встал.
   - Ты лучше сядь, - сказал Гервасий Васильевич. - К тебе гость.
   - Сарвар?
   - Нет, - Гервасий Васильевич открыл дверь и сказал в коридор: -  Зай-
дите, пожалуйста.
   К дверях показался Стасик.
   - Ох, черт побери!.. - тихо и счастливо произнес  Волков.  -  Стас!..
Откуда ты, прелестное дитя?!
   - Дима! - закричал Стасик, заплакал и бросился к Волкову.
   Гервасий Васильевич вышел из  палаты  и  плотно  притворил  за  собой
дверь.
   В тот же вечер Хамраев пригласил всех к себе.
   Кроме Гервасия Васильевича, Волкова и Стасика пришел Гали  Кожамкулов
с женой Ксаной. Мать Хамраева, Робия Абдурахмановна, сразу же увела Кса-
ну на кухню, и оттуда все время слышался громкий голос Ксаны, которая не
переставала жаловаться на мужа:
   - Я ще с весны ему говорила: "Галько! Поидымо на Украину, в  Тетерев-
ку... Там тоби и рыбалка, и кавуны, и шо твоей душеньке  требуется...  А
мамо таки вареники з вышней зробит, шо твоему плову не  дотягнуться!"  А
вин мне каже: "Шо я там не бачив, в цей Украине? Айда, - каже, - в  При-
балтику. От-то отпуск будэ!" Поихалы, дурни, а там така холодрыга,  таки
дожди, боженьки ж ты мой!.. Шоб она сказылась, тая Прибалтика! Шоб я  ее
в упор не бачила!..
   Хамраев накрывал на стол.
   Кожамкулов сидел на тахте рядом с Волковым,  прислушивался  к  голосу
Ксаны и виновато морщился.
   Волков все заправлял под воротник концы широкой черной косынки, в ко-
торой покоилась левая рука, и пытался увидеть свое отражение в зеркале -
было непривычно и радостно, что на нем не полосатая  пижама  и  байковый
халат, а старые вельветовые брюки и привезенный Стасиком свитер. Но меж-
ду зеркалом и тахтой мотался Хамраев то с тарелками,  то  с  рюмками,  и
Волков так и не разглядел себя толком.
   - Ты меня прости, что тогда так получилось, - сказал он Гали Кожамку-
лову. - Я потом все ждал, что ты зайдешь...
   Кожамкулов вытащил сигареты и протянул Волкову. Волков взял сигарету,
размял ее и сунул в рот. Правой рукой он  переложил  поудобней  левую  в
черной косынке и достал из кармана брюк спички.
   - Давай помогу, - предложил Кожамкулов.
   - А я и сам с усам, - Волков положил коробок на колено и одной  рукой
зажег спичку. Он дал прикурить Кожамкулову, прикурил сам и положил спич-
ки в карман.
   - Я в отпуске был, - сказал Кожамкулов.
   - Это я слышу, - улыбнулся Волков.
   В коридоре мрачный Стасик говорил Гервасию Васильевичу:
   - Он не хочет ехать... Он вообще собирается уйти из цирка!  Он  гово-
рит, что останется здесь и будет работать в спортивной  школе.  Гервасий
Васильевич!.. Вы ему скажите... Он вас послушает. Он мне про вас  знаете
что писал? Вы, может, даже и не знаете, что вы для него значите!..
   - Не знаю, - грустно согласился Гервасий Васильевич.
   - Вы ему скажите, что так нельзя... Мне в главке прямо заявили:  если
у Волкова к марту с рукой все будет в порядке, дадим месяц репетиционно-
го и оформим поездку за рубеж. На полгода, представляете? Индия, Индоне-
зия и Бирма!
   - Вы ему говорили об этом? - спросил Гервасий Васильевич.
   - А как же!
   - И что?
   - Смеется! Говорит, что ему очень нравится Советский Союз... В  част-
ности, Средняя Азия.
   Гервасий Васильевич посмотрел на Стасика, помолчал немного и спросил:
   - А вам никогда не приходило в голову, что у него могут быть  причины
для ухода из цирка?
   Стасик даже руками замахал:
   - Что вы, Гервасий Васильевич! Какие причины?.. Из-за границы не  вы-
лезал, ставка персональная... В любой программе только и  слышно:  "Вол-
ков! Волков!.." Вы знаете, как к нему относятся? Нет у него никаких при-
чин!
   - Стасик! - крикнул из комнаты Хамраев.
   - Я здесь, Сарвар Искандерович! Я с Гервасием Васильевичем!..
   - Помогите мне со столом управиться, - попросил Хамраев.
   - Иду! - крикнул Стасик. Он повернулся к Гервасию Васильевичу и  ска-
зал: - Поговорите с ним... Он только вас и послушает.
   - Мужики! - закричала из кухни Ксана. - Ну-ка бегите до  ванной  руки
мыть! Швыдче, швыдче!..
   Волков с удовольствием демонстрировал умение обходиться одной рукой и
однажды  провозгласил  тост  за  нового  руководителя  номера   "Акроба-
ты-вольтижеры" - за Стасика и пожелал ему хорошего нового партнера...
   Часам к двум ночи Ксана и Робия Абдурахмановна стали убирать со  сто-
ла, а Хамраев приготовил кофе и заявил, что жизнь только начинается.
   - Как в лучших домах Лондона! - сказал он и поставил на стол  большую
красивую бутылку французского коньяка "Наполеон". - Дима! - кричал  Хам-
раев. - Вы оценили мое мужество? Мою стойкость? Этот  волшебный  напиток
ждал вас в течение двух недель... Разливайте же его, черт возьми!..
   И Волков разливал коньяк по рюмкам, и впервые  за  много-много  дней,
может быть и лет, на душе у него было хорошо и спокойно.
   В кухне Ксана негромко пела какую-то украинскую песню и помогала  Ро-
бии Абдурахмановне мыть посуду. Волков рассказывал Гервасию  Васильевичу
про Володю Гречинского, а Кожамкулов и  Хамраев  показывали  друг  другу
карточные фокусы. Хамраев все время кричал Волкову:
   - Вы посмотрите, какая у меня техника! Какое мастерство!.. Я  мог  бы
работать в цирке?..
   - Ты шулером мог бы работать, - говорил Кожамкулов, отбирал у Хамрае-
ва колоду и начинал бубнить: - Я тебе такой фокус покажу, что  ахнешь...
Задумай карту!..
   Из кухни выглянула Ксана и, широко улыбнувшись, сказала:
   - Галю! Лапушка!.. Та ты же не позорься. Вин же у тэбе никогда не по-
лучався!.. А надымили-то, батюшки!..
   Она оглядела комнату и всплеснула руками:
   - Стасик-то спит, дитятко! А вы, здоровенные, орете, як кочета!  Гер-
васий Васильевич, будьте ласки, хоть вы их приструните... Они  вас  обое
боятся.
   Стасик спал. Бессонная ночь в самолете, волнение, обида и три  полных
бокала сухого вина сморили его еще час назад.
   Кожамкулов и Хамраев перетащили Стасика в  маленькую  комнатку  Робии
Абдурахмановны, раздели его и уложили на высокую кровать.  Было  решено,
что Волков тоже останется ночевать у Хамраева. Они только проводят  Гер-
васия Васильевича домой и вернутся. А уже завтра будут думать,  что  де-
лать дальше...
   Все стояли в передней. Кожамкуловы прощались с  Робией  Абдурахманов-
ной, а Гервасий Васильевич помогал Волкову застегнуть куртку.
   - Пошли? - спросил Хамраев и открыл входную дверь.
   - Сейчас, - сказал Волков. - Я догоню  вас.  Только  гляну,  как  там
Стас.
   Он прошел в маленькую комнатку. Оберегая в темноте левую руку, Волков
на что-то наткнулся и уронил стул. Тут же, у дверного косяка, Волков на-
щупал выключатель и зажег свет. Он поднял стул, повесил  на  его  спинку
брюки Стасика и только хотел выйти из комнаты, как Стасик поднял  сонную
голову от подушки и сказал:
   - Это ты, Дим?
   - Я, - ответил Волков. - Спи.
   Стасик почмокал губами и пьяненько забормотал:
   - Знаешь, я тебе забыл сказать...
   - Завтра скажешь. Спи.- И Волков потянулся к выключателю.
   - Меня Мила Болдырева провожала...
   - Что?.. - Волков резко повернулся к Стасику.
   - Она сказала, что будет ждать тебя в Москве...  Я  тебе  завтра  все
расскажу...
   Волков подскочил к Стасику и затряс его:
   - Стас! Проснись! Стас!.. Да Стасик же!.. Проснись сейчас же!
   Стасик открыл испуганные глаза и приподнялся на локте.
   - Ты чего, Дим?..
   - Говори... - хрипло сказал Волков. - Что она еще сказала?
   - Ничего, - Стасик зевнул и закрыл глаза. - Сказала, что ждет тебя  в
Москве. Она месяца два как с Игорем разошлась. Об этом все знают... Я ей
уже во Внукове говорю:  "Людмила  Федоровна,  вы  ему  напишите  что-ни-
будь..." - а она говорит: "Не нужно. Ты ему передай только... Он все сам
поймет..."
   Утро выдалось солнечным. Белые горы зазубренно врезались  в  холодное
голубое небо. Резкий ветер гнал по аэродрому пыль и мелкие обломки сухо-
го курая.
   До вылета оставалось десять минут.
   Стасик был уже в самолете. Он метался в овале самолетной двери и, вы-
совываясь из-за плеча бортпроводницы, что-то весело  кричал  Хамраеву  и
Кожамкулову.
   Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
   - Я тебе там все написал, - говорил Гервасий Васильевич. - Постарайся
сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому.  Это  прекрасные  травматоло-
ги... Ты записал телефон Бродского?
   - Записал...
   - А к Харлампиеву прямо в клинику... Сядешь на метро, доедешь до  Ка-
лужской, или как там она сейчас называется, пройдешь прямо  и  повернешь
направо... Тебе любой покажет.
   - Не нужно все это, Гервасий Васильевич... - глухо проговорил Волков,
пряча лицо от ветра. - Я вернусь. Я обязательно вернусь...
   - Хорошо, хорошо... - торопливо перебил его Гервасий Васильевич. -  И
сам шевели пальцами почаще... Начинай  потихоньку  разрабатывать  кисть.
Достань кусок резиновой губки и сжимай ее...
   - Я вернусь, - упрямо повторил Волков. Он обнял Гервасия  Васильевича
одной рукой и прижался лицом к его щеке. - Я, может быть, не  один  вер-
нусь...
   И тогда Гервасий Васильевич подумал о том, что он  слишком  стар  для
того, чтобы так долго себя сдерживать, - подбородок у него  затрясся,  и
он почувствовал себя точно так же, как и много лет тому назад, когда  на
перроне Казанского вокзала провожал своего сына в Среднюю Азию.
   - Ты мне только пиши! - прошептал Гервасий Васильевич. -  Только  пи-
ши...
   Он, кажется, даже сказал то же самое. И в этом не было ничего  удиви-
тельного...

   Ребро Адама
   На рассвете, в  блекло-серой  стариковской  толпе  блочных  "хрущоб",
взламывая тоскливый пятиэтажный ранжир, внуками-акселератами редко и не-
лепо торчат сытые восемнадцатиэтажные красавцы из оранжево-бежевого кир-
пича.
   И все-таки это Москва, Москва, Москва... И не так уж далеко от  цент-
ра. По нынешнему счету - рукой подать. Ровно посередине: между  ГУМом  и
Окружной дорогой.
   Двухкомнатные квартиры в пятиэтажках - обычные для всей страны.  Кро-
хотная кухонька, совмещенный санузел, проходная комната побольше,  тупи-
ковая - поменьше.
   Обветшалая современная мебель стоит вперемешку с  александровскими  и
павловскими креслицами и шкафчиками красного дерева. В облупившемся  ба-
гете - два пейзажа начала века кого-то из Клеверов.
   В полупотемках громко тикает будильник. Через десять минут,  ровно  в
семь, он безжалостно затрезвонит на всю квартиру.
   Нина Елизаровна проснулась до звонка, и со своего  дивана  следит  за
неотвратимым движением красной секундной стрелки. Нине Елизаровне -  со-
рок девять. Она красива той породистой, интеллигентной красотой, которая
приходит к простоватым хорошеньким женщинам только в зрелом  возрасте  и
вселяет обманчивую уверенность в окружающих, что в  молодости  она  была
чудо как хороша!..
   По другую сторону обеденного стола, на раскладушке, в глубоком утрен-
нем сне разметалась младшая дочь Нины Елизаровны от второго брака - пят-
надцатилетняя Настя. Вдруг из-за приоткрытой двери во вторую комнату,  в
абсолютной тишине, раздается мощный удар колокола!..
   Настя тут же натягивает одеяло на голову. Нина  Елизаровна  зевает  и
слегка раздраженно спрашивает:
   - Ну что там еще?
   И женский голос из-за двери спокойно отвечает:
   - Все нормально, мамуля. Спи. Бабушка судно просит.
   В маленькой комнате на огромной кровати красного дерева лежит парали-
зованная, потерявшая речь семидесятивосьмилетняя мать  Нины  Елизаровны.
Над постелью уйма фотографий в стареньких рамочках.
   У старухи действует только одна правая рука, и для  общения  с  миром
над ее головой к стене прикреплена старинная  корабельная  рында.  Когда
Бабушке нужно обратить на себя внимание или кого-то позвать, она дергает
за веревку, свисающую от языка колокола, и тогда  медный  церковный  гул
несется по всей квартире...
   Происхождение корабельной рынды в этом  сугубо  женском  мирке  можно
угадать по фотографиям ушедших лет: Бабушка в фетровой шляпке с Дедушкой
в довоенном флотском кителе; Дедушка в орденах с  Бабушкой  и  маленькой
Ниной; Дедушка в адмиральском мундире; совсем юный Дедушка в  матросской
форменке...
   Здесь же, на узкой кушетке пятидесятых годов, живет двадцатишестилет-
няя Лида - старшая дочь Нины Елизаровны от первого брака.
   Полуодетая Лида ловко и привычно подсовывает под старуху судно, прис-
лушивается к приглушенному одеялом журчанию и ласково говорит:
   - Ну вот и славненько...
   Лицо старухи неподвижно. Только глаза живо и неотрывно следят за  Ли-
дой и слабо шевелится правый угол беззубого рта.
   - Сейчас, сейчас, - понимает Лида и подает Бабушке поильник.
   Старуха удовлетворенно прикрывает глаза и начинает пить холодный чай.
Из левого неподвижного уголка рта чай выливается на дряблую  морщинистую
щеку, затекает на шею, растворяется на подушке мокрым желтоватым пятном.
Лида терпеливо подкладывает заранее приготовленное полотенце.
   В комнату входит Нина Елизаровна:
   - Доброе утро, мама. Тебе овсянку сделать или манную?
   У старухи чуть вздрагивает правый уголок рта. Нина Елизаровна  вопро-
сительно смотрит на старшую дочь. Лида тут же "переводит":
   - Бабушка сегодня хочет овсянку. Мамуля, где  последний  "Огонек"  со
статьей этого... ну, как его?!
   В большой комнате звенит будильник.
   - Настя! Вставай! - кричит Нина Елизаровна. - Лидуня,  я  понятия  не
имею, где "Огонек"... Настя! Черт бы тебя побрал! Ты  когда-нибудь  нау-
чишься просыпаться сама?
   - Ну, мамочка... - ноет Настя из другой комнаты.
   Лида накидывает старенький халатик и говорит Нине Елизаровне:
   - Мамуля, покорми, пожалуйста, бабушку, а я в ванную.
   По дороге она расталкивает Настю:
   - Настюхочка, вынеси судно из-под бабушки.
   - Нет! Нет! Нет!... - вопит Настя. - Я туда даже входить не могу! Там
запах! Меня тошнит!
   - Это подло. Бабушка тебя на руках вынянчила, - горько говорит Лида и
уходит в ванную.
   - А я просила?! Я просила, чтобы она меня нянчила?!
   - Анастасия! Немедленно вынеси судно! Лидочка живет в той комнате,  а
ты... - кричит Нина Елизаровна.
   - А может, она принюхалась?! А меня вырвет!
   - Не вырвет.
   Нина Елизаровна проходит в ванную, где Лида уже принимает душ за  по-
лупрозрачной пленкой.
   Нина Елизаровна плотно прикрывает дверь, берет зубную щетку, выдавли-
вает на нее пасту и вдруг начинает внимательно  разглядывать  в  зеркале
каждую морщинку на своем лице. Многое ей не нравится в своем  отражении.
Она досадливо морщится и решительно начинает чистить зубы.
   - Вчера вечером звонил твой отец.
   - Что ему было нужно? - спрашивает Лида.
   - Понятия не имею. Наверное, опять хотел пригласить тебя на их сбори-
ще.
   - Боже меня упаси! Ничего более отвратительного я... Я вообще не  по-
нимаю, как папа - адвокат, интеллигентный человек...
   - Да какой он интеллигентный? - Нина Елизаровна сплюнула пасту в  ра-
ковину. О чем ты  говоришь?!  Типичная  советская  "образованщина".  Всю
жизнь был напыщен, глуп и безапелляционен. Да  и  мужик  -  крайне  пос-
редственных возможностей...
   - Бедная мамочка, куда же ты смотрела?
   - Дура была. Молоденькая дура... А как только я вышла  за  Александра
Наумовича, твой папа совершенно чокнулся: его личный счет  к  Александру
Наумовичу сразу приобрел идейно-национальную окраску. Что у тебя с  Анд-
реем Павловичем?
   - Ничего нового...
   - Он собирается делать какие-то шаги?
   Ответить Лида не успевает. В дверях ванной появляется Настя  в  одних
крохотных трусиках:
   - Вы скоро? Я на горшок хочу.
   - Что ты шляешься без тапочек, да еще и сиськами размахиваешь? - ряв-
кает Нина Елизаровна. - Сейчас же надень лифчик!
   - Лифчики уже давно никто не носит, - нахально заявляет Настя. -  Ко-
нечно, кому грудь позволяет.
   - А по заднице не хочешь? - обижается Нина Елизаровна.
   - Нет. Я на горшок хочу.
   Бабушка напряженно прислушивается к перебранке, глядя в проем  двери.
Затем ее взгляд скользит по стене со старыми фотографиями. И  останавли-
вается на одной, где совсем еще юная Бабушка  (ну  копия  нынешней  Нас-
ти!..) вместе с тощим семнадцатилетним Дедушкой и его Другом  сидят  под
роскошными нарисованными пальмами.
   В глазах Бабушки начинают меркнуть цвета ее сиюсекундного  восприятия
мира, и уже в черно-белом изображении, сначала неясно, а потом все четче
и четче, Бабушка видит...
   ... Дедушку, себя и их Друга за столом на  крохотной  клубной  сцене.
Бабушка  размахивает  руками,  что-то  решительно  кричит  в   небольшой
зальчик, набитый шумной комсомолией тридцатых годов. Дедушка и его  Друг
восхищенно переглядываются за ее спиной - вот какая у них  подруга!  Ба-
бушка видит их краем глаза и от этого безмерно счастлива!..
   Видение исчезает, мир снова становится цветным. Неопрятная, парализо-
ванная старуха медленно поднимает единственную живую  правую  трясущуюся
руку, берет веревку от корабельной рынды и...
   Бом-м-м!!! Колокольный звон заполняет квартиру.
   Голая Лида выскакивает из-под душа, накидывает на себя халатик,  щел-
кает Настю по голове и с криком: "Господи! Судно! Какой стервозный ребе-
нок вырос!" мчится в комнату Бабушки.
   Но вот Бабушка накормлена и причесана, все позавтракали, постели  уб-
раны.
   За кухонным столом, друг против друга, каждая  со  своим  зеркальцем,
сидят Нина Елизаровна и Настя. Наводят утренний макияж.
   - Положи сейчас же мою кисточку, -  строго  говорит  Нина  Елизаровна
Насте. И не лезь пальцами в крем, лахудра! Ты свое дурацкое ПТУ  сначала
закончи, а потом рожу разрисовывай!
   - Мамуля, я прохожу производственную практику во взрослом  коллективе
и обязана быть на уровне. А во-вторых, у нас не ПТУ, а  Школа  торгового
ученичества.
   - Огромная разница - Кембридж и Сорбонна!
   Нина Елизаровна встает, вынимает из кухонного шкафчика деньги:
   - Так! Маленькое объявление! На носу день рождения бабушки, и я резко
сокращаю расходы. Лидочка! Тебе двух рублей на сегодня хватит?
   - Да! Да! - кричит из комнаты Лида. - Я еще, может быть, завтра полу-
чу отпускные и кое-что оставлю вам. Господи! Ну где же моя голубая косы-
ночка?!
   - Настя, тебе - рубль. Себе я беру... Вермишель...  Масло...  Хлеб...
Картошка... Короче, на всякий случай я беру пять рублей, - говорит  Нина
Елизаровна, и жалкие остатки семейных денег снова  исчезают  в  кухонном
шкафчике.
   С улицы раздается автомобильный сигнал. Настя прыгает к окну:
   - Лидуня, твой приехал!...
   - Настя... - укоризненно шипит Нина Елизаровна.
   - О, Боже!.. - стонет Лида. - Ну где?.. Где моя  голубая  косыночка?!
Настя, ты не видела, где моя косыночка?
   Настя невозмутимо снимает с шеи голубую косынку:
   - На, на, нужна она мне. Тьфу!..
   Лида возмущенно охает, хватает косынку и мчится к дверям.
   Через окно Настя видит, как Лида выскакивает на улицу, как целует  ее
Андрей Павлович, и задумчиво говорит:
   - Странно. Кандидат... В таком прикиде... А тачка - полное говно.
   - Настя! - возмущенно кричит Нина Елизаровна.
   Неподвижно лежит в своей комнате Бабушка. Все видит, все слышит.
   Андрей Павлович старше Лиды лет на десять. Машиной он управляет  лег-
ко, свободно, как истинный москвич-водитель, раз и навсегда решивший для
себя, что "автомобиль не роскошь, а средство".
   На ходу Андрей Павлович целует Лиду в щеку, вытаскивает из "бардачка"
связку квартирных ключей и весело потряхивает ими перед лицом Лиды.
   - Новая хата? - спрашивает Лида.
   - Ну зачем так цинично? Я бы назвал это "смена явки". Пароль тот  же.
Рыжов уехал в Ленинград и оставил нам это. Так что после работы я в тво-
ем распоряжении до двадцати трех часов.
   - А к двадцати трем вернется Рыжов?
   - Нет. Он уехал на неделю. Это я должен к двадцати трем...
   - А! Вон оно что...
   Тут Андрей Павлович огорчается и прячет ключи...
   - Ну, Лидка... Это уже ниже пояса... Ты же знаешь...
   Лида наклоняется к его правой руке, лежащей на руле, целует ее и  жа-
лобно, раскаянно бормочет:
   - Прости меня, Андрюшенька... Прости  меня,  дуру  тоскл