нчик.

- Получил на "Октябрь" назначение, - пожимая нам руки, громко и возбужденно
сказал Костя. - Иду с вами в рейс! Ух и набегался же я...

- С нами в рейс? Да ты вре... шутишь, Костя.

- Ну вот еще, врешь! Иду, и знаете кем? Ма-ши-ни-стом! Машинистом второго
класса!

Поверить в это было невозможно. Но машина уже работала, и расстояние между
бортом и причалом все увеличивалось. Самый лучший прыгун мира уже не смог
бы одолеть это расстояние. А Костя все еще был с нами, на "Октябре".
Значит, он действительно идет в рейс.

- Но как, как ты сумел? - спросил я, радуясь и все еще не веря
происшедшему. - Как?

- Очень просто, - ответил Костя, вытирая со лба пот. - Правда, не так уж
просто. Встретил я утром у пароходства Николая Ивановича. "Взяли бы вы, -
говорю, - меня к себе на "Октябрь" учеником!" - "А ты где сейчас?" -
спрашивает Николай Иванович. "На "Канине", - отвечаю. - Только мне бы лучше
у вас плавать. Там все-таки мои дружки, Димка и Илько. Вместе веселее. Нас
было бы трое, как раз на все три вахты". - "А сколько тебе лет?" - опять
спрашивает Николай Иванович. "Шестнадцать", - говорю. "А машинистом второго
класса пошел бы ко мне?" Я даже испугался сначала и отвечаю: "Не знаю".
Тогда он повел меня в отдел кадров и там сказал: "Если у вас нет людей, то
вот я нашел машиниста. Оформляйте! Мы больше ждать не можем. У нас в
двенадцать отход".

Костя замолчал, снова вытер со лба пот и продолжал:

- Ну, я и набегался, пока оформляли. Механик на "Канине" не отпускает, в
отделе кадров тоже чего-то ворчат, мол, справлюсь ли. Только пять минут
назад направление выдали. Я и сам не верю, все так быстро получилось. И
дома не знают, что я на "Октябре", да еще машинистом, и в море иду. Ну,
ничего, как-нибудь! Мы-то не пропадем, правда, Илько?!

Пока Костя рассказывал, "Октябрь" вышел на середину фарватера и ускорил
ход. Мы были опять вместе.

...Мы плывем далеко на север, к Новой Земле.

Там пропала без вести "Ольга", там почти десять лет назад погиб мой отец.
Если бы найти какие-нибудь следы, хотя бы обломок весла, хотя бы кусочек
парусины! Но "Ольга" была у северной оконечности Новой Земли, а "Октябрь"
туда подниматься не будет.

- Костя, - сказал я, - вот ты и машинистом стал. А через год-два, пожалуй,
и механиком будешь!

Мы втроем сидели на крышке трюма. Илько мечтательно смотрел вдаль, на
горизонт, в сторону клонящегося к морю солнца. Костя тихонько насвистывал.
Он уже отстоял одну вахту.

- А ведь это совсем нетрудно - быть машинистом второго класса, - отозвался
Костя. - Я на "Канине" учеником то же самое делал, проверял и смазывал
машину. Только машинистом меня на один рейс взяли. Потом, наверное,
заменят. А с "Октября" я все равно не уйду. Учеником, но останусь!

- Может быть, мы так всю жизнь вместе проплаваем. Вместе веселее!

- Я еще учиться буду, - сказал Костя.

- И изобретешь машину, которая и по земле будет ходить, и по воде плавать,
и по воздуху летать. Помнишь, ты обещал?

Костя почувствовал, что я над ним подшучиваю.

- Может быть, изобрету. - Он помолчал, потом повернулся к Илько:

- Ты чего такой скучный?

- Я не скучный, - ответил Илько. - Так, задумался. На Печору хочется, в
тундру.

- В тундру, - повторил Костя и хлопнул друга по плечу. - Не скучай! В
тундру ты еще успеешь. Еще много рейсов будет и на Печору. Спой-ка нам
что-нибудь о твоей тундре!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я - КОМСОМОЛЕЦ

На другой день на "Октябре" было назначено комсомольское собрание. Меня,
Илько и матроса Зайкова принимали в комсомол.

Вася Зайков, паренек лет восемнадцати, в прошлом году приехал из деревни и
плавал вторую навигацию. Он был застенчив и неуклюж. Работал неторопливо.
Другие матросы подтрунивали над ним:

- Ишь ты, Вася-то у нас комсомольцем будет. Теперь, брат, поторапливайся,
показывай нам пример. А уж мать в деревне узнает, задаст тебе перцу. Такой
комсомол покажет - тошно будет!

- Ничего, Васька, давай, давай, скорее в начальство вылезешь!

Комсомольская ячейка на "Октябре" была маленькая - всего четыре человека,
считая Костю Чижова, только что пришедшего на пароход.

Я очень волновался, ожидая часа собрания. Мне хотелось после рейса
встретиться с Олей. Она увидела бы на моей груди комсомольский значок.

В эти дни я часто думал об Оле. Хотелось поговорить о ней с кем-нибудь. Но
Илько ее не знал, а Костю я стеснялся и даже немного побаивался. Он мог
посмеяться надо мной.

Я рисовал в своем воображении, как мы пойдем Олей в кино. Если она
согласится, я уже ничего не буду бояться. Я даже буду гордиться. Или мы
поедем на лодке. Я стану грести, а Оля сядет на корму за руль. Отлогие
волны от пароходов будут раскачивать нашу шлюпку. Может быть, Оля запоет,
или я расскажу ей о море, об "Октябре", о первых рейсах.

Я вышел из кубрика в надежде найти Илько.

На палубе у борта стояли новый кочегар второго класса Бобин и матросы
Зайков и Веретенников. Бобин только вчера вместе с Костей поступил на
"Октябрь" Мы знали, что раньше он плавал кочегаром первого класса на
"Коршуне", но его списали за пьянку и опоздание в рейс.

Сейчас Бобин был тоже подозрительно весел. Он что-то говорил Зайкову и
громко смеялся. Веретенников, ухмыляясь, молчал.

- Говорю тебе, иди и возьми заявление обратно, - услышал я. - Наплачешься
ты с этим комсомолом!

Я подошел ближе.

- Вот заставят тебя "Капитал" учить наизусть, как "Отче наш", - продолжал
Бобин, явно издеваясь над Зайковым. - А книжища эта во какая!

Он потряс руками перед лицом Зайкова. Зайков оглядывался по сторонам и
кулаком тер глаза.

- А ты в этом "Капитале" ни одного слова не поймешь. И спросят тебя: "А
ну-ка скажи, кто такой Карл Маркс!"

- Я знаю, - неуверенно произнес Зайков.

- А что ты будешь делать, когда белые опять в Архангельск придут? Тебя как
комсомольца первого за ушко и к стенке. - Бобин снова захохотал.

Я не выдержал и бросился к нему.

- Врешь ты, Бобин, врешь! Не слушай его, Зайков! Бобин открыл рот и с
недоумением и любопытством посмотрел на меня.

- А это еще что за сморчок? Ты на кого гавкаешь, гальюнная инфузория?!

Он схватил меня за воротник, прижал к себе и поднял над палубой.

- Оставь его, - сказал Веретенников тихо. - Шум будет. Чего ты связался с
мальцом...

- Я его оставлю, - кричал Бобин, сжимая мне шею. - Я ему покажу, где они
зимуют! Ну как, сладко? Будешь еще, поганец, свой нос показывать?! Вот мы
его немного уменьшим!

Двумя пальцами он ухватил мой нос и сдавил. Кажется, еще никогда я не
ощущал такой резкой боли.

Пытаясь вывернуться, я освободил правую руку и с силой кулаком ударил
Бобина в лицо. Он отпустил меня и разозленный хотел ударить ногой, но
подбежавшие матросы удержали его.

Вид у кочегара был страшный. Волосы разлохматились. Из губы на грудь, на
сетку каплями стекала кровь. Все еще не придя в себя от дикой боли, я снова
бросился на него.

Опомнился я уже крепко схваченный Костей и Павликом Жаворонковым. Нас
окружила команда. Зайкова и Веретенникова не было. С мостика спускался
вахтенный штурман.

* * *

На собрании в красном уголке было восемь человек. Четыре комсомольца, трое
нас - вновь принимаемых - и от партячейки старший механик Николай Иванович.

Я сидел и мучительно думал о происшедшем, о ссоре с Бобиным. Перед
собранием я слышал, как секретарь комсомольской ячейки Павлик Жаворонков
спрашивал у Николая Ивановича:

- Проводить ли сегодня после всей этой истории? Может быть, день-два
переждать?

- Нет, ожидать нечего, - возразил Николай Иванович. - Именно сегодня и
нужно провести.

Первым разбирали заявление Василия Зайкова. Он рассказал свою биографию.
Родился в деревне, в семье середняка. Окончил три класса. Потом работал
дома: пахал, косил, ловил рыбу, заготовлял дрова. Уехал в Архангельск,
поступил матросом на пароход "Онега", а в эту навигацию его перевели на
"Октябрь". Не судился. Взысканий по работе нет. Вот и все.

- А почему ты хотел сегодня заявление назад взять? - спросил Жаворонков.

Зайков, густо краснея, тер рукой глаза и молчал.

- Ты хочешь вступить в комсомол?

- Не знаю, - пробормотал Зайков.

- Поддался этому Бобину, - заметил Николай Иванович. - Слышал, слышал. Мне
кажется, что от рассмотрения заявления Зайкова сегодня нужно воздержаться.
Не отказывать ему, нет. Но пусть он поработает, пообживется с командой и
подумает. А то, видите, он колеблется. Это плохой признак. Насилу тебя,
Зайков, не тянут. Ты сам должен все обдумать и понять. А ежеминутно менять
свои решения - не дело.

Комсомольцы так и решили: рассмотреть заявление Зайкова после рейса.

Илько приняли быстро. Все комсомольцы голосовали за него единогласно. Он
сидел радостный и немного смущенный.

Наконец очередь дошла до меня. Волнуясь, сбивчиво я рассказал о себе. Мне
задавали вопросы.

- Где твой отец?

- Я уже говорил. Он погиб в полярной экспедиции, еще до революции.

- А почему ты решил поступить в комсомол?

- Я написал в заявлении: хочу помогать партии, хочу быть впереди...

Павлик Жаворонков насмешливо взглянул на меня.

- А чего это ты драку затеял с Бобиным?

- Я не затеял. Это он мне прищемил... и... и потому что он - подлец!

Я наклонил голову, боясь, что в моих глазах заметят слезы. Неужели из-за
этого Бобина меня не примут?

Тут неожиданно робко протянул руку и поднялся Зайков.

- Бобин был выпивши и сказал, что когда опять придут белые, то нас,
комсомольцев, будут ставить к стенке.

- Он и в самом деле подлец! - гневно сказал Николай Иванович. - Что он
болтает, тому больше никогда не бывать! А Красов старательно работает на
судне и, по-моему, он вполне заслуживает быть комсомольцем.

Я плохо помню, как дальше шло собрание. Помню только в конце радостные лица
Кости и Илько и их крепкие рукопожатия.

- Я комсомолец! - счастливый, шептал я - Я - комсомолец!

ГЛАВА ПЯТАЯ
НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ

К Новой Земле "Октябрь" подходил рано утром.

Издали мы увидели высокие величавые горы, которые, казалось, поднимались
прямо из моря. Но чем ближе пароход подходил к земле, тем отчетливее было
видно, что горы отстоят от берега очень далеко. Кое-где на горах сверкали
ослепительные пятна снега.

Новая Земля - два огромных острова - находится далеко за Полярным кругом и
отделяет Баренцево море от Карского. Берега Новой Земли живописно изрезаны
глубокими заливами - губами. В этих заливах мореплаватели находят для своих
кораблей хорошо защищенные якорные стоянки.

День был ясный, безоблачный. Такие дни на Новой Земле - явление редкое.
Заканчивался июнь. Солнце в эти времена в Заполярье ходит по кругу, совсем
не опускаясь за горизонт. День продолжается круглые сутки... Читай книги и
днем и ночью.

И я читал. Читал книги о Новой Земле. Мне хотелось побольше узнать об этом
огромном и загадочном острове, вблизи которого трагически закончилась жизнь
моего отца.

Из книг я узнал, что Новая Земля впервые была открыта новгородскими
ушкуйниками. Еще в прошлом веке появились на Новой Земле первые постоянные
жители - ненцы, приехавшие из Тиманской и Большеземельской тундры.

В ноябре на Новой Земле начинается полярная ночь - сплошная темнота, и
солнце за сутки не показывается даже на полчаса.

Описания Новой Земли в старых книгах чаще всего были мрачными,
отпугивающими. "Одно из действий, - читал я со щемящей сердце тоской, -
производимых на вас отсутствием здесь деревьев и даже рослой травы, - это
чувство одиночества, чувство, овладевающее душою не только мыслящего
наблюдателя, но самого грубого матроса... будто теперь только наступает
утро мироздания... Совершенное отсутствие звуков, особенно господствующее в
ясные дни, напоминает собою тишину могилы".

Могила! Может быть, здесь, на этом острове, есть и могила моего любимого
отца. Или его могилой стала просто Новая Земля - без похорон, без
надмогильного холмика. Или голубые полярные льды, или холодные глубины
океана.

Но что означает "грубый матрос"?.. Мой отец тоже был матросом. Разве он не
мог быть мыслящим наблюдателем?!

В моей душе возникало чувство протеста против этого неизвестного мне
путешественника, который, видимо, только себя и еще некоторых "избранных"
считал "мыслящими наблюдателями". Я не совсем понимал также, что означает и
"утро мироздания". Спросил об этом Костю. Он объяснял долго и путано и
наконец запутался совсем.

- Утро это значит утро, начало дня... А вот мироздание - это значит мировое
здание, наверное, самый большой в мире дом... Понимаешь?..

- Понимаю, что ты ничего в этом не понимаешь, - сказал я. - Какое же может
быть утро у большого дома? У всех домов утро одинаковое.

- А вот пойдем спросим у Николая Ивановича, - упорствовал Костя, хотя и
чувствовал, что не совсем уверен в своих объяснениях.

Пошли к Николаю Ивановичу, взяв с собой книгу.

- Мироздание - это вселенная, весь мир, - объяснил нам старший механик. - А
под словом "утро" здесь надо понимать начало.

- Вот видишь, - торжествующе заявил Костя. - Я же говорил: начало дня, это
значит утро...

- Новая Земля показалась этому путешественнику слишком пустынной,
необитаемой, - продолжал Николай Иванович. - Потому он и сравнивает
новоземельскую природу с зарождением жизни на Земле.

- А ты спорил еще! - сказал Костя, когда мы вышли из каюты старшего
механика. - Ну, кто был прав?

- Ты был прав, - усмехнулся я. - "Мировое здание, самый большой дом в
мире!" Эх ты, профессор! Поедем-ка лучше на берег да посмотрим это "утро
мироздания"! Сейчас уже якоря отдадут.

Вначале Костя, судя по его лицу, хотел рассердиться, но потом улыбнулся.

- Не будем спорить.

Он взял меня под руку, и мы с ним поднялись на палубу.

- Где вы были? - спросил встретивший нас Илько. - Я вас ищу, ищу.

- Ну как, Илько, похожа Новая Земля на вашу тундру?

- Нет, совсем, совсем не похожа. У нас Печора не такая. И тундра у нас
совсем не такая, как эта земля. Высокая земля. И где тут ягель? Одни камни.
Плохо тут.

- Ты вроде этого путешественника, который книжку написал, - смеясь сказал
я. - "Плохо". Да ты ведь еще ничего не видел. А что, разве у вас в тундре
пальмы растут?

- Нет, у нас нету пальмы. У нас есть ягель. А без ягеля оленям нечего будет
есть, и они помрут. Плохо!

- Вот лучше поедем на берег да посмотрим Новую Землю. Тогда и говорить
будем.

Загрохотал брашпиль, и якорь стремительно понесся в воду.

...И вот мы впервые ступили на Новую Землю. Но какая это земля! Голые
скалы, глинистый сланец. Камни, камни... Неужели здесь нет даже травки?

Нет, оказывается, здесь есть мох и трава, правда, тощая и растет клочками.
Но на одном из склонов, обращенных к солнцу, мы увидели даже цветы. Это
были мелкие незабудки, бледно-желтые лютики, ромашки, колокольчики и
камнеломки.

Мы даже видели березу и иву. Но назвать деревьями эти тоненькие стебельки
трудно. Право, какое это дерево, если оно своими стебельками стелется по
земле и их нужно разыскивать, разгребая мох?!..

На Новой Земле много птиц, и хорошему охотнику здесь раздолье. Были бы мы
охотниками! Гуси, лебеди, утки, гаги, пух которых очень ценится, и многие
другие - настоящее птичье царство! Как нам рассказывали, здесь, на птичьих
базарах, собирается около миллиона птиц.

...На Новой Земле пеня ожидало горькое разочарование. Я ехал сюда с
затаенной надеждой узнать хотя бы что-нибудь об "Ольге" и о своем отце.

Но новоземельцы - и ненцы и русские - ничего не знали и не слышали о судьбе
команды "Ольги". Они даже не помнили такого судна. Ведь это было давно -
десять лет назад. Сколько воды утекло за это время и сколько произошло
событий! А может быть, "Ольга" и не заходила в Белушью губу... Может быть,
у них было мало провизии и топлива, и, чтобы не задерживаться, начальник
экспедиции решил идти вперед, на север...

Костя и Илько хорошо понимали меня. Я знал об этом. Тяжело остаться без
отца! Костя помнил, как я вместе с ним мучился, ожидая вести об его отце в
тяжелые дни интервенции. Костя оказался счастливцем. Перенесший все ужасы
архангельской тюрьмы, каторги на Мудьюге, отец Кости все таки остался жив и
вернулся. Погиб в полярном безмолвии мой отец. Умер от тяжелой болезни
олений пастух - отец Илько. Белогвардейцы расстреляли отца Оли Лукиной.

Мои друзья понимали, почему я был так печален. Вместе со мной ходили по
становищу и расспрашивали местных жителей об "Ольге". Но эти поиски и
расспросы остались безуспешными.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
НИКОЛАЙ ГРИСЮК

Погода стояла штормовая, и "Октябрь" задержался с отходом.

Однажды Илько вернулся с берега возбужденный. Я только что сменился с вахты.

- Нашел! - закричал он, увидев меня. - Нашел "Ольгу"!

- Какую "Ольгу"?.. Где ты чего нашел?..

- Да нет, не "Ольгу", а человека одного с "Ольги" нашел.

- Где? Ты не выдумываешь, Илько?

Мне хотелось верить, но я не верил. Я хотел быть счастливым и боялся, что
мое счастье сейчас же рассеется.

- Да, да, да, - торопливо говорил Илько. - Только не нашел, а узнал о нем.
Здесь есть человек из команды "Ольги". Я был у уполномоченного, и этот
уполномоченный мне говорил, что есть такой человек.

Я все еще не верил в то, что говорил Илько.

- Какой уполномоченный? Где тот человек?..

- Уполномоченный, который пушнину принимает, - объяснял Илько. - А где тот
человек, так уполномоченный и сам сейчас не знает. В Белушьей он не живет.
Живет где-то далеко, охотится и сюда приезжает.

- А когда он приедет?

- Не знаю, и уполномоченный не знает.

- А может быть, уполномоченный перепутал что-нибудь, - сказал я с тревогой.

- Не знаю, только зачем ему перепутывать.

- А уполномоченный не сказал, как зовут того человека?

- Уполномоченный не сказал.

А вдруг это отец! Только зачем он стал бы оставаться на Новой Земле? Ведь
после войны и революции немало пароходов подходило к острову. Можно было
давно уехать на Большую землю, в Архангельск, домой.

- Илько, поедем скорее к уполномоченному, - позвал я. - А то шторм утихнет,
и "Октябрь" уйдет отсюда. Неужели мы так и не повидаем этого человека?

Уполномоченный по приемке пушнины жил в небольшом деревянном домике. С
трепетом входил я в этот домик.

В квадратной комнате с одним и тоже квадратным окном сидел за простым
столом пожилой лысый человек и читал какие-то бумаги.

- Ничего они там не понимают, - бормотал он сердито. - План... Как это
план? Пусть приезжают сами, а я считать тюленей не могу. И песцов на воле
здесь еще никто не считал. Сколько напромышляем, столько и будет. А то,
видите ли, план им нужен!

Этот сердитый человек и был уполномоченным.

- Дядя... товарищ... - начал Илько. - Товарищ...

- Ну, Турков, - подсказал уполномоченный.

- Товарищ Турков, а когда этот человек, о котором вы говорили, приедет сюда?

- Это Николай-то, что ли?

Я даже вздрогнул. Моего отца звали Николаем.

- Чего не знаю, того не знаю, - продолжал уполномоченный. - Он другой раз
по три-четыре месяца не показывается. А в последний раз был с месяц назад.
О пароходе справлялся. Должно быть, на Большую землю собирается. Может,
теперь и подъедет, если о пароходе вашем услышит. А зачем он вам?

Мы рассказали уполномоченному об "Ольге" и о моем отце.

- Я-то всего два года здесь и мало чего знаю. Николая я тоже не
расспрашивал.

- Вы фамилию его не помните? - спросил я, цепенея.

Силясь припомнить, Турков хмурил брови и ожесточенно натирал ладонью лоб.

- Нет, забыл. Как-то вылетела из головы. Вертится на языке, а не дается. Не
помню.

- Случайно не Красов? - опять спросил я.

- Некрасов? Нет, это такой поэт был, Некрасов. Мальчонкой стихи его
наизусть учил...

- Да нет, - нетерпеливо перебил я. - Красов, а не Некрасов.

- Красов? - уполномоченный отрицательно помотал головой. - Нет, у него
другая фамилия. Вроде на букву "гы", и какая-то вроде не наша, не русская.

- И он вам говорил, что попал на Новую Землю с судна под названием "Ольга"?

- Говорил, что был в какой-то экспедиции.

Нам ничего не оставалось делать, как поблагодарить уполномоченного,
п