ая, загадочная. Что творится там, в глубине?
Должно быть, ходят горбатые черноспинные окуни. Привольно резвятся
серебристые сорожки. Гоняются за мелкой рыбешкой прожорливые, хищные щуки.
И ищут песчаные местечки ерши, злые лишь с виду, колючие рыбки.

Огромные круглые листья балаболок покрыли речку. Ярко-желтые головки
балаболок задумчиво покачивались над водой. Изредка встречались крупные
белые лилии. Дед называет их кувшинками. Они и в самом деле походили на
маленькие фарфоровые кувшинчики.

Вокруг лодки яростно гудели оводы. Солнце нещадно жгло. У деда выступил
пот. Хорошо! Разогреются стариковские кости. Дед сбросил с головы
зюйдвестку и расстегнул воротник. Овод уселся мне на лоб. Я осторожно
накрыл его ладонью. Потом плюнул ему на головку и отпустил. Он взвился
вверх и сразу же скрылся из виду. Мы с Костей запели:

- Так и надо, так и надо! Не садись куда не надо!

На этот раз мы остановились у Еловуши. Пока дед развязывал мешок и
вытаскивал сети, мы с Костей нарубили кольев.

На середине устья Еловуши мы поставили троегубицу - самую большую сеть. У
берегов растянули мелкие сети. Речка оказалась совсем загороженной.

Сети у деда Максимыча выкрашены настоем из ольховой коры под цвет воды. Дед
считает рыбу хитрой, и сам при ловле пускается на всевозможные хитрости. Но
самое главное - на рыбной ловле должна быть полная тишина. У нас на карбасе
уключины никогда не скрипят. Разговариваем мы шепотом.

Сети расставлены. Теперь можно отдохнуть и попить чаю.

Спустя час на берегу уже пылал костер. Из рожка жестяного чайника
выскакивали капельки закипающей воды.

На противоположном берегу Юроса желтела полоска утрамбованного водой песка.
Неизвестно откуда там вдруг появились чайки. Чистенькие, белые, они были
похожи на гипсовые игрушки. Для деда это дурная примета:

Бродят чайки по песку -

Моряку сулят тоску,

И пока не лезут в воду -

Штормовую жди погоду.

- Чтоб вам неладно было! - выругался дед. - Зловредная птица!

Солнце снизилось, и уже похолодало. По верхушкам деревьев прошелся свежий
ветер. Зашевелились ивовые кусты, а реку покрыло мелкой темной рябью.

- Вода малая - самое время неводок забросить. Да толку мало - разойдется
ветер!

Дед даже плюнул с досады.

А я, по совести говоря, был доволен тем, что дед отдумал рыбачить неводом.
Руки устали от гребли. Хотелось отдохнуть.

- Дедушко, ты так и не рассказал о трубинском кладе. Расскажи, дедушко!

Дед покуривал трубочку и рассказывал, а мы с Костей лежали у костра и с
открытыми ртами слушали.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ШТОРМ

Егор Трубин, богатый помор с Зимнего берега Белого моря, владел промысловым
ботом. Это был на редкость скупой человек. Рассказывали, что на промыслах,
а потом на перевозках грузов из Архангельска в Поморье он нажил немалое
состояние. В Соломбале он купил домик и навсегда оставил свое поморское
становище.

С мальчишеских лет он плавал на ботах и отлично знал море. Он был опытным
капитаном и сам отправлялся в каждый рейс, не доверяя бот чужим людям.

Трубин удивлял моряков: он совсем не пил. Может быть, от скупости, а может
быть, по обычаям поморов-староверов, за всю жизнь он не издержал на водку,
коньяк или пиво ни одной копейки.

"Куда ты деньги кладешь? - спрашивали у Трубина купцы и капитаны. - В банке
у тебя счет не открыт. Домишко плохонький, баба треской да хлебом живет.
Под печкой в кубышке хранишь, что ли?"

"Есть у меня деньги - в одном кармане вошь на аркане, в другом - блоха на
цепи", - отнекивался Егор Трубин.

Но Трубин говорил неправду. Банку он не доверял, барыши свои в чужое дело
не вкладывал. А золотые в сундуке все прибавлялись и прибавлялись.
Отправляясь в плавание, боялся Трубин за свой кованый ящик. Однажды ночью,
как об этом потом рассказывала жена Егора, он погрузил сундучок в лодку и
отвез на судно. "Надежнее, когда при себе хранится, - думал он. - Бот
погибнет, я погибну, и золото на дно морское пойдет".

Плавал еще несколько лет Егор Трубин, и плавало вместе с ним его сокровище.

В штормовую осеннюю ночь выбросило трубинский бот на отмель. Вернулся
Трубин в Архангельск. Из всей команды остались в живых он да матрос Илья.

Через несколько недель видели их обоих, отплывающих в море на обыкновенном
беспалубном карбасе. Куда они отправились, никто не знал. Еще позднее нашли
мертвого Егора Трубина в одном из устьев Северной Двины. Судовой журнал,
найденный у Егора в кармане, свидетельствовал о том, что промышленники
побывали у своего погибшего судна.

Илья бесследно исчез. Думали, что матрос убил Егора Трубина. Но вскоре
двинские волны прибили труп Ильи к одному из лесопильных заводов Маймаксы.

На другой год большой весенней водой трубинский бот сняло с отмели. Его
прибуксировали и поставили на "кладбище кораблей" в устье Северной Двины.
Осмотрели трюм, кубрики, капитанскую каюту - трубинского клада нигде не
нашли.

Скоро эта история была забыта. И только при случае старики иногда
вспоминали об исчезнувшем сокровище и таинственной смерти Трубина и его
матроса.

...Обо всем этом нам рассказал дед Максимыч.

- Послушай, Костя, - сказал я тихо, чтобы не слышал дед, - вот если бы нам
найти трубинский клад!

- Ну и что?

- Тогда у нас была бы хорошая жизнь!

- Давай искать... Только где?

- Где-нибудь...

Мы условились по приезде в Соломбалу приняться за поиски клада. Не выдавая
своей затеи, я расспросил деда о домике, в котором жил Трубин. Оказалось,
что старый дом еще цел, но заколочен, и в нем никто не живет.

- Тем лучше для нас, - сказал я Косте, - никто нам не помешает искать.

Ветер усиливался. По Юросу разгулялись волны.

- Поедем торбать, а то утром, путного ждать нечего.

Сказав это, дед привязал к палке большую жестяную банку с пробитыми мелкими
отверстиями. Мы поднялись на карбасе вверх по речке. Я и Костя сидели за
веслами, а дед "торбал" - ударял банкой по воде.

Бум-м-м! Бум-м-м! - гремела банка, пугая рыбу и выгоняя ее из речки в
большую реку. Но устье речки было надежно загорожено, и рыбы должны были
неминуемо попасть в сети.

Потом предстояло самое интересное - осмотр сетей. Дед, отдыхая, курил. А
нас одолевало нетерпение. Костя молча глядел на деда и очень беспокоился: а
вдруг рыба вырвется из сети и уплывет?

Я держал себя солидно, как это полагается порядочному рыбаку, изредка
перебрасываясь с дедом двумя-тремя словами относительно погоды,
прошлогодних уловов и прочих рыбацких дел. Однако дед продолжал курить и,
казалось, не собирался ехать к сетям.

Наконец я не выдержал:

- Не пора ли посмотреть?

- Пожалуй, пора, - согласился дед.

Признаться, я подозревал, что дед и сам давно хочет осмотреть сети, но лишь
нарочно оттягивает удовольствие.

Разумеется, самое главное делал я - осматривал снасть. Дед поддерживал
карбас на веслах, чтобы его не наносило течением на сети. Костя был около
меня, готовый помочь, если я потребую. Вообще на рыбалке мой приятель во
всем слушался меня. Он ведь никогда не рыбачил сетями. А удочки и донницы -
какая же это рыбалка!

Вначале осматривали троегубицу - двойную длинную сеть. Она была связана из
тонких ниток и из прядена. Ячейки из тонких ниток - мелкие, а в ячеи из
прядена могла проскочить большая семга.

Костя донимал меня расспросами:

- Дима, почему "троегубица" называется?

- Потому, что троегубица...

Я и сам не знал, почему так называется эта сеть, но признаваться мне не
хотелось.

- Тут две сетки, - настаивал Костя. - Значит, двоегубица...

- Не суйся, Костя! Видишь, дело...

Приподняв сеть, я напряженно всматривался в глубину. Что-то черное
запуталось в ячеях. Конечно, это язь! Я узнал его, как только он,
передернутый сетью, показал свой серебристый бок.

Потом я освободил из ячей двух толстых красноватых окуней и передал Косте.

Но вот сеть натянулась, ослабла и снова натянулась. И вдруг вода вскипела.
Я чуть не опрокинулся за борт от неожиданности.

- Дедушко, щука! - зашептал я, не надеясь на свои силы. - Больша-ая!..

Тут дед не выдержал и, держась за борта, перелез ко мне на корму.

Осторожно подведя щуку к борту, мы попытались перебросить ее в карбас. Но
хищница, рванувшись вглубь, ускользнула из рук и окатила нас крупными
брызгами. Карбас зачерпнул бортом воду.

В глубине рыба притихла, притаилась.

- Чертовка! - вздохнув и с изумлением глядя на нас, сказал дед. - Ничего,
теперь она наша. Не уйдет.

Действительно, щука запуталась очень сильно. Пришлось отвязать конец
троегубицы и выбирать всю сеть. Как только щука перевалилась в карбас, дед
ударом уключины по голове оглушил ее.

У щуки была страшная пасть и черная пятнистая спина. Она разлеглась на дне
карбаса, словно отдыхая. Голова ее лежала под одной банкой, а хвост
распластался под другой.

- Фунтов пятнадцать, - сказал дед, похлопывая рыбу по пятнистому боку. -
Хороша рыбка!

Из маленьких сетей мы достали несколько окуней и сорог, которых по размерам
дед называл "ровными".

Было уже совсем поздно. Ветер не унимался. Стало прохладно. Мы вышли на
берег, довольные удачей, и улеглись спать.

Я проснулся от шума и ветра. Костя и дед уже встали. Как видно, они
готовились к отъезду.

Небо было ясное, голубое, а по широкой реке Юросу катились тяжелые, с
белыми всплесками волны.

Нужно было осмотреть и вытащить сети. Когда я думал о воде, холодная дрожь
проскальзывала по телу. Но, к моему удивлению, вода оказалась теплой.

На этот раз в сетях ничего не было, если не считать одного маленького
подъязочка, непонятно каким образом запутавшегося в крупных ячеях. Дед
швырнул подъязка в речку:

- Иди гуляй себе, беспутный...

Ветер загнал всю рыбу в глубины, на дно. Теперь о рыбной ловле нечего было
и думать.

- Дождь - это терпимо, и мороз даже терпимо, а вот уж ветер нашему брату
никак не по нутру, - бормотал дед, садясь за весла. - В такую погоду ерша
не достать. Поехали, ребятки, домой!

На Юросе карбас стало покачивать. В такой шторм в море не выходят суда. На
Северной Двине заливает и перевертывает карбасы. Падают под напором ветра
деревья, и с крыш слетают листы железа. Город, река, лес - все наполнено
непрерывным шумом.

Ветер, гоня высокие волны, долго не выпускал наш карбас из Юроса. Волна
ударяла в широкий нос карбаса и медленно поднимала его. Потом нос
стремительно нырял вниз. Другая, со злобой шипящая волна захлестывала
карбас и снова приподнимала его.

Мы гребли в три пары весел, но карбас почти не двигался. Я сидел на
кормовой банке и, управляя карбасом, греб от себя.

- Нос на волну! - заорал дед, когда волна вдруг ударила в борт.

Озверелые волны с ревом бросались на маленький карбас.

В карбасе набралось много воды, и, когда нос поднимался, вода
перекатывалась ко мне под колени. Ветер рвался наискосок с берега на берег,
и плыть вдоль Кузнечихи было невозможно.

- На волну! - прокричал дед, ожесточенно работая веслами. - Пересекай реку!

На лице у Кости я заметил испуг. Пожалуй, он боялся не столько волн,
сколько деда. В самом деле, дед только в штормовую погоду становился таким
сердитым. Греб он сильно, по-матросски, резко и коротко обрывая ход весел в
воде. Здоровой ногой он упирался в банку, где сидел Костя. Парусиновая
рубаха его промокла и казалась черной. С зюйдвестки на плечи ручьями
стекала вода.

В такие минуты его нужно было слушаться беспрекословно. Дома дед мог
пускаться в длинные разговоры, выспрашивал, советовал, смеялся. Но на
карбасе, и особенно в шторм, дед разговаривал мало - он лишь кричал и
приказывал. Признаться, в такие минуты я тоже побаивался деда.

Когда карбас пересек реку, дед заставил Костю откачивать жестянкой воду. У
берега волны были небольшие, и плыть стало легче. Дед закурил трубку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
МЫ ИЩЕМ КЛАД

Если мы найдем трубинский клад, то...

Прежде всего пойдем в кинематограф "Марс" и купим билеты не на третьи
места, а на вторые - подальше от экрана, за барьером, где всегда сидят наши
учителя, или даже на первые места, где садятся Орликов с женой и другие
соломбальские богатеи. Мы купим билеты всем ребятам с нашей улицы и ребятам
с Кривой Ямы, с Новоземельской, Саженной, Базарной улиц. А Орликовым не
останется места. Вот будет забавно, когда их не пустят в "Марс"!

На другой день мы пойдем в цирк Павловых. В цирке много интересного:
полеты, борьба, фокусы, дрессированные собаки и лошади.

Потом купим яхту с большим белым парусом и кливерами. Накупим у
старьевщиков множество книг и устроим для ребят библиотеку...

Костя пришел вечером к нам, и мы отправились к маленькому домику Егора
Трубина. Удивительно, что эта хибара еще не рухнула. Старинный дом с крытым
двором - таких теперь уже в Соломбале не строили - почти до окон ушел в
землю. Мы проникли во двор, залезли в подполье и зажгли фонарь.

Кроме пустой бочки из-под сельдей, глиняных черепков и нескольких ржавых
обручей, в подполье ничего не оказалось. Маленькой лопаткой Костя принялся
копать землю. У него вскоре даже выступил пот - так усердно он работал. Я
сменил Костю и тоже работал до поту.

Мы выкопали добрый десяток глубоких ям, с замиранием сердца ожидая, когда
лопата ударится о кованый сундучок.

Но чем больше мы копали, тем все меньше и меньше верили в существование
клада. Наконец нам надоело копать. Усталые, мы смотрели друг на друга.
Никакого клада нигде нет. Может быть, все это вранье - история с
трубинскими деньгами?

Мы выбрались из подполья, осмотрели избу и пошли домой. Кинематограф, цирк,
яхта, хорошая жизнь - все это стало опять далеким и несбыточным.

Мне было неловко перед Костей: ведь это я уговорил его искать клад. Чтобы
подбодрить приятеля, я сказал:

- А знаешь, где клад, Костя?

- Ну его к черту!

- Клад на корабельном кладбище, там, на боте. Только надо хорошенько
поискать.

- Это верно, - согласился Костя. - А ты знаешь, где это кладбище?

- Дедушко показывал.

- Тогда поедем на кладбище!

Мы решили на этой же неделе поехать на кладбище кораблей, к морю.

На улице нам встретился отец Кости - котельщик Чижов. Это был плечистый
человек невысокого роста. Он носил фуражку-бескозырку, видимо, еще
оставшуюся от службы в военном флоте. Только ленточек на фуражке не было.

Орликовы почему-то не любили отца Кости, называли его матросней и
арестантом. Говорили, что военную службу Чижов заканчивал в арестантских
ротах.

Костю отец называл Котькой, но разговаривал с ним всегда серьезно,
грубоватым, чуть насмешливым голосом. Так он говорил со всеми.

- Ну, Котька, чего нового в наших делах?

- Есть охота, - спокойно ответил Костя.

- Ну, идем, у меня тут есть кое-что.

- А Димке можно?

- А как же!.. Пошли!..

В небольшой комнате Чижовых, оклеенной серенькими обоями с цветочками, мы
перекусили - съели селедку и по кусочку овсяного хлеба. Костина мать
достала из печи горшок с кашей.

- Вы куда это ходили, братки, с лопатой да с фонарем? - спросил Чижов.

Я смутился, а Костя прямо выпалил:

- Мы клад, папка, искали!

- Чего?

- Клад.

- Зачем же вам клад?

- Чтобы хорошую жизнь устроить!

И Костя рассказал о нашей затее.

Чижов потрепал сына по щеке:

- Жизнь-то хорошая нужна, это верно. Только от кладов для всех такой
хорошей жизни не будет - кладов не хватит. - Он засмеялся и продолжал: -
Подождите, братки. Советская власть такую хорошую жизнь и хочет устроить
для рабочих и для крестьян. Сейчас первое дело - белогвардейцев разбить,
контру раздавить. Тогда легче дышать будет.

- Контра... - повторил Костя.

- Ну да, контра, контрреволюция. Это те, кто против революции, против
рабочих и крестьян идут.

- А много этой контры? - спросил Костя.

Чижов нахмурился:

- Много еще, братки. В Сибири Колчак хозяйничает. Со всех сторон
белогвардейцы на Москву походом собираются. Да еще в других странах
капиталисты на нас волками смотрят. Им тоже Советская власть не по нутру.
Но ничего, наша власть - рабоче-крестьянская, и Красная Армия -
рабоче-крестьянская, народная. А народ всех врагов победит. Все, братки,
будет! Дайте срок!

- Вот видишь, - сказал мне Костя, - я тебе говорил! Советская власть
буржуев прогонит, и тогда будет хорошо.

Было видно, что Костя с уважением относится ко всему, что говорит отец. Мне
котельщик Чижов тоже очень нравится. Ведь это он сорвал портрет Керенского.
А всем известно, что Керенский стоял за буржуев и, значит, за Орликовых.

Лето было какое-то необыкновенное, тревожное. Носились слухи о том, что в
Мурманске высадились английские войска.

На кладбище кораблей мы так и не собрались поехать.

Заканчивался июль 1918 года.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЗАЧЕМ ОНИ ПРИЕХАЛИ?

Утром над Соломбалой прогудел гидроплан. Он летел так низко, что, казалось,
вот-вот своими лодочками сорвет крышу какого-нибудь дома.

Соломбальские жители испуганно прятались по дворам. Женщины плакали.
Старуха Иваниха, распластавшись на крыльце, отчаянно выла, предвещая конец
миру.

Еще накануне прислуга Орликовых Мариша начала запасать воду. Она раз десять
бегала на речку с ведрами. Сам Орликов сказал, что красные, уходя из
Архангельска, отравят воду.

Нас, ребят, тоже посылали таскать воду. Костя сказал, что Орликов врет. Но
что поделаешь, если матери заставляют! Всякие слухи с молниеносной
быстротой разносились по Соломбале, и женщины всем этим слухам верили.

Говорили, что в порту подготовляются взрывы. Мы долго и со страхом ожидали.
Но никаких взрывов не было. Все это оказалось пустой болтовней.

Вскоре гидроплан снова появился над Соломбалой. Теперь он летел очень
высоко. Что-то зловещее и тревожное было в этом полете большекрылой птицы.

Несмотря на ранний час, все ребята были на улице. Никто не хотел играть.
Ребята спорили. Каждый говорил, что гидроплан пролетел именно над их домом.
Конечно, они все врали. Я хорошо видел, как он пролетел над нашим домом. Но
я не спорил и сказал об этом лишь Косте Чижову. Костя ничего не ответил.

В стороне судоремонтных мастерских тяжело прогремели выстрелы. Но это были
не взрывы. Два года назад от взрывов в порту в некоторых домах на нашей
улице вылетели стекла. А это были выстрелы орудийные.

Прерывистое эхо многократно отозвалось за Соломбалой, еще более пугая
встревоженных жителей.

Стало известно, что в Белое море пришли английские, американские и
французские крейсеры.

Аэропланов летало теперь так много, что на них даже наскучило смотреть.
Аркашка Кузнецов рассказывал, что гидропланы запрудили всю Двину.

Нам очень хотелось побежать к гавани и посмотреть, как садятся и
поднимаются гидропланы. Но мы боялись. Во-первых, кто знает, может быть,
там и в самом деле что-нибудь взорвется. А во-вторых, нам просто
строго-настрого было запрещено уходить от домов. Но вечером, когда все
немного успокоились, мы покинули нашу тихую улицу.

В это время напротив кинематографа "Марс" высаживались из катеров на берег
английские и американские солдаты.

Играл духовой оркестр. Огромные сверкающие трубы, словно удавы, обвивали
задыхающихся музыкантов. Больше всех старался барабанщик. Изо всех сил он
бил короткой колотушкой в бока толстопузого барабана и каждый раз
прихлопывал сверху медной тарелкой.

Такой же барабан, закованный в металлические прутья, я видел в городе у
карусели.

У кинематографа собралась толпа.

Потом приехали в колясках соломбальские богатей. Тут был и Орликов с женой.
Вместе с другими купцами он прошел через толпу к самой стенке гавани. Анна
Павловна несла пышный букет цветов. Махровые астры, левкои и гвоздика -
запретные для нас цветы - все было собрано с клумб.

Мне припомнилась маленькая маргаритка, из-за которой Анна Павловна назвала
нас ворами, а Юрка Орликов избил Гришку Осокина.

Видно, Орликовы были здорово рады приходу иностранцев, если даже все цветы
для них собрали.

С катера по трапу сошел офицер, должно быть, самый главный из иностранцев.

Орликов отвесил низкий поклон и подал ему на узорчатом полотенце каравай
хлеба. В верхней глазированной корке каравая была врезана чашечка с соль