ыстрый взгляд на его руку и, сморщившись, жа-
лобно запричитал:
   - Ну сколько раз я просил не делать финальный трюк! Ну зачем вам  это
было нужно?.. Это же не стационарный, это же передвижной цирк. Ну нет  у
нас условий... Нету! Что это вам - Москва,  Ленинград,  что  ли?!!  Боже
мой!.. Ну вызовите кто-нибудь "Скорую помощь"!
   Прибежал Третьяков - руководитель труппы акробатов-прыгунов.  Отстра-
нил девушку в белом халате, деловито осмотрел руку Волкова и быстро ска-
зал:
   - Невезуха, Димка... Прямо такая невезуха, что дальше  ехать  некуда.
Вправлять надо...
   - Сейчас "Скорую" вызовут, - сказал директор.
   - Какую там "Скорую"! - махнул рукой Третьяков.  -  Сейчас  вправлять
надо. А то потом запухнет и не разберешь, что где.
   Он отыскал глазами девушку-фельдшера и распорядился:
   - Тащи шприц, новокаин и пару ампул хлорэтила. Быстро давай!  Стасик!
Поищи какое-нибудь шмотье мягкое... Так. Клади его под  голову...  Поря-
док. Димка, повернись чуть-чуть на бок. Можешь?..
   Прибежала девушка-фельдшер и протянула Третьякову шприц и новокаин.
   - Чего ты мне шприц суешь?! - возмутился Третьяков. - Обезболивай ему
локоть! Сумеешь?
   - Сумею, - кивнула девушка.
   - Потерпи, Димка, - мягко сказал Третьяков. - Сейчас все будет в ажу-
ре...
   Девушка уже набирала новокаин в шприц.
   - По сколько? - спросила она Третьякова и шмыгнула носом.
   - Давай три укола по двадцать кубиков, и порядок, - ответил Третьяков
и повернулся к Волкову: - Помнишь, в пятьдесят седьмом в Саратове на ре-
петиции у меня плечо выскочило? Тоже три укола по двадцать кубиков, хло-
рэтилчиком подморозили, я и не слышал, как мне его на место поставили...
   Девушка сделала первый укол. Волков скрипнул зубами и мгновенно вспо-
тел.
   Третьяков погладил Волкова по голове и сказал Стасику:
   - А ты дуй в буфет и притащи коньяку! Сейчас наш Димуля примет двести
- и как рукой все снимет!..
   - Никакого коньяку! - неожиданно жестко произнесла девушка. - Еще но-
вости!.. Алкоголь нейтрализует обезболивающие средства...
   Третьяков смутился.
   - Я думал как лучше, - пробормотал он. Затем  огляделся,  словно  ища
поддержку, и увидел своих прыгунов. - А ну валяйте отсюда! - рявкнул  он
грозно. - Ишь собрались, как на поминки! Давайте, давайте! И так воздуху
никакого...
   Через десять минут кость была вправлена в сустав, и обессиленный Вол-
ков глубоко вздохнул.
   - А теперь тугую повязочку - и будьте здоровы, живите богато!  -  ра-
достно сказал Третьяков, и было непонятно, к кому он сейчас  обращается,
к Волкову или к девушке.
   Волков слабо улыбнулся, а  девушка,  стыдясь  своей  растерянности  и
слез, огрызнулась:
   - Будто без вас не знаем!
   И, уже забинтовывая руку Волкова, с достоинством сказала всем стоящим
вокруг:
   - В таких случаях фиксация конечности - первое дело.
   В больницу Волков отказался ехать. Он еще полежал в гардеробной,  по-
курил с Третьяковым и выслушал не одну историю о травмах, падениях и пе-
реломах. Каждый, кто заскакивал проведать Волкова, считал  своим  долгом
рассказать о каком-нибудь случае из собственного опыта или  уже  извест-
ную, ветхозаветную байку про то, как какой-то воздушный гимнаст сорвался
с трапеции, ляпнулся с высоты в семнадцать метров, встал, раскланялся  и
ушел с манежа под гром аплодисментов. А на следующий  день  работал  как
зверь! Еще даже лучше...
   Каждая такая история кончалась счастливо и героически. О переломах  и
травмах говорили подчеркнуто пренебрежительно, громко смеялись,  напере-
бой чиркали спичками и зажигалками,  когда  Волков  хотел  прикурить,  и
только изредка тревожно поглядывали на Волкова - не плохо ли ему? И, по-
нимая, что плохо, еще громче хохотали, вспоминали совсем уже невероятные
случаи, презрительно ругали передвижные цирки и проклинали тот час, ког-
да отдел формирования программ загнал их в эту "передвижку", в этот пар-
шивый среднеазиатский городок...
   Раза три приходила девушка-фельдшер, достойно щупала пульс у  Волкова
и морщила носик, когда ей предлагали выпить. Третьяков все-таки притащил
бутылку коньяку и тарелку с дорогими конфетами. Стасик  где-то  раздобыл
лимон, нарезал его и сервировал "стол".
   Волков и Третьяков выпили по стакану, а Стасик  отказался.  Третьяков
за это похвалил Стасика и начал было длинный разговор о  вреде  пьянства
среди цирковой молодежи вообще. Но Волков прервал его, сказав, что  Ста-
сик совершенно не пьет и поэтому страстное выступление Третьякова воспи-
тательного значения не имеет.
   Третьяков расхохотался, набил карман девушки  конфетами  и  попытался
назначить ей свидание на вечер.
   Она тут же оправилась от состояния неуверенности и, выйдя  из  гарде-
робной, презрительно бросила Третьякову:
   - Господи! Старые, а туда же...
   Третьякову было тридцать девять, и это его обидело. Он  слил  остатки
коньяка в один стакан, залпом выпил и обиженно сказал, глядя на закрытую
дверь:
   - Скажите пожалуйста!..
   Так шел этот день.
   И только когда прозвенел первый звонок вечернего представления,  Вол-
ков приподнялся с реквизитного ящика и сказал Стасику:
   - Ну что, старик, домой потопаем?
   Экследитор цирка снял им отдельную двухкомнатную квартиру на  окраине
городка. Хозяева квартиры уехали на два месяца в горы, и Волков со  Ста-
сиком жили в этой квартире припеваючи.
   Третьяков был раздражен и почему-то ругал Среднюю Азию.
   - Ты зря выпил, - сказал ему Волков. - Тебе же еще работать на вечер-
нем.
   - Не боись,- ответил Третьяков. - Я сегодня в работу не иду.  Сегодня
вечером пробуем на мои трюки одного огольца из училища. Так что я только
на пассировку выйду...
   - Это какого же огольца? - поинтересовался Волков. Его мутило от  бо-
ли, и сильно кружилась голова. И он старался быть  занятым  еще  чем-ни-
будь, кроме боли.
   - Ну новенький у меня такой... Сергиенко, - грустно сказал Третьяков.
- Хороший паренек. Куражливый...
   - А, это который в плечи с купэ ловит? Школьный пацан...
   - Молодой, вот что главное... - вздохнул Третьяков.
   - А мы? - подмигнул ему Волков и, покачнувшись, осторожно, чтобы Ста-
сик и Третьяков не заметили, придержался правой рукой за косяк двери.
   - А мы тоже... молодые. Но уже не очень, - усмехнулся Третьяков. -  В
этом она права.
   - Ладно, ладно, - рассмеялся Волков. - Не развращай мне Стасика. Юный
партнер зрелого мастера должен верить в неиссякаемые  силы  своего  мэт-
ра...
   - Я и верю, - сказал Стасик.
   - И на том спасибо. Сделай, сынок, дяде ручкой, и попробуем уползти в
норку...
   За кулисами прозвенел второй звонок. Третьяков мотнул головой, словно
хотел стряхнуть с себя печаль, и сказал Волкову:
   - Дима, я после представления возьму чего-нибудь и зайду к тебе. Ста-
сик нам кофе сварит...
   - Нет, - сказал Волков. - Не приходи. Я попробую отлежаться.
   - Ладно, - согласился Третьяков. - Тогда  до  завтра.  У  вас  деньги
есть?
   - Есть, - сказал Стасик.
   - А то смотрите... Мне тут главк премийку подбросил.
   ...Домой добирались долго - с остановками, перекурами.  Через  каждые
пятьдесят-шестьдесят метров Волков присаживался на теплый каменный  бор-
тик арычного мостика и молча сидел минут десять. Стасик  стоял  рядом  и
страдал от сознания своей вины и беспомощности. Затем Волков  протягивал
руку, Стасик поднимал его, и они шли дальше для того, чтобы  снова  при-
сесть на бортик следующего арычного мостика.
   Дома Волков снял туфли, с помощью Стасика  взгромоздился  на  высокую
кровать и закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному и перестать контро-
лировать каждое свое движение, вслушиваться в то, что говорит Стасик,  и
подыскивать наиболее удобный для Стасика ответ.
   - Может быть, тебе кофе сварить? - спросил Стасик.
   - Да нет, не стоит... - ответил Волков, не открывая глаз.  -  Я  хочу
попытаться уснуть.
   - Тебя накрыть чем-нибудь?
   - Не нужно, Стас... Жарко.
   - Сигареты оставить?
   - Оставь. Иди к себе, ложись, отдохни. Ты тоже перепсиховал, измучил-
ся...
   - Может быть, нам действительно выбросить этот трюк, а?
   - Не говори чепухи.
   - Ты слышал, что директор сказал?
   - Директор - глупый, трусливый администратор. Иди отдохни... Я позову
тебя, партнерчик. Иди.
   Часа через два Волкову стало совсем худо. Боль начиналась  в  руке  и
разливалась по всему телу. Волков задыхался. Его бросало то в жар, то  в
озноб. Мерещилась квкая-то чертовщина, откуда ни возьмись возникла музы-
ка - старые, пятнадцать-двадцать лет тому назад слышанные мелодии... По-
вязка врезалась в руку, и Волкову казалось, что если он снимет  повязку,
то сможет глубоко вздохнуть и ощущение  удушья  пройдет  немедленно.  Но
снять бинты не было сил, и Волков лежал неподвижно. Изредка он  открывал
глаза, и тогда музыка исчезала. Какое-то время Волков пытался сосредото-
чить свой взгляд на большом цветастом термосе. Этот  термос  Волков  уже
несколько лет возил с собой, и в каждом городе, в каждом новом гостинич-
ном номере или в каждой чужой комнате термос с фантастическими  розовыми
цветами и ярко-синими колибри был олицетворением дома. Это был самый ре-
альный предмет волковского существования. Только он,  нелепо  раскрашен-
ный, старый китайский термос, мог вернуть сейчас Волкова  из  забытья  в
реальную боль.
   За окном, на маленьком заводике цементных плит,  равномерно  и  глухо
стучал насос. Может быть, насос, его точный ритм и не давали уснуть Вол-
кову. Очень ровно стучал насос...
   Волков оторвал взгляд от термоса и закрыл глаза. И тогда, слушая стук
насоса, он услышал стук собственного сердца. Сердце стучало в унисон на-
сосу цементного завода. Сначала Волков лежал спокойно  и  с  удивлением,
отстранившим боль, слушал слитные звуки насоса и сердца. Их точное  сов-
падение поражало. А потом в мозг стал вползать ужас: а вдруг насос оста-
новится?! Насос цементного завода и сердце Волкова  слились  воедино,  и
теперь Волков лежал и молил бога, чтобы кто-нибудь  не  выключил  насос.
Если там, за окном, сейчас выключат насос - здесь, в комнате, остановит-
ся сердце!..
   Волков, беспомощный и неподвижный, лежал и ждал смерти.
   А потом сердце стало стучать быстрее и выпало из  четкого  ритма  за-
водского насоса. От учащенного сердцебиения Волков стал задыхаться и ус-
покаиваться. Теперь пусть выключат насос!.. Волков сам  по  себе,  насос
сам по себе...
   Так, задыхаясь, он задремал, и ему привиделся уличный бой, и его  ав-
томат мог стрелять одиночными, да и то заклинивал после каждого  выстре-
ла, сволочь...
   - Стаси-и-ик! - закричал Волков.
   - Я здесь, Дима... Я здесь... Вот я... - Стасик одной рукой приподнял
голову Волкова, а другой вытер слезы и пот с его лица.
   - Стасик... Ты здесь?..
   Воспаленными глазами Волков посмотрел на Стасика и слабо проговорил:
   - Ты прости меня.. Мне все какая-то дрянь чудится...
   - Дима, - осторожно сказал Стасик. - Дима, ты очень горячий.
   - Я тебя разбудил? - Волков уже пришел в себя.
   - Нет. Я читал. Дима, ты такой горячий!..
   - Давай бинты снимем.
   - Что ты! Что ты!
   - Давай снимем, Стасик... Посмотри, как врезались.
   Из-под белых бинтов выползла багровой опухолью кисть руки Волкова.
   - Видишь? - сказал Волков. - Давай снимем. Может, легче будет.
   - У тебя и плечо опухло...
   - Я повернусь, а ты тихонечко сматывай бинт.
   - Ладно.
   Стасик стал осторожно разматывать повязку.
   Рука совсем потеряла форму. Она опухла от плеча  до  пальцев,  опухла
неровно, бугристо, а в районе локтя была расцвечена  белыми  и  красными
полосами.
   - Что это? - испуганно спросил Стасик.
   - Черт его знает... - ответил Волков. - Я такого еще не видел. Прику-
ри мне сигаретку...
   Стасик прикурил сигарету, передал ее Волкову и быстро проговорил:
   - Дима, я побегу на улицу, попробую поймать какую-нибудь машину...  Я
в один момент... Мы в больницу поедем.
   Волков понял, что останется один.
   - Не уходи, Стас!.. Не уходи...
   - Ну что ты, Дим? Я же в одну секунду...
   - Не уходи, Стас... - повторил Волков и спустил ноги с кровати. -  Мы
с тобой вместе найдем машину.
   ...Не было никаких машин на этих теплых  черных  улицах.  Они  пешком
пришли в больницу. Стасик втащил Волкова в приемный покой, уложил его на
белую пятнистую клеенчатую кушетку, а потом  долго  и  сбивчиво  пыталея
объяснить дежурному врачу все, что произошло сегодня в цирке и дома.
   Но Волков этого не слышал...
   Стасик стал его партнером два года назад. Номер,  в  котором  работал
Волков последние несколько лет, рассыпался, и Волков около полугода  ис-
кал себе партнера.
   До Стасика Волков работал с двумя партнершами - Кирой Сизовой и  Мил-
кой Болдыревой. Обе были замужем, мужья тоже работали в цирке и виделись
со своими женами два-три раза в год, если не  считать  тех  трех-четырех
дней за пару месяцев, когда цирки стояли рядом - километрах в восьмистах
друг от друга. Тогда партнерши Волкова улетали к своим мужьям на то вре-
мя, пока поезд будет тащить багаж и артистов всей остальной программы  в
следующий цирк. Такими переездами пользовались и мужья. Они тоже  приле-
тали к своим женам, а потом снова улетали в очередные цирки, перессорив-
шись и перемирившись за эти пятьдесят - шестьдесят часов неумелой супру-
жеской жизни...
   Изредка их номера соединяли в одной программе, но, когда вдруг прихо-
дил приказ расформировать программу и разослать  все  номера  по  разным
циркам, Волков каждый раз с удивлением замечал, что Милка и Кира  упако-
вывают свой личный багаж без особых огорчений. Из таких разлук мужья то-
же не устраивали никаких трагедий, и они  разъезжались  в  разные  концы
страны весело и облегченно...
   А через месяц все начиналось сызнова:  двухдневные  свидания,  ссоры,
примирения и нескончаемый поток писем в  Москву,  в  отдел  формирования
программ, с просьбой соединить номера, так как жизнь-то рушится...
   Все это еще осложнялось тем, что Волков любил Милку Болдыреву.  Любил
давно, с первых дней совместной работы; любил нежно,  затаенно,  никогда
не говоря Милке о своей любви.
   И номер распалсл. Поначалу Волкову предложили взять двух  девочек  из
циркового училища, сесть с ними на репетиционный период  в  каком-нибудь
тихом цирке и повторить свой прежний номер. Волков съездил  пару  раз  в
училище, посмотрел выпускной курс и твердо решил не возвращаться к  ста-
рому номеру.
   В какой-то момент ему показалось, что даже более молодые и  красивые,
более техничные и смелые девочки не заменят ему Милку и Киру, с которыми
он проработал больше пяти лет и был в курсе всех их увлечений,  семейных
неурядиц и болезней их детей...
   Кира с Милкой очень здорово на два голоса пели "Куда бежишь, тропинка
милая..." и еще одну песню. Начало той песни Волков не  помнит,  но  там
такие строчки были: "Как у нас за околицей дальнею застрелился чужой че-
ловек..."
   Очень они здорово пели!..
   Волков отказался делать номер заново и стал подыскивать себе  партне-
ра, с которым можно будет отрепетировать сильные трюки, отойти от  кано-
нов жанра и создать совсем-совсем новый номер. Какой, он еще  и  сам  не
знал толком. Важно было не повторить известные  традиционные  образцы  -
это Волков понимал ясно к четко. Или уходить из цирка к  чертовей  мате-
ри...
   Впервые Волков почувствовал желание уйти из цирка три года  назад,  в
Хабаровске. Что-то тогда сломалось в нем, что-то произошло такое, отчего
Волкова стало мучить желание уйти из этого номера, из цирка, уехать куда
глаза глядят и начать жизнь заново. Как после демобилизации, когда воен-
ных летчиков стали увольнять из армии, а в ГВФ попасть не  было  иикакой
возможности.
   Это тогда Волков правильно сделал, что в цирк ушел. Дай бог  здоровья
этому пижону, лейтенанту Королю!
   Волков еще в пятьдесят первом встретил его случайно, и Король  позна-
комил его с руководителем номера "Воздушный полет".
   За семь лет, что Волков проработал в "полете", он многому научился.
   Когда умер руководитель, в прошлом лучший  полетчик  русского  цирка,
партнеры разъехались кто куда, а "полет" расформировали.
   Через год Волков уже работал с Милкой и Кирой...
   Да, конечно, это началось с Хабаровска. А может быть, раньше? Нет,  с
Хабаровска. Раньше Волков все еще на что-то надеялся, все ждал чего-то.
   В Хабаровске все артисты программы жили в длинном одноэтажном  бараке
во дворе цирка. Сквозь весь барак от торца до торца тянулся узкий  кори-
дор. По обеим сторонам коридора были небольшие комнатки, разделенные щи-
товыми стенками. Коридор был застлан прогибающимися досками, и во  время
дождей сквозь щели проступала вода, а когда дождей не было -  доски  под
ногами пружинили, снимали с человека часть его веса и при ходьбе  давали
ему то чуть-чуть нереальное ощущение  легкости,  которое,  испытав  один
раз, хочется чувствовать ежедневно, ежеминутно. Вот такая маленькая  по-
беда над земным притяжением... И Волков с удовольствием ходил  по  этому
коридору, стараясь точно уловить темп прогиба каждой доски.
   Тогда он работал с Кирой и Милкой.
   Все холостые жили в правом крыле барака, все семейные - в левом.
   Волков и Милка занимали две крайние  комнатки,  и  их  разделяла  то-
ненькая фанерная стена. Кира с дочерью жила в левом крыле. Она откровен-
но завидовала Милке, которая оставила сына своей матери и приехала в Ха-
баровск одна. Мужья работали в других цирках, и последние несколько  ме-
сяцев отдел формирования программ то ли забывал соединить все три номера
вместе, то ли не делал этого сознательно.
   - Вот отработаете Дальний Восток,  обязательно  соединим!  -  сказали
Милке и Кире в Москве.
   А Дальний Восток - это верных пять месяцев:  Владивосток,  Хабаровск,
Уссурийск... А там, глядишь, и Красноярск на обратном пути воткнут.  Пе-
реезды, простои, то, се, пятое, десятое... Так полгода и наберется.
   На прошлой неделе в Хабаровск после отпуска  приехал  жонглер  Ванька
Зарубин. Встретились, посидели, выпили.  Ванька  возьми  и  брякни,  что
Игорь Болдырев - Милкин муж, полетчик из номера Серебровских - в  Минске
такую бабу на представление приволок, что все ахнули. Киноартистка. И  в
том фильме играла, и в этом... Закачаешься!
   А Милка закурила и спокойно сказала всем:
   - Господи, да что я, не понимаю, что ли? Шутка  ли,  пять  месяцев  в
разных концах света.
   Она даже склонила голову на плечо Зарубину, рассмеялась и добавила:
   - Ну и пусть! Он в Минске с киноартисткой, а я, Зарубин, здесь с  то-
бой закручу так, что дым коромыслом пойдет. Точно?
   - Точно... - закричал Ванька и положил руку Милке на колено.
   - Убери руку, болван несчастный! - зло сказала Милка, погасила  сига-
рету и ушла.
   ...Ночью Волков лежал, курил и слушал, как тихонько всхлипывает Милка
за фанерной перегородкой. Слышен был каждый вздох, каждый шорох.  Иногда
Волкову казалось, что фанерная стенка даже усиливает  звук,  делает  его
еще более реальным.
   Вот Милка чиркнула спичкой, и в ту же секунду  на  стене  со  стороны
комнаты Волкова засветился нежным оранжевым светом маленький кружок  под
афишей. В фанере была дырка, и Волков, как только въехал в эту комнатен-
ку, сразу же завесил ее афишами.
   Погас оранжевый кружочек, и Волков почувствовал запах Милкиной  сига-
реты. Минуту они оба молчали, а потом Милка откашлялась и спросила:
   - Ты не спишь?
   - Нет.
   - А я, дура, плакать громко боялась...
   - Не бойся.
   И еще минуту они покурили молча.
   - Димуля, - сказала Милка, - ты не можешь тихонечко  придвинуть  свою
кровать к моей стенке?
   Волков встал, поднял кровать и осторожно перенес ее к противоположной
стене.
   Он стоял посередине маленькой фанерной комнатки и не отрываясь  смот-
рел в окно на огромную неправдоподобную луну, и сердце его  стучало  так
громко, что Волков зажал всю левую сторону груди ладонями, боясь, как бы
стук его сердца не был услышан Милкой...
   - Ну что же ты? - шепнула Милка. - Ложись...
   По