опрощаться с ним и отправиться к себе на пароход. Туркова мы попросили
сразу сообщить нам, как только "этот человек", Николай, приедет в Белушью.

- Он и сам к вам на пароход приедет, - сказал Турков. - Если ехать
собирается, как же ему не быть у вас! К нам ведь за всю навигацию пароход
только два раза приходит. А бывает, и один раз. Иначе с Новой Земли и не
выберешься.

Вся история с таинственным Николаем казалась мне выдумкой. Видно,
уполномоченный что-то напутал. Прежде всего было непонятно, почему этот
человек так долго жил на Новой Земле. Может быть, он хотел обогатиться на
зверобойных промыслах и вернуться на Большую землю с состоянием? Может
быть, когда он уходил в экспедицию, у него не оставалось никаких
родственников и его не тянуло на Большую землю? Или этот человек скрывает
тайну гибели "Ольги" и ее экипажа?!

Чем дольше и мучительнее я об этом думал, тем сильнее мне хотелось
встретить этого загадочного Николая. Пусть он даже никогда не видел
"Ольгу", я бы по крайней мере успокоился. И все-таки тревожная мысль - "А
вдруг..." не покидала меня ни на минуту.

Из-за штормовой погоды "Октябрь" еще два дня простоял у Новой Земли. Я
пользовался каждым случаем, чтобы побывать у уполномоченного Туркова и
узнать: не приезжал ли таинственный Николай.

- Не был, не был, - неизменно отвечал Турков. - Надо думать, далеко он,
может статься, и не приедет скоро.

Вечером накануне отхода мы с Илько еще раз пошли к Туркову. Погода
налаживалась, и было уже точно известно, что завтра утром "Октябрь"
поднимет якоря.

Я шел на этот раз уже без всякой надежды

В тесной и низкой каморке Туркова было накурено.

- Ага, вот, ребята, и дождались, - весело сказал уполномоченный. - Это
Николай, который вам нужен. Знакомьтесь!

У стола сидел и дымил огромной трубкой бородатый плечистый человек. Как и
хозяин комнаты, он был лысый. Но обросшие виски и затылок свидетельствовали
о том, что человек этот давно не стригся. Он казался каким-то первобытным и
напоминал мне почему-то Робинзона Крузо, хотя я знал по картинкам, что
знаменитый герой из книги Дефо не был лысым.

Перед гостем Туркова на столе стоял стакан с недопитым крепким до черноты
чаем.

- Вы правда были в экспедиции на "Ольге"? - спросил я тихо.

- Был, - ответил незнакомец. - Потом прожил здесь десять лет, а теперь на
Большую землю собираюсь.

- У меня отец там был матросом. Помните, Красов по фамилии?

- Как же не помнить! Красов, да. Хороший был человек. Жалко. Там у нас все
хорошие были. Вечная им память!

Николай широко перекрестился.

- А вам как фамилия? Вы тоже были матросом?

- Матросом. А фамилия моя - Грисюк. С Украины я. Только родных у меня
никого нет. Ни на Украине, ни в Архангельске.

- Вот видите, Грисюк, - оживился Турков. - А я никак не мог вспомнить.
Помню, на "гы" букву, нерусская фамилия. Чего же вы стоите, ребята?
Присаживайтесь!

- Расскажите про "Ольгу", - попросил я.

- Чего же рассказывать! Давно это было, десять лет. Ушла "Ольга" дальше на
север и ни слуху ни духу. Когда "Ольга" во льдах была, нас троих отправили
на Новую Землю, на всякий случай готовить стоянку. Потом я своих товарищей
потерял. Двинулся на юг. Были у меня лыжи, ружье и собака. Горя натерпелся.
А потом обжился, охотился и так прожил тут все это время.

- Значит, вы так совсем и не знаете, где и как погибла "Ольга"?

- Да ведь как узнаешь! Не вернулась - значит, затерло ее окончательно
льдом, ну и раздавило. Народ вот жалко, хорошие были моряки. - Грисюк снова
перекрестился и встал. - Царство им небесное.

- А ведь двое-то спаслись, это, наверное, ваши товарищи, которые с вами
остались, - сообщил я. - Один матрос, Платонов, из Мурманска, рассказывал.

Грисюк вопросительно посмотрел на меня.

- Спаслись, говоришь? А я не слышал. Да и где же мне слышать, когда я
первые два года и людей-то не видел. Совсем одичал. А теперь новая власть,
пролетарская, наша. Можно и на Большую землю выбираться.

Некоторое время мы молчали. Я смотрел на Грисюка и никак еще не мог
поверить, что вижу товарища своего погибшего отца.

- А мой отец, Красов, тогда не болел, не помните? - спросил я.

- Нет, здоровый был, - ответил Грисюк с улыбкой. - Как сейчас помню, мы с
ним прощались, обнялись, значит...

- А что он сказал? Говорил что-нибудь?

- Говорил, как же, говорил. Если что, мол, худо будет, то просил, чтобы не
забывали его...

- Я его не забыл, - сказал я с грустью. - Я его помню. И мама и дедушка его
всегда помнят.

Хотя никаких подробностей о гибели отца я от Николая Грисюка не узнал, все
же мне было приятно встретить человека с "Ольги".

Он знал и помнил отца, прощался с ним, обнимал его при расставании. В
Архангельске нужно обязательно повести Грисюка домой. И мама и дедушка
очень обрадуются.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
"ОКТЯБРЬ" МЕНЯЕТ КУРС

Рано утром "Октябрь" покинул Белушью губу.

Ветер совсем стих. Только широкие гладкие волны мертвой зыби накатывались к
правому борту парохода. Было пасмурно, и океан казался однообразно серым и
холодным.

Пассажиров на "Октябре" было мало.

Николай Грисюк привез на пароход два огромных мешка, вероятно, с пушниной,
совик и отдельно увязанную шкуру белого медведя.

- Царь Заполярья, - сказал Грисюк, бросая шкуру на палубу. - Много он мне
хлопот доставил, много песцов из моих ловушек повытаскивал. Все-таки я
выследил и прикончил его заполярное величество!

Я представил, как Грисюк охотился за медведем. Это была опасная охота.
Николай был, конечно, опытный и меткий стрелок.

Своих собак, нарты и ружье Грисюк оставил: подарил или продал ненцам.

Вид у него был все такой же первобытный, робинзоновский. Он даже не постриг
свои длинные, спадающие на плечи волосы.

- Вот в Архангельске покажусь знакомым да в фотографии снимусь на память, а
потом и культурный вид можно будет принять, - говорил он, усмехаясь. - Меня
теперь, наверно, там никто и не узнает, такого медведя.

Я старался быть почаще с Грисюком. Расспрашивал его об "Ольге", об отце,
рассказывал ему о жизни в Архангельске сообщал новости.

- Вы, наверное, многих моряков знали в Архангельской - спросил я. - Не
помните Андрея Максимовича Красова? Дедушка мой, он раньше боцманом
плавал...

- Знавал многих, да теперь уж позабывать стал, - ответил Грисюк, раскуривая
трубку и присаживаясь на фальшборт. - Время, оно все сглаживает и уносит.

- Мой дедушка - старый моряк. Его все знают. Он без ноги, потому и плавать
перестал.

Грисюк задумался, должно быть, вспоминал.

- Без ноги... боцманом плавал, из Соломбалы, - Грисюк вдруг взмахнул рукой
вместе с трубкой, и голубовато-серый дымок окутал его бородатое лицо. -
Максимыча очень даже хорошо помню. Рыбачить еще любил. Так жив он?

- Жив, жив, - обрадованно воскликнул я. - И все еще рыбачит. Вот придем в
Архангельск - встретитесь. Ух, как он будет доволен! А капитана Лукина
помните?

- Лукина... капитана? Что-то не припомню.

- Его уже нет в живых. Его белые арестовали за отказ провести иностранцев в
Архангельск. А потом на Мудьюге убили. Говорят, его какой-то палач просто
так, без суда, из мести на работе пристрелил.

Вспомнив капитана Лукина, я вспомнил Олю. Мне захотелось поскорее ее
увидеть.

Грисюк нахмурился и спросил:

- Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то не помню его. Должно быть,
он из молодых был.

- У нас тогда много людей расстреляли. Вот и отец Кости Чижова чуть не
погиб. Долго на Мудьюге, на каторге пробыл. А все-таки вернулся. Знаете
Костю, моего дружка? Нет, не ненца, то - Илько, а другого! Он тоже со мной
учится, а плавает уже машинистом! Да вот он, и Илько с ним.

К нам подошли Костя и Илько. Костя по обыкновению что-то возбужденно и
громко рассказывал. Став машинистом, он нисколько не загордился и оставался
прежним Костей, веселым мальчишкой из Соломбалы.

- Этот Проня забавный был кок, - рассказывал Костя. - Вот однажды он
вывесил на двери камбуза объявление "По случаю чистки камбузной трубы обед
сегодня готовиться не будет". А сам ушел на берег и до ночи очищал в кабаке
пивные кружки. Капитан обозлился, ночью прибежал к Проне в каюту с
револьвером. Проня как увидел револьвер, сразу хлоп на пол, в обморок.
Притворился, конечно, а капитан перепугался и стал ему спиртом виски
натирать, а потом глоток и в рот Проне влил. Проня, конечно, спирт не
выплюнул, а постарался как можно больше из бутылки заглотнуть. Вот какие
моряки в старые времена плавали... А вот однажды...

Со спардека спустился радист Павлик Жаворонков. Было еще раннее утро, но
Жаворонков уже надел китель и фуражку, словно собрался на берег. Но пароход
был в море, и берег был далеко.

- Капитан тут не проходил? - спросил Жаворонков озабоченно.

Мы удивились. Обычно по утрам радист встречал нас широченной улыбкой и
сообщал: "Ну, комсомолия, рабочий класс, вот я вчера вечером еще шесть
страниц прочитал да так с книгой и уснул. Дядя Том уже продан, а Элиза..."
Дело в том, что радист изучал английский язык, еще в прошлом рейсе начал
читать книгу Бичер Стоу "Хижина дяди Тома" на английском языке и теперь при
каждой встрече рассказывал нам содержание прочитанных глав.

Но сегодня Жаворонков вел себя очень странно.

- Капитана не видели? - снова спросил он.

- Он в кают-компании, - ответил я.

Радист побежал в кают-компанию.

- А как с дядей Томом? - крикнул Костя.

Жаворонков махнул рукой, и только сейчас я заметил, что в руке у него
листок бумаги. Конечно, он спешил к капитану с какой-то только что
полученной и, очевидно, очень важной радиограммой. Перед капитаном наш
радист появлялся всегда по-военному подтянутый, обязательно в кителе и в
фуражке. К этому он привык на службе в военно-морском флоте.

Грисюк тоже ушел от нас.

Пока мы с Костей разговаривали, вернулся из кают-компании Жаворонков.

- Ну, ребята, долго теперь не видать вам своего Архангельска, - сказал
радист. - Курс меняем.

- Куда?

- Радиограмма принята. Приказание идти на розыски шлюпок.

- Каких шлюпок?

- Английский пароход "Гордон" погиб. Команда на шлюпки высадилась, где-то в
море болтаются. Людей спасать нужно!

- А почему англичане сами не пошлют свои пароходы на поиски?

Радист безнадежно махнул рукой.

- Пока их суда придут - сто раз погибнуть можно. Пароход погиб, куда же
торопиться? Люди на шлюпках - не великая ценность. Так они иногда
рассуждают.

"Октябрь", действительно, сменил курс.

Где-то там, в угрюмом безбрежье, в бескрайних океанских просторах
затерялись шлюпки с людьми. Холодные, усталые после шторма волны, и низкое
полярное небо. Серые тучи и вода. Борются ли они, те несчастные люди с
погибшего судна? Живет ли в них надежда на помощь, на спасение? Успели ли
они снять с парохода провизию, запаслись ли пресной водой?

Только бы снова не пришел шторм: тогда шлюпкам верная гибель.

- Значит, мы идем спасать инглишей, да? - спросил Илько.

- Да, у моряков такой закон: если какое-нибудь судно терпит аварию или
погибает, значит, сразу же нужно идти на помощь людям.

- Хороший закон, - произнес Илько и, подумав, снова спросил: - А если бы
русское судно тонуло, они пошли бы на помощь?

- По закону должны... Ну, Илько, мне идти на вахту время...

Я спустился в машинное отделение и поздоровался с Павлом Потаповичем.
Старший машинист уже принял вахту и сидел у верстака, делая записи в
журнале.

Скорехонько я полил параллели водой, смазал подшипники и присел на железный
ящик для пакли. Мне очень хотелось узнать, что думает Павел Потапович -
старый моряк - о смене курса, о спасении англичан. Но спросить я не
решался: не дело мальчишке совать свой нос всюду и говорить о том, о чем
его еще не спрашивают. На судне - не во дворе, не на улице, а старший
машинист - не Костя Чижов и не Илько. Лучше подождать до поры до времени.

Но Павел Потапович тоже молчал, словно он и не знал о том, что "Октябрь"
сменил курс. Захлопнув журнал, он ушел в котельное отделение, а вернувшись,
стал разбираться в ящиках верстака.

- Берега уже совсем не видно, - с тайной надеждой сказал я.

- Теперь, пожалуй, долго и не увидишь, - отозвался старший машинист. -
Шлюпка в море - что иголка в стоге сена, не скоро разыщешь.

- А сколько их, шлюпок-то?

- Кто знает, сколько! Пока только одну наш спасательный обнаружил и поднял.

- А долго мы искать будем?

- Пока не найдем. Люди гибнут, значит, нужно спасать.

- И всегда так бывает в море, если погибают, нужно на спасение идти? - я
сам объяснял это Илько, но сейчас мне нужно было продолжить разговор с
Павлом Потаповичем.

- А как же иначе! Иначе нельзя...

Павел Потапович задумался и вдруг сказал:

- Конечно, всякое бывает. Мы как-то в шторме аварию терпели и SOS - сигнал
бедствия - дали. Было поблизости иностранное судно. Оно бы тут же должно к
нам на помощь пойти без всяких-всяких. Да капитан там, сукин сын, торгаш
оказался. По радио спрашивает: "Сколько заплатите за помощь?" Поторговаться
да нажиться на человеческих жизнях хотел! Это все равно что дитя, к
примеру, упало бы с причала в воду, а я матери бы его сказал: "Дашь на
бутылку водки с закуской - тогда вытащу".

- Ну и что же, так и не подошел к вам иностранец?

- Какое там! Наш русский транспорт чуть попозднее помощь оказал.
Плавучесть-то мы не потеряли, он забуксировал нас и притащил в порт.

- Того бы капитана самого за борт нужно! - сказал я возмущенно.

- Полагалось бы, - согласился Павел Потапович.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СПАСЕНЫ!

После вахты я долго бродил по палубе и до боли в глазах всматривался в
безбрежную океанскую даль: а вдруг мне первому удастся заметить шлюпку! Но,
конечно, об этом я мог только мечтать. С высоты капитанского мостика за
морем наблюдали вахтенные штурманы. У них сильные морские бинокли. Разве
простым глазом заметишь то, что на огромном расстоянии можно увидеть только
в морской бинокль!

Однако я не уходил с палубы. Если мне не удастся первому заметить шлюпку,
то по крайней мере я мог одним из первых узнать, что терпящие бедствие
англичане найдены, и сообщить об этом Косте, Илько, радисту Жаворонкову,
старшему механику Николаю Ивановичу, всей команде.

- Ты чего на палубе торчишь? - спросил меня Павлик Жаворонков, неся
капитану очередную радиограмму.

- Так просто... - уклончиво ответил я.

Но радист догадался и рассмеялся:

- Дурной ты, ведь мы еще очень далеко от места гибели "Гордона"! Часов
через восемь начнутся поиски, никак не раньше!

Жизнь на "Октябре" шла обычным порядком, вахта за вахтой. Но разговоры у
моряков теперь велись только о том, удастся ли спасти потерпевших
кораблекрушение. Моряки волновались, спорили, строили всевозможные догадки
и предположения, вспоминали и рассказы вали случаи других аварий, поисков,
спасательных рейсов.

Вечером свободные от вахт машинисты, кочегары и матросы не уходили с
палубы. На "Октябре" все было подготовлено на тот случай, если шлюпки будут
обнаружены.

Мы с Илько долго не спали в тот вечер. Костя Чижов был на вахте.

- Дима, а если мы их спасем, то дальше что? - спросил Илько.

- В порт доставим.

- Ох они и обрадуются!

- Еще бы!

- Какие они, хорошие или нет? Может быть, кулаки...

- Чудак же ты, Илько! Какие же на судне могут быть кулаки! Обыкновенные
моряки.

Илько посмотрел на меня недоверчиво и сказал:

- Инглиши...

- Ну и что же, инглиши? Всякие бывают.

- То-то всякие, инглиши - не советские.

На палубу вышел Николай Иванович. Увидев нас, он вытащил знакомые мне с
давних пор часы-луковицу и сказал:

- А спать за вас кто будет?

- Не хочется, Николай Иванович.

Механик шутливо нахмурился.

- Сейчас же по койкам! А то как придем в Архангельск, доложу Максимычу, что
судовой распорядок нарушаете. Тогда вам больше моря не видать.

Николай Иванович ушел к себе в каюту. Мы тоже отправились в кубрик и
улеглись на койки.

Я долго не мог уснуть, все смотрел на круглое световое пятно иллюминатора.
Мне хотелось представить людей, спасать которых шел наш пароход. В своем
воображении я пытался нарисовать картину: море, шлюпка и в шлюпке - люди.
Одежда у них мокрая, лица усталые, глаза тусклые, потерявшие надежду на
жизнь. А море шумит, шумит, и горизонт огромен, и нет на нем желанного
дымка корабля, идущего на спасение.

На другой день утром стало известно, что на палубу "Октября" ночью был
поднят обломок весла. Это говорило о том, что кораблекрушение произошло
поблизости. Но это принесло и опасения: неужели люди погибли?

Весь день прошел в томительном ожидании. И только к вечеру вдали на
юго-западе вахтенный штурман заметил точку. Вскоре было точно установлено,
что это шлюпка и в ней находятся люди.

...В шлюпке было шесть человек. Первым на борт "Октября" поднялся высокий
человек лет тридцати пяти. Он был хорошо сложен и имел вид циркового
артиста. В его часто прищуриваемых глазах я заметил холодное высокомерие.
Подавая руку капитану "Октября", он коротко улыбнулся и сказал:

- Алан Дрейк, штурман "Гордона". Мени тэнкс фор юр кайндес. Ду ю спик
инглиш?

Это означало: "Говорите ли вы по-английски?"

Наш капитан утвердительно кивнул головой и ответил штурману "Гордона" тоже
по-английски. Англичанин снова улыбнулся и произнес какую-то очень длинную
фразу.

В это время на палубу нашего парохода один за другим поднялись остальные
моряки погибшего английского судна. Если Алан Дрейк выглядел сравнительно
бодро, то вид остальных англичан был ужасен. Худые обросшие лица и впалые
глаза свидетельствовали о пережитом голоде, тревожных днях и бессонных
ночах. Обессиленные моряки смогли влезть на палубу лишь с помощью наших
матросов. Они едва держались на ногах.

Один из спасенных сразу же привлек особое внимание всей команды "Октября".
Это был мальчик лет двенадцати. По узким глазам и по матовой желтизне кожи
мы догадались, что он - китаец.

Мальчик держался очень робко и молчал.

- Спросите, кто этот мальчик, - шепнул я Павлику Жаворонкову. - Как он
попал к ним на пароход?

- Я уже знаю, - громко ответил радист. - Это бой, салонный лакей,
прислужник.

Лакей! Это слово для нас казалось странным, нелепым и даже оскорбительным.
Я подумал, что, вероятно, жизнь маленького китайца на английском пароходе
была очень нелегкой.

Капитан Малыгин распорядился проводить спасенных моряков в приготовленный
для них кубрик, а сам со штурманом Аланом Дрейком отправился в
кают-компанию, что бы побеседовать и выяснить обстоятельства гибели
"Гордона".

Наш третий штурман, ведавший судовой аптечкой, принес англичанам лекарства
против простуды. Вскоре, подкрепившись обедом, изголодавшиеся и усталые
английские моряки спали на койках, заботливо приготовленных командой
"Октября".

"Октябрь" продолжал поиски: в море должна быть еще одна шлюпка с погибшего
парохода.

На другой день рано утром Павлик Жаворонков зашел в кубрик навестить
англичан и узнать, не требуется ли им что-нибудь. Однако все моряки после
пережитых тревог спали крепким сном. Лишь один из них лежал с открытыми
глазами. Как узнал наш радист, этого моряка-кочегара звали Джемс.

Разговорившись с Джемсом, Жаворонков услышал историю странствии английских
моряков по морю на шлюпке. Потом радист рассказал эту историю нам.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
РАССКАЗ КОЧЕГАРА

"Гордон" находился в море, далеко от берега, когда разразился неожиданный,
огромной силы шторм. Судно было старинной постройки, дряхлое, неуклюжее и
малосильное, хотя и большое.

Неприятности начались с того что отказало рулевое управление. Огромный
пароход без управления мотался по океану, как щепка. Когда в старом корпусе
"Гордона" появилась течь, моряки поняли: гибель неминуема. Попытки
откачивать воду оказались напрасными. Многие из команды были уверены, что
если "Гордон" попадет серединой на большую волну, он переломится на две
части. Такие случаи нередки в мореплавании и известны старым морякам.

Вода все больше и больше заполняла трюмы. "Гордон" погибал. И тогда люди
бросились к шлюпкам - к последней, хотя и крошечной, наде