хватывающее зрелище надолго остановило нас у парового молота. На
наковальне лежала круглая раскаленная болванка. Мелкие редкие искорки
отскакивали от нее. Рабочий, отстраняя лицо от жара, придерживал болванку
огромными клещами.

Вдруг сверху сорвалось что-то тяжелое. Под ударом с болванки брызнули
тысячи искр. Рабочий ловко повернул болванку, и молот снова грохнул с
высоты.

Потом мы зашли в механическую мастерскую.

Длинный ряд токарных станков шумел шкивами и ремнями. Как будто станки
куда-то мчались, и в то же время они оставались на месте. Узловатые сшивки
ремней казались мышатами, они бегали вверх и вниз, вверх и вниз.
Отполированные, блещущие шкивы сбегали ступеньками. Они кружились с бешеной
скоростью. У двери стояла корзина, наполненная железными стружками. Длинные
шероховатые спиральки были еще теплые: их только что принесли от станков.
Изготовлять такие спиральки мне казалось недосягаемым мастерством. А на
самом деле, как я потом узнал, удивительные пружинки были всего лишь
отбросами токарной работы.

В котельном цехе лежали широкие плиты. Рельс точно такой же, как на
трамвайном пути, проходил от стены к стене. Но он был не на земле, а на
балках вверху. По рельсу катался ролик с двумя блоками и цепями.

Вначале ролик показался мне бесполезным, игрушечным. Но вот один из
котельщиков опустил цепи, и крюки обхватили лист железа. Медленно лист
приподнялся и качнулся в сторону. На ролике лист подкатился к прессу.
Железо было по крайней мере толщиной с палец. А под прессом оно резалось,
как бумага. Отрезаемые кромки извивались и коробились, словно живые. За час
мы насмотрелись таких чудес, каких не видали, пожалуй, за всю жизнь.

- Как хорошо тут, Костя! - сказал я, когда мы выходили из цеха. - Я
обязательно буду работать в таких мастерских.

Костя взглянул на меня исподлобья.

- Ты бы неделю назад сюда пришел - увидел бы, как тут было хорошо!

- А что было?

- Забастовка была...

Костя понизил голос до шепота и осмотрелся: не слушает ли кто.

- Ты только молчи, а то... нас обоих туда...

Я понял: "туда" - значит на Мудьюг, в тюрьму, на Мхи.

Косте было известно многое.

Неделю назад в мастерских прошли слухи: получен заказ на изготовление
снарядов и на оборудование нескольких пароходов пушками. А рабочие не
хотели выполнять этот заказ. Пароходы должны были пойти вверх по Двине,
чтобы воевать против красных.

Утром судоремонтники явились в мастерские, но работу не начинали. Тогда
после обеденного перерыва на двух грузовиках приехали солдаты. Рабочие
вышли из цехов. Офицер, который командовал солдатами, заявил, что будет
стрелять, если забастовка не прекратится немедленно. Но рабочие оставались
во дворе мастерских.

Тогда офицер приказал солдатам подготовить пулемет. В это время пришел
какой-то инженер и сообщил, что заказа на изготовление снарядов не будет.
Только после этого работа в цехах возобновилась. Зато на другой день трое
рабочих из котельного цеха не пришли на работу. Они были арестованы ночью
как зачинщики забастовки.

И снова судоремонтники начали бастовать. Двое рабочих были освобождены. Они
вернулись понурые, неразговорчивые. Позднее один из них рассказал, что у
третьего арестованного, котельщика Федора Феликсова, при обыске нашли
револьвер и листовки. Его, наверно, увезли на Мудьюг, а может быть, и
расстреляли.

- Вот как тут бывает "хорошо"! - добавил Костя к своему рассказу.

- Ну, когда придут красные, мы будем здесь работать. Тогда будет хорошо,
правда, Костя? Ведь тогда рабочие будут сами хозяевами мастерских! - Мне
хотелось хоть как-нибудь подбодрить своего друга. Я знал, что сейчас он
думает об отце.

Кто-кто, а я-то очень хорошо знал, что такое - потерять отца. У меня вдруг
защемило в груди. Что с ним случилось, с моим милым отцом? Молодой,
сильный, ведь он тоже, как и мы теперь, думал о лучшей жизни.

- Ничего, Костя, ничего, - повторял я и не знал, что бы еще такое сказать в
утешение своему другу.

...Чистить паровые котлы нас послали на пароход каботажного плавания
"Енисей".

Пароход стоял у стенки и через несколько дней должен был отправиться в рейс.

На палубе "Енисея" работали котельщики. Один из них крутил, словно у
шарманки, рукоятку маленького переносного горна. Чем быстрее он начинал
крутить, тем ярче вспыхивало пламя в горне. Клещами котельщик вытаскивал из
огня раскаленные заклепки, похожие на спелые ягоды, и подавал клепальщикам.
Под меткими и частыми ударами молотков, сливающимися в сплошной треск,
заклепка темнела, осаживалась и заполняла воронкообразное отверстие.

На баке[11] матрос свивал в круглый коврик толстый упругий канат. Машинисты
разбирали носовую лебедку.

Глядя на этих людей - мастеровых и моряков, тоже хотелось что-нибудь
сделать, построить, отремонтировать. Хотелось, чтобы твои руки так же ловко
выстукивали молотками трескучую дробь на заклепках, чтобы они умели
клепать, пилить, строгать, завинчивать гайки, запускать донки, шуровать
уголь в топке, вязать узлы и поднимать флаги.

Третий механик повел нас в машинное отделение. Тут пресно пахло
отработанным паром. Высокая трехцилиндровая машина тускло поблескивала
маслом, застывшим на отполированных частях.

Неужели такая тяжелая громадина может двигаться под действием пара? Мне
казалось, что все эти штоки, шатуны и вал так тяжелы, что их не сдвинет
никакая сила. Маленькая дверца, такая маленькая, что даже мне, проходя в
нее, приходилось нагибаться, вела в кочегарку.

Рядом с большим трехтопочным котлом стоял малюсенький вспомогательный
котел. У вспомогательного, как полагается, тоже были водомерное стекло и
манометр. Как объяснил механик, манометр показывал давление в котле.

Я хотел пуститься в расспросы. Ведь в кочегарке было столько незнакомого и
непонятного! "А что такое еще за давление?", "А эта штучка как называется?"
Но механик совсем не склонен был со мной долго разговаривать.

- Давление - это давление... ну, сила пара. Работать надо! Нас никто не
учил, сами все узнавали. На практике.

На практике так на практике! Поработаем - узнаем. А водомерное стекло я и
сам понял, для чего служит. Водомерное. Значит, воду мерить в котле.

Нам дали инструмент: молотки и стальные щеточки. Молотки были специальные
для чистки, заостренные с обоих концов.

Через узкую горловину Костя залез в большой котел. Я - за ним. В котле было
сыро и прохладно.

Над волнистыми топками шли ряды трубок. По этим трубкам, когда котел
находился под паром, проходил дым, и трубки назывались дымогарными.

- Вычистить, чтобы как чертов глаз блестело! - сказал механик. - Сам
Горчицын принимать будет... из регистра[12].

Костя показал мне, как отбивать молотком накипь, как орудовать шкрабкой и
щеткой. Я работал старательно, побаиваясь какого-то Горчицына из какого-то
регистра. Костя сказал, что чистить нужно по-хорошему, а то котел может
взорваться.

В полдень нас позвали обедать.

- Можно передохнуть, - сказал старший кочегар. - Подите в кубрик, ребята
дадут вам перекусить.

В кубрике стоял полумрак. Это узкое длинное помещение, где жили кочегары,
напоминало коридор. У стенок были устроены койки в два этажа. Над столом
висел крюк. Я знал, что на этот крюк в штормовую погоду подвешивают чайник.

За столом сидели кочегары и угольщики - помощники кочегаров. Они обедали.

Перебивая друг друга, они рассказывали забавные истории. Особенно отличался
своими веселыми рассказами угольщик Голубок - высокий, плечистый, но еще
совсем молоденький парень. Он был без рубашки, и только сетка, обернутая
вокруг шеи, спускалась на голую грудь, как галстук.

- Вот нанялся этот Ваня матросом на судно, - рассказывал Голубок, хитро
прищуривая глаз, - а в тот день отход был. Я же говорю, Ваня сверху
приехал, на море не бывал. Днем закончили погрузку и отошли от причала,
чтобы на рейд встать. Вот капитан кричит Ване: "Отдай якорь!" Ваня стоит на
баке и глаза от удивления выкатил. А судно относить стало. Разозлился
капитан да еще громче закричал в рупор: "Отдай якорь!" Тут Ваня совсем
перепугался и взмолился: "Я не брал, - говорит, - дяденька, твоего якоря"...

Кочегары громко хохотали, а Голубок рассказывал все новые и новые истории:

- Это что за пароход у нас, "Енисей"! Вот я плавал, был у нас пароход
"Селивђрст", так у него от мачты до мачты - семь верст. На вахту кочегары
не как-нибудь, а на трамвае ездили. А один матрос, пока по мачте до
клотика[13] лез, за полмесяца деньги получил... А вам приходилось в Лондоне
бывать? Не приходилось? Так вот, я вам скажу, там туманы так туманы! Весло
засунешь в туман, а потом на это весло брюки и рубашки после стирки
развешиваешь.

- А в тропиках ты, Голубок, бывал? Как там, очень жарко?

- Еще бы! Мы один раз в тропическом рейсе якоря потеряли. Матросы с ног
сбились в поисках. Нету якорей, да и только! А потом догадались -
расплавились якоря. Вот какая жара! Но всего хуже во льдах дрейфовать.
Мороз - слова не скажешь. Слова прямо у самого рта замерзают. Ну, потом мы
наловчились один говорит, а двое палками слова отколачивают...

Нам не хотелось уходить из кубрика от этих веселых людей. Когда мы вежливо
попрощались с кочегарами, Голубок сказал:

- Пока будете чистить - отгадайте загадку который у нас на "Енисее" конец
самый короткий и который самый длинный?

Работая в котле, мы перебирали с Костей все веревки и канаты, какие могли
быть на пароходе. Какой самый короткий конец - этого мы отгадать не могли.
Самым длинным концом на судне, решили мы, должна быть веревка у лага[14].

Мы выбрались из котла поздно вечером. Я очень устал. В голове звенело. Я с
ужасом смотрел на свои черные от грязи, покрытые ссадинами руки. Есть не
хотелось, и тошнота подкатывала к горлу. Скорее бы спать!

Утром мы снова были на "Енисее". На палубе нам встретился Голубок.

- Отгадали загадку? - спросил он.

- Не могли, - ответил Костя. - Самый длинный - у лага.

- У нас подлиннее есть, - засмеялся Голубок. - Язык у нашего боцмана -
длиннее конца не найти...

Самым коротким концом на судне оказался кусок веревки у колокола-рынды для
отбивания склянок[15].

Я смеялся, но через силу. Со вчерашнего дня болела голова и ныли руки.
Теперь мне казалось, что нет тяжелее работы, чем чистка паровых котлов.

К вечеру на пароход пришел старик с большой седой бородой. Это был
Горчицын. В котел он не залезал.

- А ну, мальчик, ударь по задней стенке! - кричал Горчицын и, закрыв глаза,
прислушивался к стуку.

Этот старик по звуку определял исправность и чистоту котла.

Наконец котел приняли. Можно было накачивать воду и поднимать пар. Завтра
утром "Енисею" предстояло отплытие.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ОТКРЫТЫЕ КИНГСТОНЫ.

Дул побережник - сухой и свирепый ветер с северо-запада. Вспененные волны
бросались на причальную стенку, разбиваясь каскадами сверкающих брызг. У
стоявшего на рейде парохода в судорогах извивался штормтрап. Под ним на
волнах танцевала крутобокая шлюпка.

С утра мы начали чистку котла на "Святом Михаиле". В полдень нам неожиданно
приказали перебраться на "Прибой".

- Мы, дяденька, только начали, - сказал Костя Чижов. - Зачем же переходить?

- Не ваше дело! - закричал механик. - Ступайте, куда посылают!

"Прибой", небольшой буксирный пароход, стоял у стенки в устье речки
Соломбалки. Мы бродили по берегу, ожидая, когда нас позовут. У "Прибоя",
охраняя штабель продолговатых ящиков, шагал солдат с винтовкой. По палубе
ходил офицер.

Высунувшись из рубки, его слушал капитан буксира.

- К двенадцати часам чтобы все было готово! Вы слышите, капитан?

- Постараемся.

- За погрузкой я буду наблюдать лично, - резко сказал офицер. - Команде не
говорить ни слова.

Он сошел на берег. Нас с Костей пропустили на пароход.

- Вечером поднимать пар будем, - сказал капитан старшему машинисту.

- Некуда торопиться, - ответил машинист. - Я отказываюсь, не пойду. Что с
меня возьмешь!

- Не волнуйся, Ефимыч, на ветре громко разговаривать вредно, - сказал
капитан, глазами указывая на солдата. - Конечно, с тебя ничего не возьмут.
Зато тебе дадут... свинцовую штучку из этого запаса.

- Все равно не пойду. И кочегары отказываются.

- А они откуда знают о грузе?

- Не беспокойся, знают... А ну, молодцы, чего уши развесили! Давай в котел!

Мы спустились в машинное отделение. На небольших судах кочегарка не
отделена от машины. Захватив шкрабки, щетки и обтирку, мы пролезли через
горловину в котел.

- "Прибой" посылают вверх по Двине - оружие и патроны белым везти, -
объяснил мне Костя, - а команде не хочется. Слышал, как они говорили? Я
знаю: у этого машиниста брат арестован.

В котле было тесно и холодно. Огонь в топке погасили давно. Двухрожковая
коптилка тускло освещала ряд дымогарных трубок и стенку котла. Я лежал, не
имея возможности повернуться, и слушал Костю.

- А вдруг нас забудут, - голос у Кости глухой, тревожный, - или нарочно
закроют! Задраят горловину, воды накачают и пар поднимут. Кочегар с
"Пожарского" рассказывал - был такой случай, одного парнишку сварили...

Я представил себе такого же, как я, мальчика-котлочиста. Он разбивает в
кровь кулаки о железную стенку котла, кричит. Но никто его не слышит.
Лязгает гаечный ключ, крепящий крышку горловины. Уже работает донка и
плещется вода. Кочегары готовят промасленную паклю для растопки...

Мне захотелось вылезть из котла на палубу, где свободно дышится, где ярко
светит солнце и шумит в снастях свежий ветер. Мы проработали до позднего
вечера.

- Забирай инструмент, - сказал Костя. - Пойдем сдавать.

Я высунул голову в горловину. По трапику в машинное отдаление спускался
капитан. Наклонившись над верстаком, работал машинист.

- Баржу еще привели, - тихо сказал капитан. - На буксире, говорят, придется
тащить. Каюту всю загрузили. Пломбу повесили. Только не выйдет! Вы готовы?

- Готовы, - ответил машинист. - В десять будет совсем темно. Тогда и уйдем.
Не заметят.

- Матросы не придут. Помощник уже ушел... Если спросят, скажу команда
разбежалась. Только, думаю, не удастся им спросить меня. Я, Ефимыч, с тобой
двинусь. Мне в Архангельске пока делать нечего.

Капитан присел на ступеньку трапа и задумался. Машинист бросил напильник на
верстак, подошел к капитану, зашептал:

- Ты уходи пораньше, а я останусь...

- Зачем?

- Пять лет на "Прибое". Понимаешь, жалко им оставлять. Открою кингстон...
пусть все к черту... на дно вместе с ихними патронами!

Мне показалось, что машинист заплакал.

- Костя, что такое кистон? - спросил я.

- Не кистон, а кингстон. Это клапан так называется. Его откроешь - вода
наберется в пароход, он и утонет.

Так вот что задумал машинист! А может быть, он тоже большевик?

Через горловину я внимательно рассматривал лицо машиниста. Лицо было
небритое, добродушное.

- Ну, вылезай, что же ты! - толкнул меня сзади Костя.

Мы вылезли из котла. Машинист дружески хлопнул Костю по плечу. Из Костиной
куртки поднялось облачко пыли.

- Бегите домой, чумазые!

- А принимать не будете?

Машинист махнул рукой

- Нет.

Поднявшись на палубу, я облегченно вздохнул.

У стенки, сзади "Прибоя", тихо покачивалась небольшая баржа. Руль у нее был
огромный, почти вполовину всей баржи. На носу я различил надпись: "Лит. В".

Мы пробовали разгадать, что означает эта странная надпись. Но попытки наши
остались безуспешными.

По берегу ходил часовой. Темнело. Ветер не утихал. Двинские волны с шумом
наступали на берег. Где-то в стороне военного порта тревожно завыла сирена.

- Пойдем, - сказал Костя.

Мы молча прошли мимо часового, обогнули горы каменного угля, миновали
мастерские. Соломбальские улицы были тихи и безлюдны. Нам встретился
патруль английских солдат. Наступали часы, когда на улицу жителям выходить
запрещалось. Соломбала, как и весь Архангельск, была на военном положении.
Нам нужно было поспешить запоздавших английские солдаты уводили к своему
коменданту. А разговор с английским комендантом, как известно, неприятная
штука.

Домой я вернулся усталый и сразу лег спать, ни словом не обмолвившись о
том, что узнал на "Прибое".

Наутро мы пошли с Костей к тому месту, где вчера стоял "Прибой". Но нас
даже близко не подпустили солдаты.

Буксира не было. Над берегом сгорбился подъемный кран. На катере неуклюже
передвигался водолаз. Поблескивали стекла скафандра.

Машинист Ефимыч сдержал свое слово.

"Прибой" лежал на дне Северной Двины. Баржа с оружием и патронами исчезла.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КОСТИНА ТАЙНА

Решение Кости бежать на фронт, к красным, было окончательным и
бесповоротным. Так, по крайней мере, заявил он сам.

Ежедневно по пути на работу он делился со мной своими планами. И каждый
день он придумывал что-нибудь новое. Один раз Костя даже сказал, что перед
побегом он еще отомстит Орликову за отца.

- Как же ты отомстишь? - спросил я.

Я мог представить, что Костя запустит кирпичом в окно орликовской квартиры
или перережет провода у электрического звонка. Наконец, он может вырвать
все цветы из заветного садика и написать на дверях мелом оскорбительное
прозвище Юрия Орликова.

Но Костя сказал, что все это пустяки по сравнению с тем, что ожидает
Орликова:

- Он должен умереть!

Я полностью одобрил решение Кости. Ведь Орликов предал его отца. А
котельщик Чижов стоял за то, чтобы в России была Советская власть. А
Советская власть должна была установить для всех рабочих и крестьян хорошую
жизнь. Орликов не хотел этого. Он враг, и правильно сказал Костя: он должен
умереть. Таким гадам не должно быть пощады!

Костя Чижов решил стать начальником отряда красных партизан. Он будет
бороться против богачей и защищать Советскую власть. Меня Костя назначит
своим помощником.

На своей эскадре Костя подплывет к Архангельску и освободит его от белых,
от американских и английских захватчиков и палачей.

В первый день приезда иностранцев мы смотрели на них с любопытством. Теперь
мы их ненавидели. Они приехали сюда, чтобы арестовывать наших, русских
рабочих, и убивать их. Они схватили отца Кости Чижова и отца Оли Лукиной.
Они заодно с Орликовыми. Мы были голодны и мякинный хлеб считали за
счастье. А они ели белый хлеб и галеты, пили сгущенное консервированное
молоко и какао. Они курили табак "кепстен" и сигареты с золотыми ободками.
А дедушка Максимыч сушил для своей трубочки мох.

Наступила осень. Вечера стали темными.

Когда дождя не было, ребята разжигали на берегу Соломбалки костры. Темнота
обступала нас, сидящих вокруг костра. Речка качающейся полоской отражала
пламя. Искры летели высоко-высоко.

... Далеко в порту трижды просвистел пароход.

- Отходит, - сказал Костя.

- В море?

- Нет, это буксир "Яков". На левый берег пошел.

На левом берегу Двины - вокзал, склады, пакгаузы. Там, у стенки, в бункеры
пароходов грузится уголь.

- Хорошо быть капитаном! - тихо проговорил Гриша Осокин. - Стой в рубке и
поворачивай штурвал. Тихий ход! Задний! Вперед до полного!

- Капитан денег зарабатывает много, - сказал Аркашка Кузнецов.

- Не так много, - серьезно заметил Костя.

- Если бы у меня было много денег, я бы купил все книги, какие есть на
свете, и прочитал, - сказал Гриша. - И ел бы пятачные булки и леденцы.

- А я бы купил большой пароход и всю жизнь плавал бы, - сказал я. - А ты,
Костя?

Костя не ответил. Должно быть, он думал сейчас о чем-то другом. Он часто
оглядывался и прислушивался словно кого-то ожидал.

- Ты чего? - спросил я тихо.

- Ничего! - грубо ответил Костя.

Неожиданно он поднялся.

- Я сейчас, - сказал он, - подожди меня тут.

И он скрылся в темноте, между кучами дров. Постепенно ребята стали
расходиться, и вскоре у костра я остался один. Где же Костя? Куда ему
понадобилось идти в такой поздний час?

Я сидел, пошевеливая палкой костер, и смотрел, как искры, подгоняемые
дымом, взлетали высоко вверх и исчезали в темноте.

Вдруг к костру подошел человек. Он был в парусиновой матросской рубахе с
большим синим воротником - гюйсом.

- Здорово! - сказал он тихо.