таких телеграмм!.. Мы снимаем лучший номер с программы,  и  мы  не
спрашиваем, заверен факт или не заверен!.. Что вам нужно заверять,  что,
я вас спрашиваю?!..
   ...Карцев не любил Веру. Он разошелся с ней года три тому назад  и  с
удовольствием рассказывал о прекрасных отношениях со своей бывшей женой.
Это заметно выделяло его из общего числа разведенных, которые кляли сво-
их жен и выставляли напоказ свое холостячеетво, возвращенное,  наверное,
дорогой ценой.
   А отношения были действительно хорошие. И Карцев и Вера словно  осво-
бодились из длительного безрадостного заключения и теперь были  по-хоро-
шему благодарны друг другу. Они наперебой заботились о Мишке, который то
несколько месяцев ездил по циркам с Карцевым, то отдыхал с Верой  где-то
на юге. Мишку это чрезвычайно устраивало. И только одного Мишка никак не
мог уразуметь: когда же они опять станут жить все вместе - папа, мама  и
он, Мишка? Мишке было шесть лет.
   Боже мой, что же теперь делать?.. Как же это все  произошло?  Что  же
там такое случилось?.. А может быть, ошибка?.. Может быть, все это ошиб-
ка?.. И Карцев вдруг с холодным отвращением понял, что он никакой ошибки
не хочет. Фу черт! Какая дрянь в голову лезете.. Надо же!..
   - Полет состоит из взлета и посадки, - сказала  бортпроводница.  -  И
продлится всего пятьдесят минут. Поэтому просим вас воздержаться от  ку-
рения до прибытия в аэропорт назначения.
   Курения - назначения... Аэропорт - аэроторт... Нет, напрасно их  наз-
вали бортпроводницами. "Стюардессы" лучше. "Бортпроводница" - это что-то
наглухо застегнутое. Хорошие у нее ноги, у этой бывшей стюардессы,  ныне
бортпроводницы... У Веры очень хорошие ноги. Длинные,  красивые  ноги  у
Веры...
   - Конфетку не хотите?
   - Нет. Спасибо.
   На шее у бортпроводницы висела  тоненькая  золотая  цепочка.  Крестик
там, что ли?
   - Это чей экипаж? - спросил Карцев. - Аэропорта отправления или аэро-
порта назначения?
   - Назначения, - улыбнулась бортпроводница. - Возьмите конфетку.
   - Спасибо. Не хочу.
   Не хочу ни о чем думать! Ничего не хочу...
   Десять лет тому назад Карцев стоял на  балконе  бассейна  и  тоскливо
смотрел в дрожащий зеленоватый кафель дна. Над кафелем то и дело проплы-
вали разноцветные шапочки, оставляя за собой трехсекундный  белый  бурун
вспененной воды. Это мешало Карцеву созерцать тихую дрожь зеленого кафе-
ля, и Карцев лениво злился. Он уже давно ждал Юрку Самохина, тренера  по
прыжкам в воду. Карцев еще тогда в цирке не работал. Он уже был мастером
спорта по акробатике и учился на последнем курсе института  физкультуры.
И когда наконец подошел Юрка, Карцев обернулся к нему и сказал:
   - Ну ты даешь, кореш... Сколько можно? Час, два, но  не  три  ведь...
Всему есть предел.
   Юрка стал оправдываться, говоря, что старший  тренер,  такая  собака,
требует отчетность, документацию, списки разрядников и сам не знает, че-
го хочет... Например, только сейчас говорил сорок минут про то, как  ме-
тодически правильно строить секционные занятия, будто, кроме него, никто
ничего не знает, будто все лопухи, ушами не шевелят и мышей не  ловят...
Будто он один на всем свете знает, как нужно учить в воду прыгать...
   Карцев тоскливо разглядывал высокую длинноногую пловчиху без шапочки.
Все были в шапочках, в она без шапочки. Только поэтому он и  обратил  на
нее внимание.
   - Это кто? - спросил Карцев.
   Юрка, обрадованный тем, что его задержка автоматически прощается, су-
етливо зашептал в ухо Карцеву:
   - Углядел, да? Будь здоров!.. Верочка Сергиевская, из  Москвы...  Не-
давно к нам перевелась. Представляешь? С третьего курса  инфизкульта  на
первый курс медицинского!..
   - Перворазрядница?
   - Что ты! Мастер!.. В первой пятерке Союза!..
   - Чего это ее из столицы к нам, в колыбель революции, потянуло? - ле-
ниво спросил Карцев.
   - По личным мотивам, - значительно ответил Юрка. - Ну, идем?
   - Идем.
   В этот вечер они были приглашены в дом одной  парикмахерши,  родители
которой уехали на дачу. Парикмахерша обещала привести подругу...
   Ведь все было так хорошо! Так вроде бы все наладилось... Даже  размен
квартиры, ради которого Карцев в прошлом году прилетел  из  Иркутска,  и
тот прошел тихо, спокойно, даже с некоторым налетом пижонства. Карцев  и
Вера весело ездили по коммунальным квартирам, осматривали комнаты,  под-
шучивали друг над другом, были предупредительны, любезны и так несерьез-
но и мило сообщали о причинах размена, что недоверчиво-любопытные  квар-
тирные старушенции становились еще более недоверчивыми и  даже  предста-
вить себе не хотели, что два таких хороших человека не могли  ужиться  в
отдельной квартире с ванной и телефоном. Вера была обаятельна и уступчи-
ва, Карцев остроумен и широк, и им  обоим  нравилось  производить  такое
впечатление на посторонних. А за всем этим у Карцева и, пожалуй, у  Веры
стояла густая тоска и безумное желание скорее, скорее разъехаться и  на-
конец начать все сначала...
   - Пристегнитесь ремнями, - сказала бортпроводница  Карцеву.  -  Скоро
посадка. Конфетки не желаете?
   - Не желаю, - ответил Карцев и послушно пристегнулся ремнями. -  Я  и
посадку не желаю...
   - Так в авиации не говорят, - строго сказала бортпроводница.
   - Простите меня, пожалуйста... Это я, наверное, не про посадку.
   Вера вообще обладала способностью нравиться посторонним людям. И поэ-
тому во всех их семейных неурядицах знакомые винили Карцева, его  легко-
мыслие, непрактичность, разбросанность. Да мало ли в чем обвиняли Карце-
ва! Дома же Вера была человеком жестким и недобрым. Даже ее мать,  кото-
рую Вера вызвала из Москвы, когда родился Мишка, боялась ее и  частенько
тихо поплакивала. Изредка старуха напивалась и тогда плакала  громко,  с
криками, угрозами, с обещаниями плюнуть всем в харю и завтра же уехать в
Москву! К старшей дочери, к Любочке. Люба и маленькой была тихой и  доб-
рой, не то что эта злыдня, которая, смотрите пожалуйста, уселась на  ди-
ване, как ворона на мерзлом дерьме, сунула в рот папироску, и  страдания
матери ее и не касаются вовсе!.. Нет! Завтра же к Любе!..
   Но наступало утро, и притихшая старуха затевала грандиозную  оправда-
тельную уборку, перестирывала все Мишкино барахлишко и уже к  концу  дня
страдальчески охала и демонстративно искала по всей квартире валидол...
   Любу, наверное, тоже вызвали...
   Она была замужем за Колей Самарским, полковником, преподавателем  ка-
кой-то военной академии. И Любе и Коле было по сорок, но  Коля  выглядел
моложе и был красив той породистой, интеллигентной красотой, которая не-
ожиданно встречается в самых простых семьях.
   Жили они образцово: Люба работала экономистом в одном техническом из-
дательстве, Коля готовил докторскую диссертацию и знал все, что должно с
ним произойти в ближайшие несколько лет. Зимой они регулярно  ходили  на
лыжах, а летом отдыхали на юге. И, несмотря на то что каждая такая  лет-
няя поездка заставляла Колю влезать по уши в  кассу  взаимопомощи,  Коля
был доволен и рад за себя и за Любу. К Карцеву Коля относился  просто  и
благожелательно. Ему нравилось, что Карцев артист цирка, и Коля  подолгу
и с интересом расспрашивал Карцева о том о сем... В чем-то Коля даже за-
видовал Карцеву. То ли тому, что Карцев подолгу живет один, без жены, то
ли постоянной возможности Карцева к "перемене мест", то ли  ежевечернему
зримому признанию успеха Карцева, то ли еще чему.  Однако  Карцев  яснее
ясного понимал, что, если бы Коле  предложили  поменяться  положением  с
ним, с Карцевым, Коля отказался бы наотрез. И не потому, что Коля  любил
свою науку больше всего на свете, а просто потому, что Колино  положение
солиднее, звание убедительнее, перспективы яснее, да и что душой-то кри-
вить - денег больше... А деньги были очень нужны!  Не  Коле.  Любе.  Они
нужны были на новую мебель, на немецкую кухню, на  какие-то  потрясающие
замшевые туфли, на дорогой финский костюм для Коли, на тысячи разных не-
обходимых мелочей.
   Ни жадности, ни бабского накопительства - все в дом, все в дом!  -  у
Любы не было. Она искренне считала, что положение обязывает и  что  если
жить, так не хуже других. Поэтому вечные нехватки денег у Веры и Карцева
Люба воспринимала без сожаления, называя это "неумением жить".
   Вера была часто должна Любе. Карцева это нервировало и раздражало, он
незаслуженно восстанавливался против Любы и при посещении их дома, из-за
боязни показаться бедным родственником, вел себя  фальшиво,  с  каким-то
дурацким веселым превосходством и преувеличивал свои  настоящие,  а  тем
более будущие заработки. По всей вероятности, Веру мучило то  же  самое,
потому что она невольно подыгрывала Карцеву во всем и даже позволяла се-
бе вслух иронизировать над своей "затянувшейся полосой временных затруд-
нений".
   В такие минуты Карцев был благодарен Вере, хотя и знал,  что  пройдет
час-другой, они останутся с Верой вдвоем, напряжение спадет,  защищаться
будет не от кого и от "затянувшейся полосы временных затруднений" не ос-
танется никакой иронии. Вера будет плакать и  говорить  злые  и  обидные
слова. А если Карцев неосторожно попробует ей  напомнить,  что  она  еще
вчера смеялась над суетливым мещанским  благополучием  какой-нибудь  там
Мирочки Шевелевой, Вера станет некрасивая и  обязательно  закричит,  что
он, Карцев, ей вообще никакого благополучия создать не  может.  Пусть-ка
он попробует заработать столько, сколько зарабатывает  Мирочкин  муж!  И
тогда Карцев тоже закричит, что Мирочкин муж жулик и ворюга, а он,  Кар-
цев, воровать не пойдет, даже если им придется сдохнуть с голоду!
   Он, наверное, скажет что-нибудь еще - неумное и не обидное для Веры и
мучительное для самого себя. Потом он будет молча проклинать себя за то,
что женился на Вере, на женщине старше себя, которая просто плохо к нему
относится. Он будет завидовать Мирочкиному мужу, вовсе не  жулику  и  не
ворюге, а милому глуповатому Мите Шевелеву,  конструктору  какого-то  не
очень таинственного ОКБ...
   - Вам куда? - спросил шофер такси.
   - На Васильевский... - сказал Карцев.
   - Не возражаете прихватить кого-нибудь по дороге?
   - Пожалуйста.
   Шофер открыл дверцу и крикнул в длинную очередь:
   - Кому на Васильевский?..
   Правильно. Нужно ехать именно на Васильевский... Не домой,  а  именно
на Васильевский, где после развода Вера жила с матерью и  Мишкой.  Мишка
там, и нужно ехать туда.
   Открыла теща. Глаза ее сразу же наполнились слезами. Она обняла  Кар-
цева, повисла на нем и слабо закричала:
   - Шуренька!.. Шуренька!.. Пропала моя доченька, пропала!..
   Карцев беспомощно погладил ее по голове:
   - Тихо, тихо, мама... Мишку напугаете...
   Теща всхлипнула и застонала:
   - Сидит, маленький, сиротинушка моя, да все про мамочку спрашивает!..
   Карцев почувствовал, что теща врет. Он отстранил ее и пошел  в  конец
длинного коридора. Он шел, и за его спиной тихонько приоткрывались двери
соседних комнат.
   Когда Карцев распахнул дверь, Мишка растерянно улыбнулся и слез с ди-
вана. Он стоял загорелый, коротко постриженный и поэтому немного  чужой.
Карцев шагнул вперед, и что-то горячее подступило к глазам и перехватило
горло. Мишка стал расплываться и терять очертания. Карцев судорожно втя-
нул сквозь стиснутые зубы воздух и, спасая себя, подхватил Мишку на  ру-
ки.
   - Папа... - сказал Мишка и затрепыхался.
   Но Карцев еще сильнее прижал его к себе и зарылся  лицом  в  несвежую
Мишкину рубашонку. Мишка затих, и Карцев слушал, как мелко и часто  сту-
чало его сердце...
   В субботу Вера отпросилась у своего шефа - заведующего кафедрой  нев-
ропатологии профессора Зандберга - за час до общего окончания работы.
   Зандберг сидел в ординаторской и пил холодный чай  вприкуску.  Рукава
халата у него были закатаны по локоть, открывая толстые веснушчатые  ру-
ки, густо поросшие седыми волосами.
   - Что-нибудь дома? - спросил Зандберг. - Мишка заболел?
   Он любил Веру и считал ее самым способным аспирантом на кафедре.  Ему
нравилось, что Вера мастер спорта по плаванию, и он часто этим  хвастал-
ся.
   - Тьфу, тьфу... - сплюнула Вера. - Слава богу, его нет в городе.
   - Почему "слава богу"? - удивился Зандберг.
   - Пыль, жара...
   - Он опять гастролирует по циркам? С вашим... бывшим?
   Вера улыбнулась:
   - Нет. Они с мамой в Осташкове. На Селигере...
   - А-а-а... - протянул Зандберг. Ему было жарко, скучно и хотелось по-
говорить. - Так куда же вы торопитесь?
   Вера посмотрела на часы.
   - Давид Львович, если вы еще хоть раз скажете "а-а-а...", то мне  бу-
дет некуда торопиться. Я повсюду опоздаю...
   - У вас роман? - спросил Зандберг и вкусно захрустел сахаром.
   - Ох, если бы!.. - вздохнула Вера и стала снимать халат. - Я  еду  на
рыбалку.
   Зандберг с уважением посмотрел на Веру. Ему всю жизнь хотелось ездить
на рыбалку, жечь ночью костер в лесу и по утрам дрогнуть в провисшей  от
сырости палатке. И он никогда этого не делал.
   - У вас роман... - с завистью сказал Зандберг.
   Нет, конечно, это был не роман...
   Берта, или, как ее называли, Большая Берта, давняя приятельница Веры,
наконец вышла замуж. Этот факт всем казался невероятным. В том  числе  и
самой Берте. Ее устрашающие размеры и ничем не прикрытое  желание  выйти
замуж сегодня, сейчас, немедленно, сию минуту и за кого угодно удержива-
ли мужчин даже от элементарной вежливости. Ей просто не рисковали подать
пальто. И поэтому, когда Берта наперекор всему все-таки вышла замуж, она
стала таскать своего мужа ко всем друзьям и знакомым. Во-первых, для то-
го, чтобы насладиться так горячо и  давно  желаемыми  поздравлениями,  а
во-вторых, чтобы показать мужу, как она любима и почитаема в так называ-
емых "приличных" домах. А так как к Берте все  относились  действительно
хорошо, то уже через полторы недели муж Берты  -  пухлый  тридцатилетний
Алик - почти оправился от потрясения, вызванного собственной  женитьбой.
Ему нравились друзья Берты - врачи, юристы,  актеры.  Он  уважал  значи-
тельность их положений и чуточку презирал за отсутствие свободных денег.
Алик был мясником.
   Берта таскала Алика за собой повсюду, и у Веры они бывали чаще, чем у
других. Однажды Алик привел знакомого - полупьяного тихого хоккеиста Се-
режу Рагозина. Алик молол глупости, Берта шумно хохотала, а Рагозин мол-
чал и смущенно покачивал головой. И только в конце вечера он увидел  над
столом давнишнюю фотографию Карцева и удивленно спросил:
   - Это что, Карцев?
   - Вы его знаете? - спросила Вера.
   - Он сейчас в цирке работает... - сказал Рагозин.
   - Он ей будет рассказывать! - крикнул Алик, и Берта захохотала.
   Рагозин непонимающе посмотрел на Алика.
   - Это мой муж, - сказала Вера. - Карцев мой бывший муж.
   - Она же Карцева! - крикнул Алик. - Понял? Карцева!..
   Потом Алик и Берта еще несколько раз приходили с Рагозиным,  в  потом
Рагозин пришел один и весь вечер рассказывал Вере о том, как он играл  в
команде мастеров и как это было хорошо, а теперь "стучит"  в  простой  и
бедной заводской команде, и как это плохо. Он и не скрывал, что все  эти
грустные превращения произошли с ним из-за водки, и  горько  сетовал  на
приятелей, на болельщиков и на самого себя. Рагозин был еще моложе  Кар-
цева, и Вера тоскливо думала, что ей, видно, всю жизнь придется шефство-
вать и идти впереди. А ей хотелось идти сзади, след в  след,  подчиняясь
умной и сильной воле, и чувствовать себя женщиной. Не мужественной  жен-
щиной, а просто женщиной... Мужественной она уже была. Хватит.
   А еще через несколько месяцев Рагозин привел к Вере  хорошенькую  де-
вочку лет двадцати с намазанными глазками. Он вывел Веру на кухню и ска-
зал, что хочет жениться на этой девочке. Вера и пожалела Рагозина, и об-
радовалась. Ей казалось, что Рагозину нужна не такая жена, такие у  него
уже, наверное, были. Но все же она была рада. Сложившиеся к тому времени
отношения между нею и Рагозиным так и останутся приятельскими, и,  может
быть, в этом залог спокойствия Веры.
   Рагозин женился и теперь все вечера просиживал у Веры уже с женой. Он
почти не пил и, казалось, был всем доволен.  Понимал  ли  он  тогда  всю
двойственность положения или не понимал, черт его знает! Иногда, в самый
неподходящий момент, глядя на то, как Рагозин сидит в кресле  и  читает,
пришептывая и шевеля губами, Вере хотелось подойти к нему, обнять и  по-
тереться щекой о его большие обветренные руки.  Но  рядом  сидело  хоро-
шенькое существо, и только оно одно имело право тереться щекой о его ру-
ки и класть голову на его плечо...
   И Вера говорила себе, что она просто старая одинокая дура и, если  ей
уж так хотелось всего того, на что сейчас имеет право эта девочка с чет-
ко проглядывающей зверушечьей хищностью, она, Вера, могла получить  нам-
ного раньше - стоило только шевельнуть пальцем. Теперь поздно,  и  слава
богу. В конце концов все твои достоинства в тридцать три никому не  нуж-
ны. Нужны недостатки в двадцать. Недостатки двадцатилетних очень  удобно
объяснять и прощать...
   Часа за два до разговора Веры с Зандбергом в клинику  позвонил  Раго-
зин.
   - Вер... А Вер... Поедем на рыбалку?.. - слегка заикаясь, сказал он.
   - Опять дома худо? - спросила Вера, и в эту минуту ей вдруг  до  боли
захотелось увидеть Карцева, услышать его голос, смех, шаги...  И  Мишку,
который так похож на Карцева.
   Рагозин промолчал.
   - Ну что ты молчишь? - раздраженно сказала Вера. - Говори что-нибудь!
   - Ну поедем, Вер... - тоскливо сказал Рагозин.
   Последние полгода ему было очень плохо. В доме творилось  черт  знает
что, и Рагозин опять начал пить. Его отчислили с тренировочных сборов и,
кажется, выгнали с работы.
   - Хорошо, - сказала Вера. - Я буду на вокзале в три часа.
   - Нет, Вер... - слабо запротестовал Рагозин. - Поздно. Давай  подгре-
бай к часу... А то опять лодку не достанем. Этот хрыч их в  один  момент
раскассирует... Он за "маленькую" удавится.
   - А ты? - зло спросила Вера и тут же пожалела Рагозина.
   Рагозин чуточку помолчал и тихо сказал:
   - Давай к часу... А, Вер?..
   В понедельник Вера не пришла в клинику.  Во  вторник  тоже.  В  среду
Зандберг сам позвонил к Вере домой. Соседи ответили, что ее нет  дома  с
субботы. В субботу она прибежала раньше, чем обычно, переоделась - будто
за город собиралась ехать, - пошарила в почтовом ящике и умчалась,  ска-
зав, что ее не будет до завтрашнего вечера.
   На кафедре начался переполох. Зандберг звонил в милицию и  выкрикивал
в трубку свои титулы; ординаторы  и  ассистенты  растерянно  припоминали
все, что составляло известное им Верино существование, по углам судачили
санитарки.
   В четверг в клинику пришел пожилой медлительный человек,  следователь
районного отдела милиции, и три часа опрашивал весь персонал кафедры,  а
потом предложил Зандбергу вызвать в Ленинград  бывшего  мужа  пропавшей,
артиста Карцева. Может, она и не пропавшая? Может, она  к  нему  уехала?
Всякое бывает, товарищ профессор...
   За два дня до приезда Карцева мать Веры прислала телеграмму, в  кото-
рой просила Веру встретить их с Мишкой. Они приезжают с дачи. Соседи по-
лучили телеграмму и поехали на вокзал. На  вокзале  старуха  заподозрила
неладное. Когда дома ей рассказали об исчезновении Веры, она заголосила,
забилась головой о стол  и  протяжными  криками  стала  проклинать  свою
судьбу, которая ни в чем не дает ей спуску...
   Потом пошли совершенно кошмарные дни. Мишку отправили в Лугу,  к  ко-
му-то на дачу, Карцев и теща часами сидели в серых  приемных  отделениях
милиции в ожидании хоть какого-нибудь известия. И наконец однажды  утром
услышали, как оперативный уполномоченный кричал в трубку веселой деловой
скороговоркой:
   - Мне директора цирка! Товарищ директор? Вас беспокоит капитан Банщи-
ков из уголовного розыска! Вас беспокоит капитан Банщиков из  уголовйого
розыска!.. Да, из уголовного розыска!.. Тут, товарищ директор, у  одного
вашего артиста, у Карцева, - знаете