
владельцам хорошеньких раскрашенных шлюпок. Я знал, что ни одна из этих
лодок не сравнится в бурю с нашим морским карбасом. Однако признавался: они
были красивее. Ничего не скажешь!

На большой реке, недалеко от устья Соломбалки мы увидели рыболовов. Двое
мужчин сидели в лодке, стоявшей на якорях. С борта лодки свесились удилища.
Три поплавка без движения лежали на воде: два красных с гусиными перьями,
третий - простая пробка, пронзенная палочкой.

Дед поморщился. Он ненавидел рыбную ловлю на удочки.

- Рыбу ловят, а мух варят, - проворчал дед. - Сиди жди, когда клюнет.
Рыбаки тоже мне! Да хоть бы выехали куда-нибудь подальше. Какая тут рыба, у
самого города!..

Дед Максимыч всегда рыбачит вдали от людей, на далеких лесных речушках, и
обязательно сетями или неводом.

Вода убывала. Карбас быстро плыл вниз по широкой Кузнечихе. Сзади на воде
оставались два ряда воронок закрученных веслами. Косте наскучило лежать на
сетях и молчать. Он стал плеваться в воду, стараясь попадать в воронки.
Потом он попросился у деда сесть на весла.

- Пока вода падает, до Юроса доберемся, - сказал дед, закуривая трубку, - а
там с прибылой водой до Еловуши поднимемся.

Юрос - многоводная речка, приток Кузнечихи. У Юроса тоже есть притоки -
узкие лесные речонки, Яда и Еловуша. Это излюбленные места рыбалок деда.

Вода в лесных речках темн