воим генералом
Миллером.

В Соломбале же открыто говорили, что красные громят белогвардейцев и скоро
займут Архангельск.

Однажды со стороны Северной Двины послышалась пальба. Нам не нужно было
объяснять, что случилось. Мы давно ожидали этого дня и знали, что он скоро
наступит.

Мы лишь переглянулись с Костей, поспешно спрятали свои лыжи и дворами,
через заборы, выбрались на соседнюю улицу.

Это был самый удобный и безопасный для нас путь - дворами, через заборы.
Никто не остановит, не задержит, а к Двине мы попадем быстрее.

На Никольском проспекте мы увидели отряд рабочих с красными повязками и
винтовками. По площади бежали солдаты и стреляли. У них тоже на рукавах
были красные повязки.

Но главные события происходили на Двине.

По реке, разбивая толстый лед, уходил в сторону моря ледокол "Минин". Из
двух широких труб ледокола валил густой черный дым. Кочегарам, видимо,
приказали угля не жалеть. Даже издали, с берега, была заметна сумятица,
царившая на ледоколе.

С палубы еще не убрали горы тюков, мешков, чемоданов, в спешке погруженных
как попало. Среди военных папах и башлыков можно было различить шляпы,
высокие каракулевые шапки и платки.

Многие архангельские богатей тоже решили бежать на ледоколе за границу.

Вместе с ледоколом "Минин" в море уходила большая паровая яхта "Ярославна".
И она была переполнена белогвардейцами.

Группы рабочих и матросов с берега обстреливали из винтовок отплывающие
суда.

Мы с Костей спрятались во дворе небольшого домика и смотрела через открытые
ворота на Двину.

- Эх, винтовку бы нам! - сказал Костя. - Вот бы стрельнули... Давай побежим
туда!

Пригибаясь так же, как это делали матросы, мы перебежали к самой реке и
укрылись за катером.

- А где сам Миллер? - спросил один из рабочих, стоявших вместе с нами за
корпусом катера.

- На "Минине", - ответил другой. - У него весь штаб на "Минине", уже
сколько дней!

- Так ведь он уйдет! Надо на лед выходить.

- С одними винтовками ледокол не задержать. Сюда бы орудие! По капитанскому
мостику ударить да по рулю.

Рабочие побежали дальше, то и дело стреляя по ледоколу.

Вдруг на "Минине" грянул орудийный выстрел.

- Ложись!

Мы рухнули в снег.

Вслед за первым грохнул второй выстрел, потом третий.

Один снаряд разорвался на берегу, подняв в воздух облако снега и угольной
пыли. Второй угодил в крышу маленькой деревянной церкви.

- Не разобрал сдуру, куда бьет! - засмеялся молоденький матрос, привстав на
колено и укрываясь за причальными тумбами. Вкладывая в магазин винтовки
обойму за обоймой, он торопливо прицеливался и стрелял по ледоколу. - Эк,
струхнули! Неужели уйдут, гады?..

- В спину поветерь! - пожелал белогвардейцам какой-то старик.

"Минин" уходил все дальше и дальше.

Мы вернулись на главную улицу Соломбалы. Тут и там развевались красные
флаги. С красными повязками шли в колоннах рабочие и пели песни.

Стало известно, что в город уже вступили части Красной Армии.

- Вот бы Николая Ивановича увидеть! - сказал я.

- Сейчас ему некогда, не до нас, - ответил Костя, пристраиваясь к колонне
рабочих. - Потом увидим еще.

Я встал рядом с Костей. Мы прошли в рядах всю Соломбалу.

Костя шагал серьезный, сосредоточенный и тоненьким, срывающимся голосом
подтягивал песню, которую пели рабочие. Он отставал в пении, потому что не
знал слов песни и лишь повторял их окончания.

Усталые и возбужденные, мы пришли домой только к вечеру. Я уже хотел лечь
спать, но в это время к нам прибежал Костя:

- Димка, пойдем смотреть прожектор! Красиво!

Мы выскочили во двор. Морозило. В вышине горели крупные, удивительной
чистоты звезды. Тонкий луч прожектора перекатывался по небу. Он то падал за
крыши домов, то вдруг снова поднимался белым высоким столбом, упираясь в
мягкую темноту неба.

Мы любовались прожектором, пока он не погас.

Было холодно.

- Теперь отец вернется, - сказал Костя и задумчиво добавил: - Если не
расстреляли...

- Не расстреляли, - уверенно, чтобы подбодрить Костю, ответил я. - Ведь
Николай Иванович говорил!

- Он давно говорил... А этим теперь зададут! - Костя погрозил в сторону
орликовской квартиры.

Из окон сквозь тюлевые занавески во двор пробивался яркий свет, отражаясь
на снегу белыми квадратами.

- Теперь Советская власть будет! - сказал Костя, и глаза его сверкнули. -
Ребятам можно будет учиться, на кого они захотят.

- А ты, Костя, на кого будешь учиться?

- Я инженером буду!

- А что инженеры делают?

- Я буду строить пароходы, которые по океану плавают. Большие! И потом я
изобрету такую машину, которая и по земле ходит, и по воде плавает, и по
воздуху летает.

- Как ты изобретешь, Костя?

- Выучусь и изобрету. При Советской власти будет нужно много разных машин,
чтобы легче работать рабочим было...

- А что бы такое мне изобрести?

- Ты изобрети такой дом... - Костя на договорил.

Заскрипела калитка. Во двор вошли какие-то люди. Разглядеть их было
невозможно.

Костя присел на корточки в тени от погреба и махнул мне: "Садись!"

Притаив дыхание и не шевелясь, мы сидели на снегу и ждали.

- Кто это? - шепотом спросил я.

Костя опять махнул рукой:

- Молчи!

Незнакомцы поднялись на высокое крыльцо парадного входа, которое находилось
у самой калитки. Было видно, как один из них надавил кнопку звонка.

На лестнице послышался голос Юрия Орликова:

- Кто?

- Откройте!

Дверь наверху захлопнулась.

Пришедшие позвонили вторично, потом начали стучать, да так сильно, что
дверь гулко задрожала. Кто-то из них чуть слышно, но зло выругался.

Опять дверь наверху отворилась, и на этот раз женский, похожий на Маришин
голос испуганно спросил:

- Кого нужно?

- Юрия Орликова.

- Его нет.

- Врут! - прошептал Костя.

- Откройте! - потребовали снизу.

Мариша осторожно сошла по лестнице и открыла дверь. Люди поднялись наверх.

Мы поняли: красноармейцы пришли за Юркой Орликовым.

Врут, врут, врут! Мы уже хотели бежать и сказать красноармейцам, что
Орликов дома. Наверно, он где-нибудь спрятался. Не верьте этим гадам! Он
тут, прячется дома, этот прапорщик, который предавал большевиков и сам
арестовывал их, а может быть, и расстреливал! Это он выдал отца Кости
Чижова!

Да, мы уже были готовы вскочить, но в этот момент приоткрылась дверь
черного хода квартиры Орликовых. Кто-то вышел и тихо у забора стал
пробираться в нашу сторону, к погребу. Я дрожал от волнения и холода. Костя
ещђ ближе прижался к стене погреба.

- Это Юрка! - прошептал он. - Тес...

В самом деле, это был Орликов-сын. Он постоял некоторое время, озираясь по
сторонам. Потом решительно подошел к погребу, рванул дверь и шмыгнул туда.
Видимо, он хотел подождать в погребе до ночи, чтобы ночью незаметно
улизнуть из города.

И не успел я опомниться, как Костя подскочил к двери погреба и набросил
щеколду.

- А-а-а... попался! - прыгая и торжествуя, кричал Костя. - Попался, белогад
проклятый!

Ошеломленный, я все еще сидел на снегу и не мог приподняться. Юрке Орликову
бежать не удалось, и задержал его Костя Чижов! Вот когда ты, Юрка, будешь
расплачиваться! За все - за искалеченного на горке Мишку Сычова, за
избиение Гришки Осокина, за свое барство, за отца Кости Чижова, за всех,
кого предал и арестовал!

- Открой! - в испуге прохрипел Орликов. - Мальчик, открой!

Он смотрел в "иллюминатор" и почти плакал. Ничего, зато ты смеялся, когда у
Гришки Осокина текла из носа кровь! Ты смеялся, когда плакали дети рабочих,
уводимых тобой в тюрьму.

- Попался, попался! - продолжал кричать и прыгать Костя. - Димка, иди зови
наших!

Орликов протянул в "иллюминатор" руку, и я заметил в его руке револьвер.

- Костя, берегись! - заорал я.

- Открой, говорю! - зашипел Орликов. - Открой, а то пристрелю!

Костя отскочил от "иллюминатора". Но Орликов выстрелить побоялся Он, должно
быть, сообразил, что выстрел услышат в доме

- Димка! - закричал на меня Костя. - Чего ты стоишь? Беги зови!

Орликов убрал револьвер и зашептал:

- Не надо, мальчик! Я тебе денег дам. Сейчас дам денег. Открой, прошу
тебя... пожалуйста, открой!

- Денег? Купить хочешь... А вот чего не хочешь? - Костя показал кулак.

Стуча зубами от холода и волнения, я взбежал по лестнице к Орликовым. Я не
мог говорить и заикался:

- Он там... в погребе! Мы его... поймали. Он... хотел убить Костю! Скорее!

... Больше я ничего не помнил. В тот вечер я простудился и заболел.
Несколько дней я лежал в постели, объятый жаром, и бредил. Мне чудилась
наша улица, извилистая речка Соломбалка, широкая снежная равнина Северной
Двины. Я слышал продолжительные зовущие гудки пароходов и видел задумчивые,
но счастливые глаза моего друга Кости Чижова.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ!

Дед Максимыч снова растянул в комнате свои сети. Тихий мартовский ветер
принес неожиданную оттепель. Еще не ясные, но волнующие признаки ранней
весны уже беспокоили и радовали старика.

Простудившись и пережив страшное волнение в тот памятный вечер, я пролежал
в постели почти месяц.

Дедушка Максимыч сам ухаживал за мной. Кряхтя, он ходил около кровати. Он
измерял мне температуру, прогревал меня чаем до поту и пел мои любимые
поморские песни. Милый мой дедушка!

- Скоро, внук, на рыбалку, за окуньђм! - говорил дед, подбадривая меня.

Каждый день, возвращаясь из школы, к нам заходил Костя

- Помнишь, когда я лежал ошпаренный, а ты приходил ко мне? - вспоминал
Костя. - Давно это было. Мы тогда письма носили Николаю Ивановичу от дяди
Антона.

- Да, давно, еще при белых, - отвечал я.

Действительно, казалось, что все это было очень-очень давно. Теперь мы обо
всем могли говорить громко, не боясь ни Мхов, ни Мудьюга. Как хорошо, когда
можно думать и разговаривать, и мечтать так свободно!

Однажды, когда я уже начал вставать с кровати, прибежал Костя. Он что-то
кричал и прыгал, и смеялся. И я ничего не мог понять, что он говорил.
Только успокоившись, он более внятно сказал:

- Как ты не поймешь? Завтра приезжает папка! Завтра! Ура-а! - он продолжал
прыгать и кричать: - Завтра! Ура-а-а!!!

На другой день действительно котельщик Чижов вернулся домой. Но я его еще
не видел.

...Было воскресенье, и потому ребята в школу не пошли. Они играли на улице.
Я смотрел на них из окна.

Костя с красным флагом стоял на тумбе и что-то с жаром говорил ребятам.
Вероятно, в игре он был командиром красногвардейского отряда. Флаг легко
вился над его головой, и мой друг в самом деле был похож на командира.

На улице все еще лежали снежные сугробы, но солнце теперь не искрилось в
них. Сугробы потемнели и осели, им недолго оставалось лежать. Скоро
весеннее солнце совсем растопит их.

Я услышал, как ребята закричали "ура". Они подпрыгивали и размахивали
руками. Должно быть, Костя Чижов сказал им что-то очень интересное.

Еще долго ребята прыгали и кричали, как вдруг Костя, соскочив с тумбы и
показывая рукой в сторону речки, побежал туда. Огласив улицу
воинственно-радостными выкриками, ребята устремились за своим командиром.

Что они могли там увидеть?

Я готов был сам выбежать из дому и узнать, что же случилось. Но мне нужно
сидеть дома еще целый день. А завтра я уже пойду в школу.

Вскоре я услышал странный шум, напоминающий шум автомобиля. Я прильнул к
стеклу. Да это же и был самый настоящий грузовой автомобиль!

Из-за переплета оконной рамы показались передние колеса. Грузовик с трудом
пробирался по узкой, необъезженной дороге. Ведь по нашей улице никогда не
проходил ни один автомобиль. На радиаторе грузовика краснел маленький
флажок. Припрыгивая, увязая в снегу и крича, ребята бежали рядом с машиной.

И вот грузовик остановился у нашего дома. Нет, он не застрял в снегу. Шофер
специально остановил машину. Об этом можно было судить по тому, что он
немедленно открыл дверцу и вышел из кабины. Потом из кабины вышел и другой
человек. Это был не кто иной, как сам Николай Иванович.

Из кузова выпрыгнул еще один человек. К нему тут же подбежал Костя. Я,
конечно, сразу же догадался: это отец Кости, котельщик Чижов.

Сопровождаемые ребятами, Николай Иванович, отец Кости и шофер вошли в нашу
комнату.

- Рыбачить собираешься? - Николай Иванович обнял деда. - Давно не видел
тебя, старик!

- Слыхал от внука, что все еще с машинами возишься, - ответил смущенно дед.
- Ну, да ты молодой, разницы у нас лет десять будет. А я рыбачу на своей
посудине помаленьку. Да нынче рыба путаная и хитрая пошла. Не те времена.

- Тебе пенсию теперь дадут, старик! - весело сказал механик. - Век свой
трудился, а теперь в твои годы отдохнуть полагается. А смотри, Максимыч,
жизнь-то какая начинается! Новая жизнь - без пароходных компаний, без
Макаровых, без ульсенов и фонтейнесов, без орликовых. Теперь мы, Максимыч,
сами всему хозяева! И заводам и пароходам - хозяева!

- Хозяева - это верно, - сказал дедушка и взглянул на Чижова. - Только
больно дорого это досталось. Вот он выдержал, выстоял, жив, слава богу,
остался. А сколько народу русского доброго загубили белогады да иноземные
пришельцы. Вот видишь, и нашего соседа капитана Лукина нету...

Котельщик Чижов нахмурился, наклонил голову.

- Лукин на моих глазах погиб, на Мудьюге, - проговорил он глухим голосом, и
было видно, что ему очень тяжело вспоминать об этом. Но он снова поднял
голову и продолжал:

- Может быть, помнишь, Максимыч, был в трактире у Коновалова официант по
прозвищу Шестерка... Такой большеголовый, лысый...

- Как не помнить, - отозвался дед.

- Так вот, этот Шестерка оказался при белых в тюрьме надсмотрщиком, а потом
перебрался на Мудьюг, выслужился и свирепствовал страшно. Что только он ни
творил - вспомнить жутко. Сколько он погубил наших! Летом он сбрасывал
рубаху и ходил среди нас, работающих каторжан, в одной руке - плеть, в
другой - револьвер. На груди у него татуировка - череп и кости. Должно
быть, для того, чтобы еще свирепее казаться. Потому и прозвище у нас новое
получил - Синий Череп.

С содроганием слушал я страшный рассказ Чижова. Трудно было в этот рассказ
поверить. И в то же время я знал: Чижов не такой человек, чтобы врать и
придумывать. Ребята, слушая, молчали.

- Так вот, этот Шестерка, этот Синий Череп... и застрелил у всех у нас на
глазах капитана Лукина. Ни за что ни про что, самосудом, из злости. А
сколько от его руки других погибло - не сосчитаешь!

Все подавленно молчали. Дед шарил по карманам, видимо, разыскивая трубку.

У меня вдруг сдавило грудь. "Так вот как погиб отец Оли Лукиной, - думал я.
- Синий Череп... Синий Череп... Как это страшно!"

- Ну ладно, хватит унывать, - громко сказал отец Кости и присел ко мне:

- Что, идет на поправку? Ну хорошо... Я смотрел на этого небольшого
ширококостного человека, похудевшего, но все такого же насмешливого и чуть
грубоватого. Костя был очень похож на него.

- Вот и на нашей улице праздник! Не у всех, понятно. - Чижов кивнул на
потолок, вверх, где жили Орликовы. - А вы клад искали, хорошую жизнь. Ее не
искать, а завоевывать надо и потом строить! Ну, да вы всего добились,
молодцы! Хорошо помогли...

Чижов помолчал, улыбаясь, потом спросил, обращаясь ко всем ребятам:

- Теперь вам, братки, только учиться. Все права! Советская власть этого для
вас и добивалась. Хотите учиться?

- А как же! - серьезно, баском ответил Костя.

Ребята зашумели. Еще никто из взрослых не разговаривал с ними так серьезно
и по-дружески.

- А на кого будете учиться? - спросил Николаи Иванович.

- На капитана, - застенчиво сказал Гриша Осокин. - Можно на капитана?

- Я механиком буду, - отозвался Костя Чижов. - И изобретателем...

- Дело! - сказал Костин отец. - Вот с осени в Соломбале морская школа
откроется. Там вас многому научат. А кто захочет - в Москву или в Петроград
можно. Ученье - это великое дело!

Морская школа для нас! Это уже было началом той жизни, о которой мы так
долго мечтали.

Николай Иванович и Чижов попрощались с дедом Максимычем. Чижов весело
подмигнул ребятам:

- А на грузовике, я думаю, вы не отказались бы прокатиться?

Тут поднялся такой шум и гам, что Николай Иванович, смеясь, даже закрыл уши
ладонями, а наш старый кот Матроско в испуге вскочил на печку и с
удивлением выглядывал из-за занавески.

Хотят ли ребята прокатиться на грузовике? Да кто же откажется от такого
удовольствия! Ведь еще никому из нас никогда в жизни не приходилось
кататься на автомобиле.

Ребята бросились во двор. И я схватился за шапку.

- А ты куда? - спросила мама. - Тебе еще рано на улицу. Можно только
завтра, с понедельника.

Я был в отчаянии. Все ребята поедут на грузовике, а я должен сидеть дома!

- Сегодня тепло, - сказал Николай Иванович. - Мы его в кабину посадим.

Конечно, это очень здорово - ехать в кабине. Важно! Однако в кузове
веселее. Все вокруг видно - и впереди, и сзади, и по сторонам. И кроме
того, можно переговариваться с ребятами.

Я попросил, чтобы меня посадили в кузов.

Машина была старая, и шофер долго крутил рукоятку, пока, наконец, мотор не
зафыркал. Грузовик тронулся, ребята покачнулись и в восторге засмеялись.

Мы выехали на набережную речки Соломбалки, и машина пошла быстрее. Костя
стоял, держась за решетку кабины, и высоко держал свой красный флаг.

Перед мостиком грузовик остановился, пропуская лошадь с водовозной бочкой.
В этот момент в кузов забралось по крайней мере еще человек десять
соломбальских мальчишек.

С мостика машина понеслась по Соломбале с невероятной скоростью, какую
только мог развить старый мотор.

Мы сидели, держась за борта кузова и друг за друга, и кричали. Но мы не
слышали даже своих голосов. Весенний ветер шумел в ушах и уносил крики
далеко-далеко.

По сторонам у домов мелькали красные флаги и на стенах - такие же красные
полотнища со словами, которые мы повторяли: "Да здравствуют Советы!"

А навстречу, с теплым ветром и с возбужденными криками первых перелетных
птиц, на Соломбалу наступала наша весна.

                      --------------------------------

[1] Строп - петля из веревки (троса) для подъема груза.

[2] Зюйдвестка - непромокаемый головной убор.

[3] Рюжи - особый вид рыболовных снастей.

[4] Карбас - поморская лодка.

[5] Кок - повар на судне.

[6] Кнехт - железная причальная тумба на палубе

[7] Эти легенды не соответствуют действительности. Соломбала - означает
болотистая местность. Название дано задолго до приезда Петра.

[8] Пришвартоваться - привязать судно канатами или тросами к причальным
тумбам берега.

[9] Банка - скамейка на лодке.

[10] Зуйками называли мальчиков, работавших на промысловых ботах.

[11] Бак - носовая часть палубы.

[12] Регистр - учреждение, проверяющее исправность пароходов.

[13] Клотик - верхушка мачты.

[14] Лаг - прибор для измерения скорости судна.

[15] Отбивать склянки - ударами в колокол сообщать время, часы.

[16] Шпангоуты - поперечные крепления судна.

[17] Христиания - старое название столицы Норвегии Осло.



Часть вторая
МОРСКАЯ ШКОЛА

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЕРОЙ ТРУДА

На первой весенней рыбалке дед Максимыч простудился и захворал. Болезнь
свалила старика в постель, и это, конечно, было для него большим горем.
Обидно лежать на кровати и прогреваться малиновым чаем, когда вода в речках
спала и проходит самое лучшее время рыбацкого промысла.

Течение на Северной Двине и на Кузнечихе стало совсем кротким. Начались
беломорские приливы и отливы: каждые четверть суток вода меняет свое
движение - то вверх идет по реке, то вниз.

Черемуха отцвела и завязала узелки для ягод. На дальних речонках кувшинки
уже распластали на водной глади, словно на столе, широкие листья - зеленые
блюдца. А пройдет неделя, другая - и водяные лилии раскроют свои чистые и
нежные фарфоровые лепестки. Движимые беспокойным течением, будут покачивать
крепкими головками ярко-желтые балаболки.

На берегах у самой воды поднялась осока. Трава эта злая, коварная: сорвешь
ее - руку до крови порежешь. В воде частый ситник встал и укрывает в своих
зар