мой.

Прощаясь, Костя сказал Илько:

- Ты нам хотел свои рисунки показать. Где они?

Илько покраснел от смущения, но все-таки достал с полки тетрадь и подал
Косте.

Рисунки в тетради были карандашные и акварельные: бескрайняя заснеженная
тундра, освещенная полуночным солнцем, оленьи упряжки в стремительном беге,
чумы, река с высоким берегом, пароходы.

- Вот на этом пароходе меня инглиши привезли в Архангельск, - сказал тихо
Илько, показывая на один из рисунков. - Хороший пароход, сильный...
"Владимир" называется. А вот дядя Матвеев, хороший Матвеев...

Мы рассматривали рисунки и удивлялись: оказывается, Илько был искусный
художник. Его рисунки жили на бумаге. Ему можно было только позавидовать.

Илько вышел нас провожать. Показав на домик лесника, он восхищенно сказал:

- Приезжайте! У Григория хороший, теплый чум.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ИЛЬКО В СОЛОМБАЛЕ

- Фамилия? Имя?

- Чижов Константин.

Пожилой делопроизводитель в очках сидит за столом и перелистывает страницы
списков. Мы стоим перед ним и почтительно наблюдаем, как порхают над столом
белые листы с фиолетовым бисером машинописных букв. Где-то тут, на этих
листах, напечатаны и наши фамилии.

Делопроизводитель сердится - он не может разыскать фамилию Кости. Он
перевертывает весь список и снова начинает водить пальцем по столбикам
фамилий. Наконец, отчаявшись, он поднимает голову, снимает очки и
утомленными красными глазами уставляется на Костю:

- Никакого Журавлева нет.

- Чижов, - смущенно поправляет Костя и, осмелев, добавляет: - Журавлева и
не нужно, а Чижов должен быть. На судомеханическое отделение сам подавал
заявление.

- Ну вот, здравствуйте... - разводит руками делопроизводитель и снова
надевает очки. - Что же ты свою фамилию путаешь? А еще на судомеханическое
отделение! Все ведь так перепутаешь! Капитан тебе звякнет "полный вперед",
а ты ему дашь "полный назад". Нельзя путать!

- Это вы сами перепутали Чижов должен быть.

Делопроизводитель листает, ведет пальцем по страницам сверху вниз и вдруг
говорит

- Вот! Чижов. Есть, да только... нет... В приеме отказано.

Мы стоим и не верим своим ушам.

Косте Чижову отказано в приеме в морскую школу! Нет, тут какая-то ошибка.

- П-почему? - Костя даже начинает заикаться от волнения, лицо его густо
краснеет от такой неожиданности. - Вы посмотрите лучше... Чижов моя
фамилия...

- Чего же еще лучше? Чижов, правильно. В приеме отказать! Все ясно
написано. А твоя как фамилия?

- Красов Дмитрий, - отвечаю я испуганно.

- Красов... так, значит.. - делопроизводитель водит пальцем по листам. -
Красов... Красов... Красов... Вот Красов! В при-е-ме отка-зать!

Руки мои трясутся, и я не могу произнести ни единого слова, а к глазам
подступают слезы.

Морская школа! Как много мы о ней разговаривали, долго мечтали, терпеливо
ждали! Мы никогда даже не думали, что нас могут не принять.

- Почему? - снопа спросил Костя, оправившись от волнения.

- Почему? - повторил я дрожащим голосом.

- Об этом начальника школы нужно спросить, - ласково ответил
делопроизводитель, видя, что мы в крайней растерянности. - Вы сходите сами
к нему, не бойтесь. Сейчас, как выйдете в коридор, налево - первая дверь.
Он вам все объяснит.

- Пойдем к начальнику! - решительно заявил Костя. - Чего бояться!

Перед дверью кабинета начальника школы мы постояли с минуту в
нерешительности. Потом Костя набрался духу, постучал и приотворил дверь:

- Разрешите войти!

Начальник школы стоял у шкафа и перебирал книги. Он был в морском кителе,
но совсем не походил на моряка. Сутуловатый, худенький, начальник школы
вообще не был похож на начальника.

- Что скажете, друзья?

Захлопнув дверцу шкафа, шагнул к нам навстречу.

Костя, видимо, решил действовать напрямик:

- Товарищ Ленин сказал, что все ребята будут учиться на кого они захотят. А
нас почему-то не приняли...

Начальник не без удивления, но весело посмотрел на Костю:

- Не приняли? Почему же не приняли?

- Не знаю. Там написано - "отказать".

- И ты считаешь, что неправильно написано?

Костя пожал плечами "Кто знает!"

- Давай разберемся, кто нарушает указание Владимира Ильича. Тебе сколько
лет?

- Двенадцать - тринадцатый.

- Двенадцать? А ведь это, дружок, маловато для морской школы.

- Мне тринадцать скоро исполнится, до первого сентября.

- И тринадцать маловато. У нас прием с четырнадцати лет.

- Но ведь товарищ Ленин...

Начальник школы положил руку на плечо Кости:

- Вот именно, Владимир Ильич и Советская власть не разрешают работать
детям, не достигшим четырнадцати лет. А у нас учащиеся будут ежедневно
проходить практику в учебной мастерской. По четыре часа. Теперь понятно,
почему вас не приняли?

Нахмурившись, Костя молчал. Ничего не поделаешь, если такое указание дал
Ленин.

- На будущий год мы вас обязательно примем, - сказал, улыбаясь, начальник
школы. - В первую очередь примем, раз у вас такое желание!

Начальник школы пытался подбодрить нас. Однако нашему горю не было предела.
Выйдя из школы, мы посмотрели друг на друга и отвернулись. Домой мы
возвращались понурив голову. Год, ожидать целый год!

Вечером нам стало известно, что Гришу Осокина в морскую школу тоже не
приняли и по той же причине: мало лет.

Втайне мы еще надеялись, что нам поможет наш старый знакомый, Николай
Иванович, и потому на другой день отправились к нему. Он мог поговорить с
начальником морской школы и попросить за нас.

Николай Иванович теперь работал в губернском комитете партии. Мы уже
давненько не виделись с этим близким для нас человеком.

По дороге мы вспоминали, как познакомились с Николаем Ивановичем. Я
воспользовался случаем и, наверное, в десятый раз рассказал Косте о встрече
на паровой шаланде.

- Тогда еще Николай Иванович старшим механиком был. Усатый такой и уже
старый. Ну не то чтобы старый, а пожилой. И часы у него вот такие
толстенные. И совсем на революционера не похож! Ты бы, Костя, никогда не
догадался.

- А ты догадался! - Мой приятель усмехнулся. - Я-то знал...

- И я не догадался. Меня тогда к нему на паровую шаланду послали котлы
чистить...

- Да знаю я! - нетерпеливо прервал меня Костя. - Который раз слышу. Если бы
не я, ты и теперь ничего бы не знал.

- Ну, теперь-то я бы знал.

Так, вспоминая и споря, мы подошли к губкому партии. Губком помещался в
центре Архангельска, в большом красивом доме Костя сказал, что раньше, при
царе, в этом доме жил губернатор.

Я не знал, кто такой губернатор, но, конечно, не сознался в этом, а спросил:

- Один... во всем доме?

- Ясное дело, один. Ну, были у него охранники, лакеи, прислуга и швейцар с
бородой. Да он тогда мог хоть в пяти домах жить. Знаешь, губернатор самый
главный в губернии был. Что хотел, то и делал.

- Не знаю я без тебя!

- А хорошо, Димка, что теперь губернаторов нету!

Костя сказал это громко, когда мы уже вошли в вестибюль. Из-за столика
поднялся невысокий в солдатской гимнастерке человек и пробасил:

- Это верно, хорошо, что губернаторов нету. Их и не будет. А вы по каким
делам сюда пожаловали?

Нисколько не смутившись, Костя сказал:

- К Николаю Ивановичу, товарищ дежурный, по срочному делу. Ему позвонить
нужно - два двадцать четыре.

- Даже по срочному! Ишь ты, какой срочный!

Дежурный усмехнулся и стал крутить рукоятку висящего на стене телефона. А
потом он назвал номер, поговорил с Николаем Ивановичем и... передал трубку
Косте.

Подумать только, Костя Чижов разговаривает по телефону! Аппарат был
большой, деревянный, с двумя блестящими глазищами звонков. Я не выдержал и
потянулся к трубке. Ведь я еще никогда в жизни не разговаривал по телефону.

- Костя, дай хоть чуточку послушать!

Костя отмахнулся: "Не мешай!"

Потом он все-таки дал мне трубку. Дрожащими руками ухватился я за
шероховатую рукоятку. Трубка была тяжеленькая. Я приставил кружок к уху,
сказал, как дежурный, "аллђ" и услышал только: "Сейчас выйду" и какой-то
треск.

- Дайте отбой, - сказал дежурный и сам несколько раз дернул рукоятку
телефона.

Вскоре вышел Николай Иванович. Что-то в нем изменилось с тех пор, как мы
его видели в последний раз. Кажется, короче подстрижены усы. И лицо стало
моложе.

Он обнял нас обоих вместе и потащил к себе в кабинет. Он расспрашивал о
жизни, о Соломбале, о деде Максимыче.

Костя пожаловался на то, что нас не принимают в морскую школу. Не может ли
Николай Иванович поговорить с начальником школы?

Выслушав нашу горькую жалобу, Николай Иванович прямо сказал:

- Правило есть правило. Придется вам, дружки, годик подождать, морская
школа от вас никуда не уйдет.

Так рухнула наша последняя надежда.

Зато Николай Иванович обещал нам помочь отправить Илько на Печору, а когда
тот возвратится, устроить маленького ненца в Архангельске в детский дом и
на учебу.

Перед тем как уходить, Костя спросил:

- Николай Иванович, а что вы тут делаете, в губкоме?

Николай Иванович улыбнулся: вот, мол, какие любопытные да дотошные - все
знать нужно!

- Партия поручила мне большое и серьезное дело, - сказал он. - Сейчас нужно
промышленность и транспорт восстанавливать. Лесопильные заводы не работают.
Половина сожжена да разрушена. А республике лес нужен для строительства.
Пароходы на приколе стоят неремонтированные, да и угля нету. А пароходам
нужно в Сибирь за хлебом идти. Так вот, надо порядок на заводах и на флоте
навести. Этим я по поручению партии и занимаюсь. Понятно?

- Понятно, - сказал Костя. - Все понятно.

Мне тоже было все понятно, а Костя по дороге домой еще долго объяснял то,
что говорил нам Николай Иванович.

...Через два дня приехал Илько. Играя на берегу речки Соломбалки, мы издали
увидели знакомую большую лодку Григория.

Илько стоял на носу лодки и с любопытством рассматривал берега Соломбалки,
многочисленные, всех цветов лодки, шлюпки, карбасы, перекинутые через речку
деревянные горбатые мосты и дома на набережной. Вскоре он тоже заметил нас
и стал махать обеими руками.

Он был в том же пиджаке, в каком мы его видели у Григория. Но теперь рукава
пиджака были не подогнуты, а подшиты, и полы тоже подрезаны и подшиты.
Должно быть, Григорий очень заботливо и тщательно собирал своего питомца в
дорогу.

У Илько оказался большой парусиновый заплечный мешок, набитый чем-то до
самого верха. Свой старый совик он тоже прихватил с собой.

Провожаемые удивленными взорами соломбальцев, мы отправились к нам домой.

Дед Максимыч несказанно обрадовался появлению Григория. До позднего вечера
они сидели, распивая чай и покуривая, и толковали о рыбалке, об окраске
сетей, о повадках рыбы и о том, какие карбасы лучше и устойчивее на волне -
кехотские или поморские.

У нас с Илько дел и разговоров тоже нашлось немало. Я показал ему шхуну,
которую смастерил дедушка. Потом мы рассматривали и читали книжки, взятые
мной в библиотеке, недавно открытой для ребят. Потом Илько легко и быстро
нарисовал наш дом, а потом и нас с Костей. Получилось очень похоже и
красиво, как у настоящего художника.

Своих рисунков мы Илько не показывали. По сравнению с его искусством они
выглядели бы мазней.

Илько, кроме того, умел интересно петь песни.

Дед с Григорием в комнате уже начали укладываться спать, а мы - пришли
ребята чуть ли не со всей нашей улицы - сидели на ступеньках и перилах
крыльца и слушали Илько.

Его песня была необычная, совсем не похожая на те, которые пели в
Соломбале. Илько пел обо всем, что видел перед собой, обо всем, о чем думал
и мечтал. Он пел, не глядя на нас и нисколько не смущаясь, о большом
стойбище, где в деревянных чумах живут русские люди, о высоких деревьях,
каких нет в тундре, о хорошем русском человеке Григории, который спас и
приютил маленького ненца.

Илько пел, чуть прикрыв глаза и раскачиваясь, и, вероятно, ему казалось,
что он едет по бескрайней тундре на легких нартах, увлекаемых упряжкой
быстроногих оленей. Он пел о птицах, пролетающих на северо-восток и зовущих
его лететь вместе с ними, о большом пароходе, на котором он поплывет на
Печору, о большом доме с тремя рядами окон, в котором он, Илько, будет
учиться и станет хорошим художником, таким, как Петр Петрыч.

Утром мы все вместе - Григорий, Илько, Костя и я - пошли в город. Илько
всему изумлялся. Он смотрел на трамвай и говорил: "Чум бежит". Он хотел
сосчитать все дома, но скоро сбился со счета. Он любовался мотоциклом, но
ему почему-то еще больше понравился велосипед.

Вскоре Григорий оставил нас, отправившись по своим лесным делам. Мы зашли в
губернский комитет партии к Николаю Ивановичу.

Николай Иванович встретил нас приветливо, долго тряс руку Илько и сказал:

- Твои товарищи - славные ребята. Дружи с ними, они тебе всегда помогут,
настоящие молодые большевики! А насчет поездки мы сейчас узнаем.

Он стал звонить по телефону, потом куда-то ушел. А вернувшись, объявил:
завтра на Печору отправляется пароход "Меркурий". И хотя пассажиров брать
не будут, начальник пароходства приказал для Илько сделать исключение.
Николай Иванович долго расспрашивал Илько о жизни в тундре, а потом сказал:

- Теперь и в тундре наступит другая жизнь, дайте срок. Советская власть
построит там города, а в городах школы, театры, больницы. Жители тундры
будут учиться, станут культурными людьми. В Советской республике все народы
заживут дружной семьей. Наша партия никому не даст в обиду твой народ,
Илько!

Узнав, что Илько любит рисовать, Николай Иванович написал записку и велел
отдать ее товарищу в нижнем этаже.

Товарищ Чеснокова - пожилая женщина в черной косоворотке и в красном
платочке - прочитала записку и, достав из шкафа две толстые тетради и
несколько цветных карандашей, подала все это Илько.

Мальчик вначале даже не поверил, что такое богатство предназначается для
него. Нужно сказать, что в те времена толстые тетради и цветные карандаши и
в самом деле могли считаться богатством.

- Спасибо! - пробормотал Илько, необычайно обрадованный подарком. - Спасибо!

На улицу он вышел сияющий.

- Какая хорошая хабеня![2] Хороший Николай Иванович!

Вечером мы провожали Григория. На маленькой пристани лесник обнял Илько и
тихо сказал:

- Не забывай меня, Илько Я тебя буду ждать!

Он вскочил в лодку, любящими глазами посмотрел на своего питомца, веслом
оттолкнулся от пристани. Потом вложил весло в кормовую уключину и с силой
принялся галанить.

- Буду ждать!

Рыская носом из стороны в сторону, лодка стала быстро удаляться. Илько
стоял на берегу и печальным взором следил за Григорием, пока лодка не
скрылась за поворотом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПРОВОДЫ

В дорогу Илько собирала моя мама. Она дала ему мои штаны, шапку и
полотенце. Искусно уменьшила пиджак Илько и залатала совик. Наконец мама
откуда-то вытащила старые отцовские варежки и обшила их материей.

- Там у вас, в тундре, наверно, сейчас холодно, - сказала она, примеряя
варежки на руки Илько. - На всякий случай, не помешают.

- Нет, - Илько покачал головой, - сейчас в тундре тепло. Хорошо сейчас в
тундре!

- Ну, все равно не помешают, - сказала мама, она не особенно верила, что
"сейчас в тундре тепло".

Увидев все эти приготовления, Костя внезапно убежал домой и вернулся со
свертком. Он тоже принес Илько подарок - выпросил у матери свою рубашку да
прибавил к этому еще старую хрестоматию "Родник", выменянную на камышовое
удилище.

- Тут есть о том, как Петр Первый шведов под Полтавой разбил, - говорил
Костя, перелистывая страницы "Родника". - Вот, видишь, Илько, "Горит восток
зарею новой..." А вот смотри - про мальчика, который шел учиться:

Скоро сам узнаешь в школе,

Как архангельский мужик

По своей и божьей воле

Стал разумен и велик.

- Думаешь, какой это "архангельский мужик"? - спросил Костя. - Знаешь?

Илько наморщил лоб, но ответить не мог.

- На букву "лы", - подсказал Костя.

- Ломоносов! - не удержался я.

Костя обидчиво махнул рукой:

- Вечно ты, Димка, суешься со своим носом!

Но, оказывается, Илько знал о нашем земляке Ломоносове. Ему рассказывал о
нем Петр Петрович.

Подумав, Костя сказал:

- Я прочитал это стихотворение папке, а он и говорит: "Правильное
стихотворение и изложено красиво, но только божья воля тут ни при чем".

- Это для того, чтобы складно было, - заметил я.

- Как тебе не складно, - возразил Костя. - Это, чтобы царские слуги
пропустили стихотворение в книжку - вот для чего Некрасов тут бога и
подпустил. Из хитрости. Потому что царь не любил, чтобы бедняки учились. А
про бога он все любил читать.

Илько развязал свой мешок и стал укладывать в него подарки - одежду,
тетради, карандаши, хрестоматию. Вдруг он словно что-то вспомнил. Произнес
задумчиво и взволнованно:

- Тогда я говорил неверно. Русские - хорошие люди! Они любят ненцев. Об
этом я расскажу в тундре.

- А Матвеева-то, кочегара с "Владимира", мы так и не разыскали, - сказал я.
- Как бы нам его найти?

- Если он в Соломбале, мы обязательно его разыщем, - уверенно заметил
Костя. - Вот только бы знать, какой он...

Илько раскрыл свою тетрадь:

- Вот он какой! Если встретите такого, значит, это и есть дядя Матвеев.

Кочегар с "Владимира", друг Илько, был нарисован карандашом во всю страницу
тетради. У него было простое, открытое лицо, чуть насмешливые глаза
смотрели прямо на нас.

- Не видал такого, - с сожалением сказал Костя. - Нужно у отца спросить, он
многих соломбальских моряков знает.

- И у дедушки можно спросить. Мы его найдем, Илько. Пока ты будешь в
тундре, мы его и найдем.

Илько осторожно вырвал из тетради страницу с портретом незнакомого нам
Матвеева и передал Косте.

В рейс на Печору уходил пароход "Меркурий".

Илько распрощался с дедом Максимычем и с моей матерью, мы с Костей пошли
его провожать. Мы хотели взять с собой Гришу Осокина и зашли за ним, но его
дома не оказалось. Гришина мать сказала, что "он, бездельник, с утра где-то
пропадает".

- Вот ведь какой! - укоризненно заметил Костя. - Вчера уговаривались, а тут
он убежал куда-то. А потом будет кричать: "Ладно, ладно, не хотели взять!"
Так ему и надо!

"Меркурий" стоял в Воскресенском ковше. Перед тем как отправиться в море,
он должен был идти к Левому берегу бункероваться - грузить уголь.

На причале мы неожиданно встретили Николая Ивановича. С ним был какой-то
незнакомый нам человек с чемоданом и кожаным пальто на руке. Николай
Иванович сказал:

- Это, Илько, товарищ Климов, представитель Центрального Комитета партии.
Он едет в те же места, куда и ты, по поручению Владимира Ильича Ленина.

Климов поздоровался с нами, а Илько спросил его:

- Вы видели Ленина?

Климов дружески улыбнулся:

- Видел и разговаривал с ним перед отъездом. Владимир Ильич просил меня
узнать, сколько в тундре нужно учителей и врачей и в чем нуждается ваш
народ. Он велел еще узнать, кто в тундре хочет поехать учиться в Москву.
Мне поручено также организовать у вас тундровый Совет. Совсем другая жизнь
будет теперь в тундре.

К "Меркурию" подошел буксирный пароход.

- Николай Иванович! - крикнул с мостика в мегафон капитан "Меркурия". -
Отваливаем. Прошу пассажиров на борт!

Матросы убрали трап и перебросили швартовы с причала на палубу.

- Счастливого пути, Илько! - сказал Николай Иванович. - Приезжай к нам.

- Приезжай и зови других ребят! - крикнул Костя, когда Илько был уже на
пароходе.

Буксирный пароход пронзительно свистнул и начал оттягивать нос "Меркурия".

- Сколько простоите у Левого берега? - спросил Николай Иванович у штурмана,
стоявшего на корме.

- Недолго. В восемь вечера отход.

Буксируемый маленьким пароходом, "Меркурий" развернулся и медленно поплыл
вверх по реке. Илько и Климов стояли на палубе и махали нам шапками.

- Хочется в море, - сказал Николай Иванович, глядя на удаляющийся пароход.
- Давно не был в море.

- Почему же вы теперь не поступаете на пароход? - спросил я.

- Да вот, видишь, пока партия оставила меня в губкоме. Я уже рассказывал
вам. А на будущий год обещают отпустить в плавание.

Мы пошли по набереж