но только знать,  что
он закончит работу и приедет. Отдохнет, поживет и  уедет.  Гервасий  Ва-
сильевич проводит его и снова ждать будет...
   Как-то вечером в больницу пришел Хамраев и увел Гервасия  Васильевича
к какому-то своему приятелю на серебряную свадьбу. Было шумно,  пьяно  и
торжественно-весело. Гервасий Васильевич сидел со стариками, и  ему  как
почетному гостю был поручен ритуальный дележ бараньей головы. Хамраев  и
отец жениха стояли за спиной Гервасия Васильевича и тихонько подсказыва-
ли ему правила разделки, а еще - что кому давать. В этом обычае был  ка-
кой-то неясный для Гервасия Васильевича смысл, и из всех правил  он  за-
помнил только то, что "уши - детям".
   От усталости Гервасий Васильевич сильно захмелел, и Хамраев пошел его
провожать. По дороге Гервасий Васильевич  несвязно  и  сбивчиво  пытался
рассказать Хамраеву все, о чем думал последние дни. О себе, о Волкове  и
о многом другом.
   Хамраев держал Гервасия Васильевича под руку и молча кивал головой.
   Изредка он говорил:
   - Осторожнее.
   Или:
   - Здесь ступенька...
   - Давайте лучше обойдем арык...
   Уже у самых ворот Гервасию Васильевичу показалось, что  Хамраеву  все
это неинтересно, что весь этот разговор  он  воспринимает  как  болтовню
нетрезвого старика и ждет не дождется, когда этот старик угомонится.
   Гервасий Васильевич обиделся, замолчал на полуслове и устыдился  себя
до ярости. Он освободился от руки Хамраева и подчеркнуто холодно  попро-
щался с ним. Хамраев удивленно пожал плечами, пожелал ему спокойной ночи
и ушел.
   Всю ночь Гервасию Васильевичу было плохо - болело сердце,  мутило,  а
под утро разыгралась такая изжога, что Гервасий Васильевич стонал от от-
чаяния, слонялся в одних трусах по комнате и тщетно  пытался  вспомнить,
где лежит пакетик с содой...
   Спустя неделю Хамраев привел к Волкову моложавого человека в красивых
сандалиях и белоснежной рубашке. Из рукавов короткого халата выглядывали
тонкие темные руки с длинными пальцами и чуть синеватыми ногтями.
   - Вот, - сказал Хамраев. - Знакомьтесь, Дима.  Это  Гали  Кожамкулов.
Герой Советского Союза. Единственный в нашем городе. И в  то  же  время,
заметьте, пропорционально населению, у нас Героев больше, чем в  Москве.
Здорово?
   - Грандиозно! - улыбнулся Волков. - Здравствуйте. Садитесь, пожалуйс-
та.
   Кожамкулов осторожно присел на стул. Он быстро оглядел палату  узкими
припухшими глазами и машинально вытянул из кармана сигареты. Потом  пос-
мотрел на Волкова и спрятал сигареты в карман.
   - Напрасно, - с сожалением сказал Волков.
   Кожамкулов вопросительно взглянул на Хамраева.
   - Черт с вами, - сказал Хамраев. - Курите. Может быть, в табачном ды-
му легче снюхаетесь. Погодите, я только плотнее прикрою дверь и распахну
окно.
   Кожамкулов и Волков закурили, а Хамраев  взялся  просматривать  новый
номер "Иностранной литературы", утром принесенный  Гервасием  Васильеви-
чем.
   - Сами из Ленинграда? - с легким акцентом спросил Кожамкулов.
   - В общем-то из Ленинграда, - ответил Волков.
   - Почему "в общем"?
   - Редко там бываю... - сказал Волков и подумал, что  Кожамкулов,  на-
верное, из тех людей, которые не терпят приблизительности и неопределен-
ности. Таким людям все подавай в масштабе один к одному.
   - Изумительный город, - томно сказал Хамраев.
   - Был там? - спросил Кожамкулов.
   - Был пару раз...
   - А я жил там, - сказал Кожамкулов. - Два года и три месяца.
   - Где?
   - Басков переулок, семь, квартира одиннадцать. Комнату снимал.
   - Гали Кожамкулович - начальник местного аэропорта, - пояснил  Хамра-
ев. - Он в Ленинграде в какой-то там авиашколе учился...
   - Зачем "в какой-то"? - строго сказал Кожамкулов.- В  Высшем  училище
Гражданского воздушного флота. На Литейном, знаешь?  Около  Центрального
лектория.
   - Знаю, - сказал Волков. - Я там жил напротив. До войны.
   - Где кафе-автомат?
   - Нет. За углом, на Семеновской.
   - Где такая?
   - Это по-старому Семеновская... На Белинского.
   - Так и говори, - сказал Кожамкулов. - Знаю. Там у меня друг  комнату
снимал. А потом задолжал хозяйке за три месяца и женился на ней.
   Волков и Хамраев засмеялись. Кожамкулов подождал, когда они  переста-
нут смеяться, и со вздохом добавил:
   - Очень красивая у него была хозяйка. Не так чтобы молодая, но краси-
вая. Видная из себя женщина.
   Хамраев посмотрел на часы и сказал:
   - Вы уж меня простите, я вас оставлю на полчасика. У меня тут еще ку-
ча дел... И не курите много.
   Когда за Хамраевым закрылась дверь, Кожамкулов пододвинул стул к кро-
вати Волкова и спросил, глядя на него немигающими узкими глазами:
   - Ты какую школу кончал?
   - Чкаловское военно-авиационное училище...
   - На чем летал?
   - На "По-2"... "СБ" еще застал. Кончал на "пешках".  Переучивался  на
"Ту-2"...
   - Почему ушел?
   - По сокращению.
   - Летал плохо? - прямо спросил Кожамкулов.
   - Нет, - твердо ответил Волков. - Летал хорошо. По сокращению.
   С Кожамкулова спало напряжение, и он задвигался на стуле, устраиваясь
поудобнее.
   - У тебя пепельница есть? - спросил он.
   - Посмотри на подоконнике, - сказал Волков.
   Не вставая со стула, Кожамкулов вытянул шею и посмотрел в сторону ок-
на.
   - Нету там ничего.
   - Тогда стряхивай сюда, - сказал Волков. - В блюдце. Я  все  время  в
блюдце стряхиваю.
   Они немного помолчали. А потом вдруг Гали Кожамкулов  стал  рассказы-
вать Волкову про себя: про то, как учился в школе морской  авиации,  как
Героя получил, как в пятидесятых годах тоже попал  под  сокращение,  как
его отстоял командующий ВВС округа и как уже потом сам  Кожамкулов  оби-
делся и уволился из армии. Сейчас бы, конечно,  этого  не  случилось,  а
тогда сплеча рубили - самолеты списывали,  летчиков  увольняли...  Очень
тогда обиделся Кожамкулов.
   - Тебе сколько? - спросил Волков.
   - Я уже старый, - ответил Кожамкулов. - У меня внук скоро будет.  Со-
рок четыре мне... Выйдешь из больницы, что думаешь делать?
   Волков неопределенно хмыкнул.
   - В цирке выступать будешь? - спросил Кожамкулов.
   - Смогу, так буду.
   - А если не сможешь?
   - Не знаю.
   Кожамкулов закурил новую сигарету и не мигая уставился на Волкова:
   - Вот что. Сможешь - не сможешь, зачем тебе цирк? Ты не мальчик.  За-
чем тебе кувыркаться! Люди смотрят, а мужчина кувыркается как  петрушка.
Нехорошо. Не к лицу. Мужчина ведь... И потом, как ты можешь жить так? Ты
же авиатор.
   - Когда это было!.. - усмехнулся Волков.
   - Когда бы ни было. Ты сколько летал?
   - Шесть лет.
   - Шесть лет! Как же ты мог забыть? Три дня нельзя забыть, а ты  шесть
лет забыл! Я не говорю садись за штурвал, шуруй по газам, лети. Я говорю
- давай работать в авиации. Диспетчером будешь. Все рейсы в твоих руках.
А заведешься - и подлетнуть можешь. Я тебе сам вывозные дам. И климат  у
нас лучше. Тумана нет, сырости нет. В горы ходить будешь. Ты  не  молчи.
Ты думай...
   Будто Волков и не думал. Будто он сам никогда не хотел из цирка уйти.
Но не потому, что мужчине не к лицу кувыркаться на людях. Что он понима-
ет в цирке? Что он смыслит в том, чему Волков отдал тринадцать лет  жиз-
ни?! И за тринадцать лет Волков таких, как этот, десятки видел. Для  них
что цирк, что театр, что художник, что писатель -  все  несерьезно,  ба-
ловство одно. А вот то, что они делают, это да! Это необходимо. И  судят
вкривь и вкось обо всем, о чем понятия ни на грош не имеют. Разговарива-
ют с актерами ласково-пренебрежительно, водку с  ними  охотно  пьют,  на
"ты" легко переходят, а потом в компании презрительно хвастают: дескать,
помню, сидели мы с Мишкой таким-то (называюх фамилию  известного  артис-
та). Ну чудик! Начнет представлять - живот надорвешь!.. Легко живет, со-
бака. Ему бы в нашем котле повариться!
   И все врет: и то, что "представлял Мишка", и то,  что  "легко  живет,
собака"... Врет без зазрения совести. Да нет. Не врет,  пожалуй.  Скорее
всего, убежден в этом свято, купечески.
   Лучше бы врал...
   Шесть лет авиации, видишь ли, нельзя забыть, а тринадцать  лет  цирка
можно? А что ты знаешь про цирк? Про репетиции изнурительные, про  ежед-
невную победу над собственным страхом, про восторг, радость неописуемую,
когда трюк получился! Два года не получался, а вот наконец получился,  и
сам черт тебе не брат!.. А про ахиллесовы сухожилия, которые в  холодном
манеже рвутся пистолетным выстрелом и двадцатилетнего акробата-прыгуна в
одну секунду делают инвалидом третьей группы, знаешь? А тебе партнер  на
ночь горячие ванны для рук делал каждый вечер? Потому что суставы опуха-
ют, пальцы в кулак не сжимаются, ложку не держат...
   А мордочки детей на воскресных утренниках ты видел? Когда они  визжат
от хохота, замирают от ужаса, ахают... Ты им снился когда-нибудь?
   А про трагедии стареющих цирковых тебе что-нибудь известно? Когда по-
летчик-вольтижер полжизни репетирует тройное сальто, и, пока  он  молод,
оно у него не получается, потому что опыта не хватает, а к тридцати пяти
годам, набравшись этого самого опыта,  воспитав  в  себе  нечеловеческое
чутье и реакцию, вдруг понимает, что ему так никогда и  не  сделать  это
тройное сальто. Пришел опыт - ушла молодость. Покинула полетчика бешеная
скорость вращения, бездумная храбрость, неутомимость, которые так  необ-
ходимы для выполнения тройного сальто. И не сделает он его уже  никогда.
Потому что ничего в жизни не дается даром.
   - Что с тобой? - спросил Кожамкулов. - Врача позвать?
   Волков не ответил.
   - Я за доктором сбегаю... - сказал Кожамкулов.
   Уж если уходить из цирка, так не из презрения к нему, не из жалости к
себе. Вот если ты вдруг понял, что торчишь здесь, как по шляпку вбитый в
стену гвоздь, - ни вперед, ни назад (вернее, только назад), тогда уходи.
Уходи и будь благодарен цирку за то, что он подарил тебе эти  тринадцать
лет...
   Или другое. Если ты любишь женщину - чужую жену, если пути-дороги ва-
ши постоянно скрещиваются и ты живешь непроходящим страхом, что  однажды
вас соединят в одной программе с ней и с ее мужем, что каждый  день  вам
придется здороваться и прощаться, поддерживать незначительные  разговор-
чики и вспоминать не то, что хочется, - уходи. Не мучай ее, не трави се-
бя - уходи. Это чужая семья, и ты не имеешь права хотя бы одного челове-
ка этой семьи делать несчастным. Уходи...
   Зачем тебе ночами не спать от ревности и  тоски  или  просыпаться  от
собственных слез и курить до утра, удивленно разглядывая сырые пятна по-
душки? Ожесточаться против ее мужа - хорошего, неглупого, веселого  пар-
ня? Зачем тебе думать о том, смог бы ты полюбить ее сына и стать ему от-
цом, раз уж никому твоя любовь и отцовство не нужны...
   Если ты действительно любишь ее - уходи  из  цирка.  Подари  ей  спо-
койствие. Чтобы не могли подружки увести ее в конец  полукруглого  заку-
лисного коридора и значительно сообщить: "Только что  из  Казани...  Там
твой бывший партнер работал..." И вглядываться ей в лицо: какое  на  нее
впечатление это произведет? Чтобы не пришлось ей,  затянувшись  сигарет-
кой, сдержать себя и постараться как можно спокойней спросить:  "Ну  как
он там? Все еще не женился?"
   Вошел Гервасий Васильевич. В створе медленно закрывающейся двери Вол-
ков увидел встревоженного Кожамкулова.
   - Что с тобой, Дима? - спросил Гервасий Васильевич. - Тебе нехорошо?
   - Нет. Все в порядке.
   - Ты звал меня?
   - Нет. То есть да... Гервасий Васильевич, вы там извинитесь за  меня.
Я хочу один побыть.
   - Хорошо.
   - И оставьте мне, пожалуйста, спички.
   А может быть, действительно бросить все, уйти  из  цирка?  Снять  ка-
кую-нибудь комнатуху здесь, неподалеку от Гервасия  Васильевича,  посту-
пить в городскую спортшколу и учить мальчишек акробатике?.. Может,  при-
дет счастье полной мерой, когда он увидит гордые, хвастливые глаза деся-
тилетних пацанов, которых он, Волков,  бывший  цирковой  артист,  научит
стоять на  руках,  крутить  сальто-мортале?  Мальчишка,  умеющий  делать
что-нибудь такое, чего не могут сделать другие мальчишки, всегда кажется
себе избранником божьим.
   Вот с ними он бы стал ходить в горы. С ними и с Гервасием  Васильеви-
чем. Если это, конечно, будет не вредно для здоровья Гервасия Васильеви-
ча.
   А если сюда снова забредет какой-нибудь передвижной цирк, вроде того,
с которым он сам приезжал? Еще, чего доброго, найдут его, жалеть начнут,
сам Волков проникнется к себе жалостью. Тринадцать лет - это тебе не ба-
ран начхал.
   Волков тогда сядет в поезд и на этот месяц уедет в Ленинград. "Перед-
вижка" все равно в маленьких городах больше месяца не стоит, а в Ленинг-
рад так или иначе Волкову придется съездить.
   А будет ли у него работать левая рука, будет ли она вообще у  него  -
это уже не так важно. Если в одно время с ним на земле живет такой чело-
век, как Володя Гречинский, то Волков не имеет права ни на  какое  слюн-
тяйство.
   Конец ноября был холодным и ветреным. Мутное низкое небо с утра  нак-
рывало горы, и невысокие лысые предгорные холмы  неожиданно  оказывались
самыми высокими точками на горизонте. Но бывали дни, когда даже их круг-
лые вершины молочно размывались спустившимся туманом, и тогда  в  городе
шел дождь и арыки пенились грязно-желтыми лопающимися пузырями.
   К вечеру туман обычно рассеивался, и холмы переставали быть высокими.
Они снова становились просто предгорными холмами, четко  впечатанными  в
подножие огромных вздыбленных гор. И если летом горы были только в шапке
белых снегов, то теперь они стояли в снеговом полушубке.
   Волков выздоравливал.
   - А в горах ночью опять снег  выпал...  -  грустно  говорила  старшая
сестра Алевтина Федоровна.- Что-то рано в этом году.
   - Пора окна заклеить, - говорил Гервасий Васильевич. - Не хватает те-
бе еще простудиться, Волков. Что пишет твой любезный партнер?..
   - По-моему, мэтр явно недооценивает могучие возможности вашего  орга-
низма, - сказал Хамраев. - Нам давно пора выпить. Я тут  несколько  дней
мотался по горныи аулам во главе одной санинспекции и, представьте себе,
на высоте полутора тысяч метров в потребсоюзовской лавке обнаружил зале-
жи изумительного французского коньяка "Наполеон"! Что-нибудь более неле-
пое вы слышали?
   - Нет, - ответил Волков.
   - Отгадайте, что я сделал?
   - Вы превратили коньячный аул в безалкогольный поселок?
   - Кто вам сказал, что вы акробат? Вы ясновидец!.. В цирке есть  такой
жанр?
   - Что-то похожее есть... Называется "мнемотехника".
   - Фу, дрянь какая! - возмутился Хамраев. - Что за отвратительное наз-
вание - "мнемотехника"!.. Изгадили великолепное загадочное ремесло!  Так
и слышится: "Краткий курс мнемотехники. Учпедгиз.  Второе,  исправленное
издание". Или: "Вечер встречи выпускников мнемотехникума". Какой ужас!..
   - Не уходите от темы, - сказал Волков. - Давайте про коньяк.
   - Пожалуйста. Я вчера зашел к нашему управляющему торгом...
   - Управляющий торгом - тоже довольно изящное сочетание.
   - Не огрызайтесь, Дима. Вам вредно. Так вот: я спрашиваю его,  откуда
в ауле "Наполеон", а он мне отвечает: "Ошибочный заброс".  Как  вам  это
нравится?! Может, "наполним бокалы, содвинем их разом"?
   - С превеликим...
   - Пойду согласую с Гервасием... Вы когда-нибудь пили "Наполеон"?
   - Пил.
   - Ну вас к черту! - огорчился Хамраев. - Вас ничем не удивишь. Но то,
что он из горного аула, вы оценили?
   - Конечно!
   - Тогда я иду просить "добро".
   Но Гервасий Васильевич категорически запретил  "Наполеон"  да  еще  и
накричал на Хамраева. А потом вдруг как-то сразу скис, растерялся и  по-
казал Хамраеву письмо от Стасика. Стасик писал Гервасию Васильевичу, что
хочет приехать за Волковым, и, если все будет в порядке, просит Гервасия
Васильевича написать в Москву, когда ему следует вылетать. Только просит
ничего не говорить Волкову. Пусть это будет для него сюрпризом...
   - Когда вы хотите выписать Волкова? - спросил Хамраев.
   - Недели через полторы...
   - Но ведь у него почти полная потеря функций левого предплечья!
   - Верно. Но функции можно восстановить месяца за два, за три, и не  в
стационаре. Ультрафиолетовые облучения. УВЧ, соллюкс,  парафино-озокери-
товые аппликации, лечебная гимнастика, массаж... Мало ли способов  изба-
вить от рубцовой контрактуры и разных  послеоперационных  неприятностей.
Важно, что есть кого лечить и у этого "кого" есть что лечить...
   Минуту они молчали. Гервасий Васильевич выбирал  из  коробка  горелые
спички и аккуратно укладывал их в ряд на столе. Хамраев смотрел в окно.
   - Интересно, он понимает, из какого положения он выбрался? - не пово-
рачиваясь, спросил Хамраев.
   - Понимает... - ответил Гервасий Васильевич. - Он был готов ко всему.
Я вам показывал последний рентген его левого локтевого?
   - Показывали, - сказал Хамраев. - Что вы собираетесь  написать  этому
парнишке?
   - А что я могу ему написать? -  Гервасий  Васильевич  пожал  плечами,
снял очки и стал протирать их полой халата. - Наверное, то,  что  сказал
вам... "Все в порядке. Прилетайте к середине декабря. Дмитрию Сергеевичу
я ничего не скажу. Будем с вами играть в сюрпризы..." Ну и так  далее...
Что в таких случаях нужно писать? Откуда я знаю?
   Стасик прилетел двенадцатого декабря, в восемь часов сорок минут утра
по местному времени. В половине десятого он уже сидел в  приемном  покое
больницы и ждал Гервасия Васильевича. У ног Стасика стояли два  чемодана
с аэрофлотскими картонными бирками. Один - маленький, элегантный -  Ста-
сика; другой - побольше, старый, из настоящей кожи, с ремнями,  крупными
медными замками, потертый и исцарапанный, в  красочных  наклейках  евро-
пейских отелей - чемодан Волкова.
   Только позавчера в Москве Стасик вытащил этот  чемодан  из  циркового
багажа, уложил в него длинную меховую куртку Волкова, его теплую  шапку,
зимние ботинки на "молнии" и свитер. Потом вспомнил, что у  Волкова  нет
перчаток, помчался в Столешников и выстоял двухчасовую очередь в магази-
не мужской галантереи,  где  в  этот  день  продавали  какие-то  особые,
сверхпрочные и ультратеплые импортные перчатки.
   - Здравствуйте, Стасик, - сказал Гервасий Васильевич.
   - Гервасий Васильевич! - Стасик вскочил  со  стула.  -  Здравствуйте,
Гервасий Васильевич. Я летел и все время думал, что скажу вам... Ну пря-
мо нет слов...
   Руки Стасика дрожали, и лицо покрылось красными пятнами.
   - Так это же чудесно! - рассмеялся Гервасий Васильевич. - Нет слов  -
и не нужно. Сбрасывайте свои зимние одежды. В Москве холодно?
   Стасик кивнул головой.
   - Отдайте кому-нибудь чемоданы. Это чей такой пестрый? Ваш?
   - Его...
   Стасик схватил руку Гервасия Васильевича и крепко пожал.
   Гервасий Васильевич похлопал Стасика по плечу и сказал.
   - Раздевайтесь, раздевайтесь. Вы что думаете, что я вас во всем  этом
в палату пущу?
   Стасик сбросил пальто и шапку на стул, подбежал к двери и стал ярост-
но вытирать ботинки о резиновый коврик.
   - Эй, девицы-красавицы! - крикнул Гервасий Васильевич дежурным  сест-
рам. - Ну-ка примите доспехи! Дайте-ка халат заморскому гостю!
   "Вот и все... - думал Гервасий Васильевич, глядя, как Стасик  неумело
натягивает халат. - Прощайте, Дмитрий  Сергеевич.  Авось  еще  свидимся.
Только вы уж не хворайте. Так всем лучше будет..."
   У палаты Волкова Гервасий Васильевич приложил палец к губам и  сказал
Стасику:
   - Сюрприз так сюрприз... Подождите здесь.
   Он зашел в палату. Волков в пижаме и наброшенном на плечи халате  си-
дел у окна и читал.
   - Ты завтракал? - неожиданно для себя спросил Гервасий Васильевич.
   - Да,- ответил Волков и запомнил страницу, на которой остановился.  -
Я давно хотел спросить вас, Гервасий Васильевич, да все забывал.  Вы  не
знаете, в городе есть спортивная школа? Ну где дети занимаются в  разных
кружках...
   - Есть, - удивился Гервасий Васильевич. - Мы у них два раза в год ме-
досмотры проводим. А зачем тебе это?
   - Нужно, - ответил Волков и