онке. Да еще рисовать на таком холоде вздумал^

Кочегар повернул меня за плечи и легонько подтолкнул к двери кубрика!

- Иди, иди!

Минуту спустя, натянув куртку, я снова был у борта. Появился и Илько.

Мой приятель по-прежнему увлекался рисованием. Вот и сейчас он захватил с
собой краски, кисти и лист плотной ватманской бумаги. Но рисовать ему не
пришлось. Мешал сильный ветер, хотя Илько и пытался укрыться от его буйных
порывов за трубой.

А казалось, как хорошо бы запечатлеть на бумаге бушующий залив:
темно-зеленые волны, сверкающую россыпь брызг и рвущиеся с мачт и
флагштоков цветистые флаги! Как меняются краски со сменой погоды! Я был
уверен, что Илько мог передать на бумаге не только краски, но и все
движение в порту, весь шум шторма: свист ветра в снастях, удары флагов,
гром прибоя. Даже горьковатый вкус волны моряны, даже острый запах из
сельдяной бочки, прибитой волнами к борту "Снэрка", - все мог передать
Илько. Всему этому его научил Петр Петрович - замечательный человек,
большевик, художник. Он первый позаботился о судьбе бедного ненецкого
мальчика. Хотя я никогда не видел Петра Петровича, но хорошо представлял
его и всегда с благодарностью за Илько вспоминал о нем.

- Нет, рисовать нельзя! - с досадой сказал Илько, пряча в карман коробку с
акварельными красками.

- Да, здорово штормит!

- Вот если бы нас такой шторм застал в море, - заметил Матвеев,
повернувшись спиной к ветру и сложив ладони корабликом, чтобы закурить
папиросу, - все кишки бы у вас вывернуло.

- Не вывернуло бы, - убежденно сказал я. - Как-нибудь выстояли бы...

После завтрака механик поручил мне и Илько очень ответственную и нелегкую
для нас работу - разобрать донку. Он так и сказал:

- Попробуйте разобрать самостоятельно.

Конечно, это только так говорилось - "самостоятельно". Старший машинист
Павел Потапович все время находился неподалеку от нас, хотя и делал вид,
что нисколько не интересуется разборкой донки. А сам то и дело украдкой
поглядывал на нас и ухмылялся, когда у "самостоятельных" что-нибудь не
получалось.

Все-таки мы успешно справились с заданием и обращались за помощью к Павлу
Потаповичу не больше пяти раз.

После работы мы разговаривали только о "нашей" донке. Хорошо бы нам
поручили ее и собрать. Интересно, как она теперь будет работать? Я пытался
уверить кочегара Матвеева, что скоро мы сможем взяться самостоятельно и за
ремонт главной машины. Вот бы еще нам на подмогу Костю Чижова! С этим
парнем можно за любое дело взяться. Жаль, что его нет с нами на "Октябре".
Где ты, где ты, наш дружище, Костя? Забыв о донке, мы стали с увлечением и
восторгом рассказывать команде о Косте, о том, какой он умный, смелый и
находчивый.

...Три дня и три ночи штормило. Три дня и три ночи на мачте над портовой
конторой болтались терзаемые свирепым ветром штормовые сигналы. Казалось,
залив кипел. Злые мутные волны, шипя и пенясь, ожесточенно таранили причалы
и борта океанских пароходов. Мелкие суденышки - боты, катера, буксиры -
утомленно кланялись волнам, словно просили о передышке.

На четвертые сутки шторм притих. Флаги на судах уже не трещали и не
хлопали, а неслышно шевелились, то лениво взмывая, то снова опадая на
флагштоки. Залив посветлел, и волны, присмирев и спрятав свои пенные
гребни, стали отлогими и ласковыми.

Загрохотали якорные цепи, застучали на ботах двигатели. Отстоявшись, суда
снова покидали порт.

Из-за шторма "Октябрь" вышел в море с опозданием почти на полсуток.

Позавтракав, мы с Илько стояли у правого борта и любовались синеющим вдали
высоким скалистым берегом. До моей вахты оставалось около часа.

- А на будущий год тоже учениками будем плавать? - спросил Илько.

- На будущий - машинистами, - ответил я. - Школу закончим весной, и
останется для практики одна навигация.

Илько некоторое время раздумывал, потом сказал мечтательно:

- Тогда в отпуск поеду в Москву. Я никогда не был в Москве... А теперь
опять поеду на Печору, в тундру, к своим...

"Октябрь" взял курс на Архангельск. Скоро мы будем дома, в родной Соломбале.

Пришел ли с моря Костя Чижов? Выезжает ли дед Максимыч на рыбалку? Мама,
наверно, беспокоится за меня - был шторм... Бывает ли у нас лесник
Григорий? Как живет морская школа?

Признаться, я очень соскучился по нашей милой Соломбале.

Всего десять дней продолжался наш рейс, но почему-то кажется, что "Октябрь"
уже давным-давно ушел из Архангельска. Как много за это время мы повидали и
пережили!

Чередовались вахта за вахтой.

"Октябрь" одиноко шел по океану, оставляя на отлогих волнах длинный
пенистый след. Свободные от вахт часы мы с Илько проводили на палубе.
Иногда к нам присоединялся Павлик Жаворонков.

В горло Белого моря "Октябрь" вошел рано утром. В Белом море нам
встретилось несколько пароходов и ботов, шедших из Архангельска.

Впереди одним курсом с "Октябрем" шел какой-то пароход. Лишь к вечеру нам
удалось настигнуть его. И как велики были у меня и у Илько удивление и
радость, когда нам стало известно, что этот пароход - "Канин"! Он
возвращался из Мезени.

Когда пароходы поравнялись, мы проглядели все глаза, надеясь на палубе
"Канина" увидеть нашего дружка Костю Чижова. Неужели он не знает, что мы
так близко от него?

Но, конечно, мы не увидели Костю. Пароходы шли слишком далеко друг от
друга, и это нас страшно огорчало. Мы даже намекали вахтенному штурману,
что, мол, неплохо бы подойти к "Канину" поближе. Однако этот намек не был
принят во внимание.

Наш пароход миновал остров Мудьюг. И вот показались низкие берега Северной
Двины, вдали дымили трубы лесопильных заводов. А там, дальше, - наша
Соломбала.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
СНОВА В СОЛОМБАЛЕ

"Октябрь" отдал якоря на просторном городском рейде против портовой
конторы. Спустя часа полтора мимо нас, весело приветствуя гудками город и
пароходы, прошел "Канин".

Костя стоял на палубе, размахивал руками и кричал:

- На "Октябре"!.. Привет морякам "Октября"! Димка, а где Илько? Ого, вы уже
на якоре... вас и к стенке не подпускают...

- Здравствуй, Костя! - отвечали мы. - Когда пойдешь домой? Подожди нас!

Сделав полукруг, "Канин" протиснулся в Воскресенский ковш и пришвартовался.

Вскоре Николай Иванович отпустил меня и Илько.

- Можете гулять до завтра, до утра. Передайте Андрею Максимычу поклон!

С "Октября" уже был спущен штормтрап. У борта покачивалась шлюпка. Вместе с
несколькими моряками мы спустились в шлюпку и вскоре были на берегу.

Костя Чижов поджидал нас. Он, как и мы, был в синей моряцкой куртке.
Казалось, что за эти десять дней, которые я его не видел, Костя вырос и
раздался в плечах. Верхняя пуговица у куртки была не застегнута. Между
откинутыми крайчиками воротника куртки виднелся уголок сетчатой нательной
рубашки.

Этому моряцкому шику стоило позавидовать. Но я словно не заметил
рубашку-сетку и, поздоровавшись с Костей, сразу же сказал;

- Мы вас все-таки ловко обошли.

- Зато мы уже два рейса в Мезень сделали.

- А в Мурманске шторм был. И потом, Костя, мы донку ремонтировали.
Самостоятельно!

Очевидно, это сообщение заинтересовало Костю. Однако он не хотел сдаваться
и не стал задавать вопросов, а сказал серьезно:

- Хорошая практика. Я целую вахту у котла самостоятельно стоял. Кочегар
даже не подходил к топкам.

Ни я, ни Илько полной вахты у котла не стояли. Лишь иногда кочегары
разрешали нам пошуровать в топку уголь.

- На "Октябре" пар трудно держать, - сказал я и добавил задорно: - Это не
то, что на вашем "Канине"!

Костя посмотрел на меня, усмехнулся, но промолчал. Мы подошли к трамвайной
остановке. Я снова начал рассказывать о нашем плавании. Но Костя перебил
меня:

- Эх, ребята, я вам самого главного не сказал!.. Он замолчал, весь
преобразившись, а глаза его заблестели. Я почувствовал, что у Кости
действительно есть сообщить нам что-то особенно важное. Когда мы вошли в
вагон, он торжественно сказал:

- Меня приняли в комсомольцы! Я не знал, верить ему или не верить.

- Врешь! - по привычке и на всякий случай сказал я в надежде, что если
Костя обманывает нас, то сразу же в этом сознается.

- Очень мне нужно врать! - ответил наш приятель независимо.

Мне все-таки не хотелось верить. Как же так? Костю приняли, а нас еще не
приняли! Это было очень обидно. Почему Костя всегда и везде оказывается
впереди нас?

- Кто тебя принял?

- На судне приняли. На комсомольском собрании мое заявление разбирали и
приняли.

У меня вдруг возникла мысль. Я легко мог проверить, правду ли говорит Костя.

- Покажи комсомольский билет!

- Билета еще нету. Думаешь, его сразу и выдают, как примут? Членский билет
я получу здесь, в городе. Зато мне уже комсомольскую нагрузку дали -
судовую стенгазету вмесю с машинистом Терешиным выпускать.

- И значок будешь носить?

- Конечно! А потом я вступлю в партию, - мечтательно сказал наш друг. - Но
это еще не скоро. Когда восемнадцать лет исполнится.

- Ничего, - решительно сказал я, - мы с Илько тоже заявления подадим.

- У вас на "Октябре" есть ячейка?

- А как же! Павлик Жаворонков, радист, - секретарь. Нас примут.

- Ясное дело, примут, - согласился Костя. Некоторое время мы ехали молча.
Потом я спросил:

- Костя, а самое главное, что должен делать комсомолец?

- Понятно что: помогать партии большевиков, быть сменой... Я так и писал в
заявлении: "Прошу принять меня в ряды Коммунистического Союза Молодежи,
потому что я хочу помогать Коммунистической партии бороться за новую жизнь".

"Я тоже так напишу в своем заявлении, - решил я, - "помогать
Коммунистической партии бороться за новую жизнь". И еще добавлю: "за
социализм".

Мы не заметили, как проехали в трамвае через весь город. Быстро перешли
через реку Кузнечиху по мосту.

Тут мы попрощались с Илько. Он пошел к себе в общежитие морской школы.

Вот она, наша Соломбала! Как будто здесь ничего не изменилось. И все же
какой-то новизной веяло от этих знакомых берегов, от всех этих деревянных
домов, от каждого деревца и кустика.

Впрочем, ничего не изменилось, пока мы были в рейсе. Но как изменилась наша
Соломбала за три года, с тех пор как над ней всколыхнулись флаги Советской
страны!

Со стороны лесопильного завода, который стоял на берегу Кузнечихи,
доносился непрерывный веселый шум. Там опять бойко работали рамы - огромные
станки для распиловки бревен на доски. У заводского бассейна мы видели
большие плоты леса, прибуксированные с верховьев Северной Двины. По широкой
деревянной мостовой на двухколесных тележках "медведках" лошади тащили
стопы чуть желтоватых, пахнущих смолой досок.

Я вспомнил слова Николая Ивановича, сказанные им три года назад в губкоме
партии: "Надо промышленность и транспорт восстанавливать, республике лес
нужен для строительства..."

И вот лес есть! "Зеленое золото идет!" - такой заголовок я видел в
губернской газете. Его будет еще больше, этого "зеленого золота", будет
столько, сколько потребуется стране. Лесопильные заводы уже работают не
только в Соломбале, но и в Маймаксе, Цигломени, на берегах Северной Двины
выше Архангельска.

За мастерскими виднелись мачты и трубы морских пароходов, готовящихся в
далекие рейсы.

На главной улице, недалеко от речки Соломбалки, строились два двухэтажных
дома для рабочих завода.

- Отец говорил, что в этом доме мы квартиру получим, - сказал Костя,
останавливаясь и хозяйским взглядом окидывая первый дом. - На втором этаже!

- И с нашей улицы уедете?

- Ясное дело, уедем. Теперь у нас комната одна, да и та маленькая. А тут
квартира - две комнаты. Скоро переедем. Видишь, уже электричество проводят.

Действительно, два монтера навешивали на ролики новых столбов электрические
провода.

- А у нас еще в прошлом году электричество провели. Костя, а ты будешь к
нам приходить, когда переедешь?

- Конечно, буду. Пойдем скорее!

У заводского сада мы опять задержались. Когда я уходил в рейс, в ветвях
берез едва заметно проступала робкая прозелень. Сейчас весь сад был
зеленый. Маленькие ребятишки с детской площадки играли в саду.

У решетчатого забора был построен для игры большой пароход. На носу
парохода было написано название: "Юный моряк". Ребята облепили пароход. И
мне вдруг тоже захотелось забраться на палубу этого "плывущего" по траве
корабля, подняться на мостик и дать команду в машинное отделение.

- Нам раньше таких не строили! - не без зависти сказал я.

- Раньше! - Костя усмехнулся. - А кто бы для тебя раньше стал строить?..
Смотри, и штурвальчик, и спасательные круги, и флаги есть. Как на
настоящем!.. Эй, на "Юном моряке", капитаны, куда курс?

Занятые игрой, малыши не обратили на нас никакого внимания. Это было даже
немного обидно. Но ведь эти "шпингалеты", как называл их Костя, конечно, и
не подозревали, что мы только-только вернулись с моря, из настоящего рейса
на настоящем пароходе.

Мы пошли дальше.

- Смотри, Костя, школа. Как там сейчас тихо!

- До сентября, - заметил Костя. - Знаешь, скоро новую школу будут строить.
И нов^ые учебные мастерские. Алексей Павлович говорил. Уже проекты готовы.
Но к тому времени мы уже окончим школу, специальность получим, дипломы...

А вот и речка Соломбалка, заполненная лодками и карбасами. Ребята, как
всегда, купаются. Пожалуй, нам теперь уже не к лицу купаться в такой
речонке.

- Посмотри, Костя, что ребята придумали. Колеса! И хорошо идет...

По речке плыла лодка. На ней было устроено приспособление, напоминающее
колеса речного парохода.

- Изобретатели... - снисходительно произнес Костя. - А ведь на самом деле
быстро ходит. Хорошо придумали!

Где же теперь старая шлюпка "Молния"?

Подойдя к нашей улице, мы почувствовали знакомый запах косура и разогретой
смолы.

"Молния" была поднята на высокий берег и перевернута. Около нее стоял,
склонившись, дед Максимыч. Раскаленным железным крючком он водил по днищу
старой шлюпки, вгоняя пек в пазы. От крючка поднимался легкий сизый^дымок.

Дед Максимыч посмотрел в нашу сторону и заулыбался:

- Здорово, моряки! С привальным! Как плавалось?

- Спасибо, дедушко! Поклон от Николая Ивановича.

Дед Максимыч сунул крючок в костер и достал свою маленькую коричневую
трубочку.

- Скука без дела - вот и надумал вашу посудину в порядок привести. А у меня
карбас на плаву, можно ехать на рыбалку. Поедем?

- Нет, дедушко, послезавтра - опять в рейс.

- В рейс? Ну что ж, это хорошо. Море, оно здоровье дает... И к труду
приучает.

- Мы на будущий год уже машинистами пойдем, - сказал Костя.

- Дедушко, а Григорий с Юроса не бывал?

- Как не бывал! Вчера от нас уехал. Он Ильку ждет не дождется. Сегодня к
вечеру опять обещал быть, за товарами в город собирается. Женится Григорий.

Подходили ребята с нашей улицы, расспрашивали о рейсе, сообщали
соломбальскзе новости. Гриша Осо-кин пожаловался:

- А наш "Иртыш" все еще на ремонте стоит. В море пойдем через неделю, не
раньше. Но тут он оживился и сказал:

- Ребята, сегодня кино интересное! Пойдем?

- А как же! - ответил я. - Костя, пойдешь?

- Можно сходить, - согласился Костя. В этот момент я увидел мать. Она
возвращалась домой из магазина. Я бросился к ней. Мама обняла меня,
улыбаясь той светлой и тихой улыбкой, которой всегда встречала отца.

- Пойдемте обедать, - сказала мама.

Гурьбой мы пошли по улице, прихватив с собой инструменты деда Максимыча.
Дедушка, погасив костер, тоже пошел с нами.

Я любил свою улицу. Но еще никогда она не казалась мне такой родной. Мы шли
по ней как хозяева.

- А помнишь, Костя, как мы на корабельное кладбище ездили?

- А помнишь, Дим, как "Прибой" утопили?.. Мы чувствовали себя выросшими,
иными, чем были два-три года назад. Жизнь наша двинулась вперед. Но
детство, хотя оно было нелегким и суровым, все же казалось нам славным и
дорогим. Оно было для нас дорогим потому, что в эти годы на наших глазах
большевиками завоевывалась светлая жизнь, наше будущее.

                      --------------------------------

[1] Мережки - особый вид сетей

[2] Хабеня - русская женщина.



Часть третья
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОЛЯ ЛУКИНА

На Северной Двине разноголосыми гудками перекликались встречные пароходы.
Был вечер, спокойный и светлый. Слоистые бледно-розовые облака на
северо-западе прикрывали солнце. Облака были близко, и лучи солнца, падая
из-за них, причудливыми полосами освещали дальние песчаные острова. От
этого необычайного освещения и острова, густо поросшие ивняком, тоже
казались близкими.

Странно. Сотни раз бывал я раньше на берегу Северной Двины, но почему-то
никогда не обращал внимания на красоту величественной реки, на краски неба
необыкновенной чистоты и свежести, на оранжевые закаты и легкие лебединые
облака. Другое дело - большие морские пароходы, опутанные оснасткой
поморские парусники - шхуны и боты, что стояли на рейде и у причалов.
Другое дело - переливчатый трепет многоцветных флагов и вымпелов, горький
запах пароходного дыма, грубоватые шутки, перебранки и песни моряков. Все
это волновало, притягивало и звало в далекие морские странствования.

Теперь я вдруг стал совсем по-иному смотреть на знакомую реку и удивлялся,
что раньше не замечал ее величия, не стремился познать тайны ее темных
глубин, не любовался солнечными отблесками, отражением далекого неба и
близких берегов. Река без кораблей обычно мне казалась скучной и пустынной.
Теперь я смутно чувствовал: что-то изменяется в моей жизни. Может быть, это
все дальше и дальше уходит мое детство?

Я сидел на причальной тумбе, ожидая, когда пойдет в море "Канин", на
котором плавал Костя Чижов. Мы условились с Костей о том, что я выйду на
берег и мы поприветствуем друг друга.

Веселая косопарусная яхта стремительно вырвалась из-за кормы дремлющего на
рейде транспорта и легко заскользила по реке. Крен у яхты на правый борт
был такой сильный, что казалось, она вот-вот опрокинется. "Смельчаки!" - с
восхищением подумал я о людях, находящихся на яхте.

Вниз по Двине, к морю, шел с полным грузом огромный пароход лесовоз.
Штабели свежих досок высоко поднимались над его бортами. По кормовому флагу
я без труда определил, что лесовоз этот - норвежский.

В те времена в Архангельский порт уже приходило много иностранных судов.
Транспорты под английскими, норвежскими, шведскими, датскими, голландскими
и другими флагами грузились у причалов лесобирж досками и балансом[1].
Советский Союз начинал широко торговать с заграницей. Даже мы, ребята, уже
хорошо понимали такие слова, как "экспорт", "импорт", "диспач"[2].

Жизнь менялась. Она менялась повсюду: в нашей Соломбале, в Архангельске, во
всей стране.

Я сидел на причальной тумбе и думал об этом.

Лесовоз шел быстро, но волны, расходящиеся за его кормой, были отлогие,
чуть заметные.

Яхта, шедшая параллельным курсом, неожиданно резко развернулась и понеслась
наперерез лесовозу.

Сумасшедшие! Что они делают?

Лесовоз пронзительно и тревожно загудел. И я представил себе ярость
норвежского капитана и русского лоцмана, находящихся сейчас на мостике. Мне
казалось, что я вижу их лица, искаженные злостью, и слышу проклятия по
адресу самонадеянных наглецов. Именно наглецами, никак не иначе, называют
таких, рискующих жизнью яхтсменов лоцманы.

Между тем яхта дерзко "обрезала нос" лесовозу и скрылась за его корпусом.

Тут я увидел "Канина". Он уже проходил мимо Соломбалы. Я поднялся, чтобы
разглядеть на его борту Костю.

Я махал кепкой, но своего друга увидеть не мог. А вскоре опять появилась
яхта. "Неужели, - подумал я, - они собираются "обрезать нос" и "Канину"?

Но яхта быстро прямым курсом шла к берегу. С крутым разворотом она
впритирку подскочила к причалу. И в ту же секунду с ее борта на причал
прыгнула девушка.

За девушкой выскочил парень и схватил ее за руку.

- Оля, - умоляюще сказал он. - Почему вы уходите?

Парня я не знал, но девушка оказалась мне знакомой. Это была Оля Лукина.

Оля с силой вырвала руку и пошла по берегу, не замечая меня.

- Оля, - снова начал парень. - Почему вы