у можно было позавидовать.

- А алгебру ты знаешь? - спросил начальник.

- Умею примеры решать.

Алексей Павлович написал на листке бумаги пример.

Илько долго всматривался в буквы, цифры, скобки. Вздохнул и вернул листок
Алексею Павловичу,

- Я таких не умею.

- А какие же ты умеешь? - не без тревоги спросил начальник школы.

- Полегче. Сложение многочленов с двумя неизвестными.

Лицо Алексея Павловича просветлело. Мы тоже обрадовались. Оказывается,
Илько кое-что знает! Начальник написал другой пример.

Илько потер пальцами лоб, присел на стул и стал писать. Через пять минут
пример был решен.

- Хорошо, правильно, - похвалил Алексей Павлович. - Если ребята тебе еще
немножко помогут, ты по своим знаниям вполне подойдешь.

Начальник школы дал Илько учебник по алгебре, несколько книг и стопку
бумаги:

- Учись, дорогой! И приходи ко мне, если будет трудно.

От Алексея Павловича Илько отправился в детский дом, где его ожидали
друзья. А на следующий день он снова появился у нас.

- Пойдемте к Матвееву, - сказал Костя. - Он ведь просил известить его,
когда Илько приедет. Матвеев тоже вчера с моря пришел.

- Как ты знаешь, что пришел?

- Как знаешь! Он же на "Таймыре", а "Таймыр" вчера пришел. Сам видел!

Всегда Костя все увидит и все узнает, особенно то, что касается моря,
порта, пароходов.

- Здорово Матвеев обрадуется, когда увидит Илько. Знаешь, а он думал, что
ты пропал. Даже испугался, когда мы ему портрет показали.

Мы прошли несколько улиц и уже свернули на ту улицу, где жил друг Илько,
кочегар Матвеев.

- А ведь мы напрасно, Костя, идем, - сказал я. - Матвеев сейчас, наверно,
на судне. Ты знаешь, где "Таймыр" стоит?

Костя остановился, озадаченный моим вопросом. Он присел на тумбочку и
задумался.

- Это верно, утром его дома, пожалуй, нету. А где "Таймыр" стоит - кто его
знает. Может быть, на Левом берегу. Да нас на судно все равно не пустят.

Мы с Илько тоже присели. Что же теперь нам делать? А вдруг "Таймыр" сегодня
опять уйдет в рейс? Рейсовая линия у этого парохода короткая, а стоянки в
порту еще короче. Моряки шутя так и называют эту линию - "трамвайная".

Илько даже приуныл. Мы понимали, что ему хотелось поскорее увидеть своего
доброго друга.

Так мы сидели и молчали. Я силился что-нибудь придумать, но, как назло,
ничего не придумывалось. Отчаявшись, я сказал сердито:

- Ну, Костя, неужели ты ничего не можешь придумать?

Костя тоже сердито посмотрел на меня. Он, конечно, хотел сказать: "А сам-то
ты почему не придумаешь?" Он даже приоткрыл рот, но не успел произнести и
одного слова.

- Вы что тут, ребята, делаете?

Я поднял голову и увидел - кого бы вы думали? - Матвеева. Мы сидели
задумавшись и не заметили, как кочегар проходил мимо нас.

- А мы к вам хотели зайти, - растерянно сказал Костя. - Вот Илько приехал...

Матвеев взглянул на Илько и, вдруг поняв, в чем дело, и узнав своего
маленького товарища, бросился к нему. Он обнимал Илько, раскачивал из
стороны в сторону, не выпуская из рук, отстранял от себя и смотрел в глаза
мальчику, все еще как будто не веря встрече.

А Илько прижимался к Матвееву.

Они мало знали друг друга, но вместе пережили на "Владимире" тяжелые дни. И
понятно, почему их встреча была такой радостной, такой трогательной.

Мы с Костей, смущенные, стояли молча, смотрели на Матвеева и Илько и не
знали, что делать. Во всяком случае, мы решили подождать, когда они
разговорятся.

- Значит, жив-здоров, - сказал, наконец, Матвеев. - И какой франт! Вот
молодец!.. Ну, расскажи, как ты жил после "Владимира".

- Дядя Матвеев! Дядя Матвеев! - повторял Илько. - Дядя Матвеев!..

- У меня вахта с двенадцати, - сообщил Матвеев. - Сейчас на судно, а в
шесть - отход. Ну, проводите меня немного. Рассказывай, Илько!

Илько, успокоившись и придя в себя, коротко рассказал обо всем, что
произошло с ним после побега с "Владимира".

- Ох и переполох был утром, когда тебя не оказалось! - произнес Матвеев,
держа руку на плече Илько. - Этот маленький американец рвал и метал. А наши
втихомолку над ним посмеивались. А когда "Владимир" уходил, больше чем
полкоманды наотрез отказались идти в море. Хотели несколько человек судить
да, видно, побоялись. Песенка-то их была уже почти спета. Вот так я и
остался в Архангельске - Матвеев помолчал, потом добавил: - Хотели мы
"Владимира" затопить, да не успели. Жалко, увели гады пароход!

Мы проводили Матвеева до реки Кузнечихи.

- Через пять дней вернемся, - сказал он на прощанье. - Обязательно
приходите. Жалко, сейчас времени нет.

- Мы уже скоро учиться будем, в морской школе, - горделиво сказал Костя. -
И Илько вместе с нами. А сейчас готовимся.

- Это хорошо! Будете моряками, может быть, еще плавать вместе придется. Ну,
всего доброго!

Матвеев ушел. Я долго смотрел ему вслед. Он был совсем небольшого роста, но
широкая спина и могучая шея выдавали его немалую физическую силу. Недаром
он работал кочегаром, а дело это, как мы знали, было очень нелегкое.

Вернувшись домой, мы сразу же решили готовиться к занятиям в морской школе.
Костя сказал, что подготовку нужно проводить, как в настоящей школе.

- Я буду преподавателем математики и физики, Димка пусть обучает русскому
языку, а Гриша - химии. На уроке математики ты, Дима, и ты, Гриша, будете,
как и Илько, учениками, а на русском я буду учеником. Согласны?

- Согласны, - сказал я. - Только Илько тоже пусть будет преподавателем.
Пусть он обучает нас рисованию.

- Правильно, Илько будет преподавателем по рисованию.

Костя где-то раздобыл осколки разбитой алебастровой игрушки-собаки. Этими
осколками мы писали, пожалуй, не хуже, чем мелом. Классной доской служила
дверь, снятая с погреба.

Первый урок - урок математики - прошел благополучно, если не считать
маленькой неприятности с Гришей. В середине урока ему вдруг наскучило
сидеть смирно и слушать объяснения Кости. Он сделал из бумаги хлопушку и
оглушительно выстрелил.

- Осокин, - строго сказал Костя, - выйди!

Гриша посмотрел на улицу - там ребята играли в "чижика" - и вышел. На уроке
русского языка случилась подобная же история. Только я не выпроваживал
Гришу из класса, а он сам обратился ко мне:

- Дмитрий Николаевич, позвольте выйти!

- Не пускай, - сказал Костя. - Ему хочется в "чижика" поиграть.

- Да, а если у меня живот болит, - жалобно возразил Гриша.

Минуту спустя он уже размахивал на улице лопаткой, обороняя от "чижика"
вычерченный на земле котел.

Зато на уроке химии Гриша вел себя как самый строгий учитель. Однажды он
даже хотел поставить Костю голыми коленями на мелко раздробленные камни.
Раньше так наказывали учеников. Но Костя воспротивился, сказав, что теперь
не царское время и что Советская власть телесные наказания в школах
запретила. Гриша, конечно, и сам знал, что таких наказаний теперь нет.

- А стоило бы тебе постоять, - сказал он, приказав Косте сесть на место. -
Плохо, Чижов! Нужно быть на уроках более внимательным!

Косте пришлось промолчать: ничего не поделаешь, Гриша сейчас -
преподаватель. Но Гриша, объясняя урок, сам так запутался в формулах, что
потом мы все вместе не смогли распутать. В конце концов "преподаватель"
сказал:

- А ну их, эти формулы! Я вообще терпеть не могу всякую химию.

Самым прилежным учеником был Илько. Он старательно решал примеры, писал
сочинения, заучивал формулы. И отметки у него неизменно были отличные.

Наш "класс" просуществовал несколько дней. Гриша получил от своего брата
увеличительное стекло и занялся изготовлением проекционного фонаря.

- Некогда, - отмахивался он, когда мы его звали на уроки. - Лучше приходите
сегодня к нам в сарай. Будут туманные картины. Не хуже, чем в кинематографе.

Но Илько продолжал приходить к нам, и мы помогали ему готовиться в морскую
школу. У него была удивительная память, и сам он учился с таким рвением,
какого, пожалуй, мы с Костей никогда не знали.

- Ты, Илько, уже нас обгоняешь, - сказал как-то Костя. - Мы таких примеров
еще не решали. Наверно, ты станешь профессором или изобретателем.

Илько улыбнулся:

- Я изучу все-все... - произнес он мечтательно. - Стану ученым и поеду в
тундру учить людей жизни. - Он подумал и добавил: - Новой жизни, какой в
тундре еще никогда не было.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Наступило первое сентября. И мне, и Косте было очень хорошо известно, что
уроки начнутся ровно в восемь часов. Мы терпеливо ожидали этого дня и этого
часа несколько лет, но в день начала занятий, чуть попозднее восхода
солнца, наше терпение лопнуло.

Мы явились в школу, по крайней мере, часа на два раньше. Двери были
заперты, и нам пришлось сидеть и ожидать на крылечке.

Над Соломбалой стояло обычное утреннее безмолвие. Только откуда-то
издалека, со стороны Северной Двины, слышался глухой перекатный гул
землечерпалки да в густой березовой листве надрывалась в переливчатом
щебетании неугомонная чечетка.

Вскоре к школе стали подходить и другие ребята. Это тоже были новички. Все
они держались робко и неуверенно. Многих из них я знал - раньше они не были
такими скромниками и тихонями. Наконец двери отворились, и мы, сняв кепки и
фуражки, прошли полутемным коридором в небольшой зал. Посидели на
деревянных скамейках - наскучило.

- Что-то Илько долго нет, - сказал Костя. - Пойдем посмотрим, что в этих
комнатах.

Он осторожно отворил дверь. Это была классная комната, но в ней вместо парт
мы увидели обыкновенные столы, расставленные в два ряда.

На широком подоконнике стояла какая-то машина, поблескивавшая полированной
сталью и медью.

- Это что? - спросил я шепотом.

- Обыкновенная паровая машина, - ответил Костя с таким равнодушием, словно
он перевидал паровых машин несметное множество.

Я видел машины на пароходах, когда чистил котлы, но они были немножко не
такие.

- А она работать может?

- В разрезе - как же она будет работать! - Костя повернул маховичок. -
Видишь, поршни движутся. Это для наглядности, чтобы понятнее было. По ней
будем изучать настоящие машины.

На полу лежали детали. По большим размерам можно было определить, что эти
детали от настоящих пароходных машин. На стенах висели чертежи. Но что на
них было изображено - об этом не мог сказать и Костя.

Вернувшись в зал, мы увидели Илько. Он уже поселился в общежитии морской
школы. Это общежитие было устроено для приезжих ребят.

Прозвенел звонок. Мы вошли в классную комнату и расселись за столы.
Начальник школы Алексей Павлович Смольников, поблескивая очками и медными
пуговицами, прохаживался между столами.

Когда все стихло, он подошел к преподавательскому столу и сказал:

- Итак, товарищи, мы приступаем к занятиям в морской школе. Советскому
морскому флоту нужны квалифицированные машинисты и механики. Вы станете
такими специалистами, если будете учиться старательно, с любовью. Иногда
вам, может быть, будет нелегко, но не пугайтесь трудностей, смелее и
настойчивее преодолевайте их. Советский моряк должен быть смел и настойчив!
Учить вас будут опытные педагоги и инженеры. У нас есть хорошие учебные
мастерские, где вы будете проходить производственную практику. Как видите,
Советская власть и большевистская партия позаботились о том, чтобы у вас
были все условия для учебы. - Алексей Павлович оглядел группу и весело
добавил: - Поздравляю вас, будущие моряки, и желаю вам успешно учиться!
Сейчас будет урок русского языка.

Первый урок проходил тихо, в сосредоточенном поскрипывании перьев и шелесте
тетрадочных страниц. Мы писали сочинение на свободную тему. Преподаватель
русского языка, седенький подвижной старик, лукаво улыбнулся и сказал:

- Пишите, пишите. Вот теперь по этим сочинениям я узнаю, кто вы такие есть!

Третий и четвертый уроки назывались "технология металлов".

- Что будем изучать? - спросил я Костю.

- Металлы, - ответил он, и из этого ответа я понял, что Костя и сам ничего
не знает о технологии.

Технологию преподавал известный в Архангельске инженер Скворцов. Звание
"инженер" внушало нам робость и уважение. Бойко постукивая мелком о доску,
преподаватель быстро нарисовал слесарные инструменты и подписал: напильник
драчевый, напильник бархатный, крейцмейсель, ножовка, ручник слесарный,
дрель ручная. Все это мы перерисовали в свои тетради, а преподаватель стал
называть отдельные части инструментов. Многие части своими названиями
что-нибудь напоминали: полотно, губки, хвост, гнездо, барашек.

На уроке русского языка Илько оконфузился, написав "моряки" через "е". Зато
сейчас, на технологии, он уже удостоился похвалы инженера Скворцова.

- Из вас выйдет отличный чертежник, - сказал инженер, рассматривая рисунки
Илько. - Это для механика важное качество.

После часового перерыва мы снова собрались в школе. Очень высокий сухощавый
человек в рабочей куртке-спецовке повел нас в учебную мастерскую. В школе
его называли мастером.

Инструктор производственного обучения Василий Кондратьевич Иванов, как мы
потом убедились, был действительно мастером на все руки. Слесарь высшего
разряда, он выполнял сложные токарные работы, был первоклассным кузнецом,
медником и жестянщиком.

На первый взгляд он казался человеком сердитым. Брови у него были, как и
усы, лохматые, обвисшие. Когда он что-нибудь обдумывал, то хмурился и от
этого выглядел еще сердитее. Но ребят он любил и часто называл нас
тружениками. И мы с первых же дней полюбили нашего мастера.

Заметив Гришу Осокина, который был по росту самым маленьким в нашей группе,
мастер с хитрецой спросил:

- А ты, труженик, себе годков не прибавил?

- Что вы, Василий Кондратьевич! - возразил Гриша и даже немножко испугался.
- Точь-в-точь по метрике.

- То-то по метрике... А вот у нас один такой труженик в прошлом наборе
прибавил себе целый год... Ты руки-то из карманов убери, на производстве
только бездельники руки в карманах держат.

Мастерская была просторная, с высоким потолком и огромными окнами. Верстаки
протянулись по мастерской двумя длинными рядами. К верстакам было
привинчено множество слесарных тисков. В стороне стояли токарные,
строгальные и сверлильные станки.

На стене висел предостерегающий плакат:

У машины игра

Не доведет до добра.

Ребята в первую очередь бросились к станкам, на которых работали старшие
ученики. Но Василий Кондратьевич тут же приказал всем нам отойти от станков.

- Придет время - сами будете работать, а пока рановато. Тут осторожность
нужна! Подходите-ка лучше инструмент получать.

Он вызывал учеников по списку.

- Вот тебе ручник, вот зубило и крейцмейсель, вот пилы драчевая и личная.
За тобой закрепляются тиски номер двенадцать. Инструмент береги!

Я подошел к своим тискам и, конечно, сразу же опробовал их повертывая
рукоятку, развел до отказа губки, а потом свел их крепко-накрепко.

- Сегодня мы будем учиться рубке железа, - сказал мастер. - Вот смотрите,
как это делается.

Он взял кусок толстого котельного железа и зажал его в тиски. Приставив
левой рукой зубило к железу, Василий Кондратьевич начал изо всей силы
ударять по головке зубила ручником. Сила и точность ударов были
изумительные. Вначале показалось даже страшновато: вдруг тяжелый ручник
попадет не на головку зубила, а на руку!

Ребята, затаив дыхание, стояли вокруг и с восхищением наблюдали за каждым
ударом. Вскоре верхний отрубленный кусок металла упал на верстак.

- Кто хочет попробовать?

Желающих вызвалось много. Но первым успел подскочить Костя, и мастер
передал ему ручник и зубило.

Костя уже хотел замахнуться, но Василий Кондратьевич остановил его:

- Так ты себе руки побьешь, труженик. Во-первых, нужно принять основную
стойку слесаря. Смотрите! Он показал, как нужно стоять и держать зубило.

- На первых порах ручник держи не за конец, а за середину рукоятки. И
ударяй не сильно, вначале необходимо меткости удара добиться.

Костя нацелился и осторожно ударил. На куске железа появилась едва заметная
царапина. Костя снова ударил. Ручник точно попадал на блестящую от ударов
головку зубила. Железо почти не поддавалось. Костя замахнулся больше и
ударил еще сильнее. Но ручник соскользнул с головки и ободрал на руке кожу.

Костя потряс рукой, впрочем, сделав вид, что ничего особенного не случилось
и ему нисколько не больно.

- Не горячись, - сказал мастер. - Удары должны быть равномерные. Пока много
силы не трать.

Все ученики стали к своим тискам. Мастер раздал куски железа, и мы
принялись за рубку. В мастерской начался такой грохот, что в окнах,
перекрытых проволочными предохранительными сетками, дрожали стекла.

Мастер переходил от одного ученика к другому, поправлял стойку, снова
показывал приемы рубки.

Я тоже зажал свой кусок железа и неуверенно, перед каждым ударом
нацеливаясь, стал рубить. Дважды ручник попадал вместо головки зубила на
косточки кулака.

К перерыву, объявленному мастером, только трое из ребят сумели справиться с
задачей. У меня железо оказалось искромсанным, но разрубить его так и не
удалось.

- Еще раз десять ударю и отрублю, - сказал Костя во время перерыва. Он
раскраснелся, капельки пота выступили на лбу. Видимо, Костя старался изо
всех сил.

- А у меня не поддается, - пожаловался Гриша Осокин. - Нам с Илько крепкое
железо попалось.

- Сваливай на железо! - усмехнулся Костя. - У всех одинаковое.

- Нет, не одинаковое, - закипятился Гриша. - Вот попробуй!

После перерыва по мастерской снова пошел грохот ручников.

То тут, то там слышались радостные возгласы:

- Готово! Отрубил!

Наконец и мне удалось кое-как отрубить торчащий из тисков кусок. Мастер
посмотрел на обрубок и покачал головой. Железо казалось истерзанным - так
неумело и неровно оно отрубилось. Потом мастер осмотрел зубило и сказал:

- Таким зубилом много не нарубишь. Пойдем к самоточке, заправим.

Самоточка - тонкий каменный диск - была установлена у станков. Мастер
передвинул рычаг, и диск стал быстро-быстро вращаться. Мастер прикоснулся
острием зубила к диску. Послышался резкий звук, и узкий снопик белых искр
брызнул из-под зубила.

Мы снова вернулись к тискам. Мастер зажал в тисках кусок железа, легко
разрубил его и показал мне кромку. Кромка была блестящая и совершенно
гладкая, словно отрезанная. Я посмотрел на мастера смущенно, он на меня -
ободряюще:

- Ничего, научишься. Мастерство не вдруг приходит!


Жизнь в те времена была еще трудная. Но люди знали, что все страшное
осталось позади, они видели обновление жизни и верили в будущее.

Еще весной все женщины с нашей улицы начали работать на общих огородах за
Соломбалой - копали грядки, сажали картошку, потом окучивали и пололи. Мы,
ребята, тоже работали на огородах.

Теперь, осенью, картофель первого урожая выкопали. Но нам уже ходить на
огороды не приходилось: почти весь день мы проводили в школе и в учебных
мастерских.

Мать работала не только на огородах, кроме того, она шила по заказу завода
для рабочих куртки из грубой материи, которая называлась чертовой кожей.

Маме шел сорок второй год. Высокая, худощавая, она всегда казалась
утомленной. И все-таки я никогда не видел ее дома сидящей без дела.
Последнее время она нередко ходила с другими женщинами на какие-то
делегатские собрания, но в субботние вечера неизменно зажигала у иконы
лампадку.

- Тетя Таня, - спросил однажды у моей матери Костя Чижов, - зачем у вас эта
коптилка горит? Ведь бога нету...

- Кто знает, есть или нету. Пусть горит, не мешает. Ты не смотри!

Она, конечно, знала, что никакого бога нет, но у нее еще остались привычки
старой жизни. И с этими привычками ей, видимо, было нелегко расстаться.

Зная, что я поступаю в морскую школу, мать переживала и чувство гордости, и
чувство тревоги. Ее муж и ее отец, ее братья и ее племянники были моряками.
Кем же еще мог быть ее сын, если не моряком?

Но жизнь матери проходила в постоянной мучительной тревоге. В детстве и
юности она ждала из плавания своего отца. Потом она вышла замуж за моряка,
и по прежнему, когда мой отец уходил в рейс, ее сердце не имело покоя.

Несколь