нажды. Но в данном  случае  я  ограничусь
только одним заболеванием - флегмоной... Исмаилова! Колпакова!..  Перес-
таньте шептаться... Тяжелое состояние больного Волкова вызвано в  первую
очередь неумелыми действиями медицинской сестры, ее растерянностью и то-
ропливостью. И если вы действительно изучили историю болезни Волкова, то
должны были бы об этом помнить... Именно поэтому я сегодня и собрал вас.
Извольте слушать...
   Гервасий Васильевич посмотрел на часы, достал папиросы и,  закуривая,
сказал:
   - Сафар Алиевич, будьте любезны, распорядитесь, чтобы все приготовили
к операции. Больного не будить, а если он проснется сам - завтрак не по-
давать.
   Врач вышел из ординаторской. Гервасий Васильевич  прислушался  к  его
удаляющимся шагам, потер пальцами глаза под очками и сказал:
   - Итак, флегмоной называется острое разлитое гнойное воспаление  под-
кожной, межмышечной, забрюшинной и другой клетчатки... В настоящем  слу-
чае мы с вами имеем  межмышечную,  или  так  называемую  субфасциальную,
флегмону. Возбудителями флегмоны обычно являются стафилококки и стрепто-
кокки, но она может быть вызвана и другими микробами, которые  проникают
в клетчатку через случайные повреждения кожи, слизистых оболочек или ге-
матогенным путем. Флегмона является самостоятельным заболеванием, но мо-
жет бьть осложнением и других гнойных процессов:  карбункула,  абсцесса,
сепсиса... У больного Волкова флегмона рождена сепсисом...
   Гервасий Васильевич вдруг почувствовал в своем голосе жесткие нотки и
на мгновение ощутил неприязнь к этим одиннадцати  девочкам.  На  секунду
все они слились в одну, ту из цирка, которая не прокипятила шприц  и  не
вызвала "Скорую помощь".
   - Воспалительный экссудат распространяетея по клетчатке, переходя  из
одного фасциального футляра в другой через отверстия для сосудисто-нерв-
ных пучков. Раздвигая ткани, сдавливая и разрушая сосуды, гной  приводит
к некрозу тканей...
   Гервасий Васильевич вспомнил рассказ Стасика и попытался  представить
себе все, что произошло в цирке. Он почти увидел Третьякова, вправляюще-
го Волкову сустав, и медсестру - вернее,  ее  руки,  почему-то  грязные,
заскорузлые, толстые фаланги пальцев и плоские ногти  с  трещинами...  И
хотя он понимал, что это все не так, ему хотелось закричать от  отчаяния
и злости.
   Но он только передохнул, поискал глазами пепельницу, нашел ее за  со-
бой, пододвинул ближе и стряхнул пепел.
   - Какова же клиническая картина  флегмоны?  -  спросил  Гервасий  Ва-
сильевич и глубоко затянулся.
   Образовавшаяся пауза показалась студенткам ожиданием  ответа,  и  ма-
ленькая Рашидова робко подняла руку.
   - Опусти руку, - сказал Гервасий Васильевич. - Клиника  флегмоны  ха-
рактеризуется быстрым проявлением и распространением болезненной припух-
лости, разлитым покраснением кожи, высокой и стойкой температурой -  со-
рок и выше, сильными болями и нарушением функции  пораженной  части  те-
ла...
   "Боже мой! - подумал Гервасий Васильевич.  -  Всего  этого  могло  не
быть! Всего этого могло не быть!"
   - Припухлость представляет собой инфильтрат... Затем, как у  больного
Волкова, он размягчается и появляется  симптом  флюктуации.  Клиническое
течение флегмоны редко бывает благоприятным. Чаще встречается злокачест-
венная форма, когда процесс быстро прогрессирует и сопровождается  тяже-
лой интоксикацией... У нашего больного все это еще осложнено  внутрисус-
тавным переломом костей предплечья...
   Гервасий Васильевич увидел, что Колпакова разглядывает свое отражение
в оконном стекле, и подумал: "Они должны стать наконец взрослыми...  От-
куда в них такой стойкий  инфантилизм?!  Такое  упорное,  отвратительное
школярство!.. Неужели необходим какой-нибудь катастрофический сдвиг, ка-
кая-нибудь трагическая непоправимость, которая делает детей взрослыми, а
взрослых - бойцами?.."
   Колпакова будто услышала Гервасия Васильевича и с преувеличенным вни-
манием уставилась на него своими красивыми глуповатыми глазами.
   - Консервативное лечение возможно только в начальной  стадии  флегмо-
ны... При прогрессирующей флегмоне отсрочка  оперативного  вмешательства
недопустима. Под общим обезболиванием производят вскрытие  флегмоны  од-
ним, а чаще несколькими параллельными разрезами  с  рассечением  кожи  и
подкожной клетчатки...
   "Я сделаю ему только один разрез... - подумал Гервасий Васильевич.  -
Только один. Если все будет в порядке, то несколько рубцов при  заживле-
нии могут стянуть ему предплечье, и он не скоро начнет работать  в  этом
своем дурацком цирке..."
   - В ранних фазах стрептококковых флегмон гноя может и не быть. В этих
случаях при вскрытии  отмечается  серозное  или  серозно-геморрагическое
пропитывание тканей. У больного Волкова  предплечье  представляет  собой
просто огромный гнойный мешок...
   "Булькает и переливается..." - вспомнил Гервасий Васильевич виноватый
голос Волкова.
   - При вскрытии рану рыхло тампонируют марлей с пятипроцентным  гипер-
тоническим раствором н мазью Вишневского. В случае  с  больным  Волковым
тампонирования будет недостаточно. Ему придется вводить глубокие  дрена-
жи...
   "Господи! Хоть бы это ему помогло!.. Если бы этим все кончилось..." -
промелькнуло в голове Гервасия Васильевича.
   - При тяжелой прогрессирующей форме флегмоны, при безуспешности  опе-
ративного и общего лечения в связи с угрозой  жизни  больных  необходима
ампутация конечности...
   Гервасий Васильевич посмотрел на часы и встал со стола.
   Девочки зашевелились. Колпакова подняла руку.
   - Что вам, Колпакова? - строго спросил Гервасий Васильевич. Ему пока-
залось, что та, из цирка, должна быть похожа на Колпакову.
   - Гервасий Васильевич! - бойко сказала Колпакова. - А у этого больно-
го тяжелая форма или легкая?
   - У этого больного тяжелая форма,  -  недобро  ответил  Гервасий  Ва-
сильевич. - Очень тяжелая... А теперь я еще раз объясню всем вам, почему
я повторил часть лекции по гнойным процессам. Всего того, о чем я  расс-
казывал, и всего того, что вы сейчас увидите на операции, могло не быть,
повторяю, если бы медицинская сестра при цирке, где работал больной, бы-
ла грамотным специалистом!..
   В дверях показался врач.
   - Гервасий Васильевич, - спросил он. - Наркоз общий?
   - Нет, - светил Гервасий Васильевич. - Это опасно. Слишком тяжелая  и
длительная интоксикация... Да и сердечко у него скисло.
   Нина Ивановна подошла к Гервасию Васильевичу и тихо спросила:
   - Вы не боитесь болевого шока?
   - Я всего боюсь, - так же тихо ответил Гервасий Васильевич. -  Всего,
дорогая вы моя Нина Ивановна... Но я еще  на  больного  рассчитываю.  На
Дмитрия Сергеевича.
   Волков лежал на операционном столе. Вокруг стояли люди в  белых  мас-
ках. И Гервасий Васильевич был в маске. Волков  впервые  видел  Гервасия
Васильевича в маске и белом клеенчатом фартуке.
   Оттого что Волков никого не узнал, кроме  Гервасия  Васильевича,  ему
стало не по себе. А тут еще вдруг затихла боль в руке, и Волков чуть бы-
ло не попросил отменить операцию. Может быть, так пройдет...
   А потом он испугался того, что все сейчас увидят, как он  перетрусил,
и ему захотелось что-нибудь спокойно сказать  или  сострить  и  услышать
смех в ответ на свою остроту.
   - Ты что так смотришь на меня? - спросил Гервасий Васильевич.  -  Под
маской не узнал, что ли?
   - Узнал, - ответил Волков. - Я вас и под паранджой узнаю...
   Никто не рассмеялся, и даже Гервасий Васильевич не хмыкнул, а  просто
сказал:
   - Спасибо.
   И тут же  Волков  узнал  старшую  сестру,  бывшего  батальонного  са-
нинструктора.
   Старшая сестра осторожно убрала с его лба волосы и, не снимая  теплых
ладоней с головы Волкова, встала сзади, у самого края операционного сто-
ла.
   - Вот тебе, Дима, и собеседница - Алевтина Федоровна, - сказал Герва-
сий Васильевич. - Можешь за ней пока поухаживать.
   "Алевтина Федоровна, - подумал Волков. - Алевтина Федоровна...  Милка
тоже Федоровна. Людмила Федоровна. Людмила Федоровна Болдырева.  Людмила
Федоровна Волкова. Как же, держи карман шире!.."
   - Алевтина Федоровна,  вы  не  возражаете?  -  спросил  Гервасий  Ва-
сильевич.
   Старшая сестра смущенно засмеялась:
   - Пусть ухаживают...
   Она сняла одну руку с головы Волкова, взяла большой марлевый тампон и
мягко вытерла его вспотевшее от напряжения лицо.
   - Нина Ивановна, - сказал Гервасий Васильевич. - Поднимите левую руку
Дмитрия Сергеевича... Так. Йод. Спирт. Хорошо. Мы, Дима, вот как  сдела-
ем: ты пока не ухаживай за Алевтиной Федоровной, ладно?  А  пусть  лучше
Алевтина Федоровна ухаживает за тобой... Но уж поправишься - изволь быть
кавалером! И здесь тоже, Сафар Алиевич. Все, все смазывайте!  До  подмы-
шечной впадины... Вот так. Прекрасно... Выше, Нина Ивановна.  Ты,  Дима,
чего больше всего боишься?
   Волков проглотил слюну и глухо ответил:
   - Не проснуться после наркоза...
   - Вот и хорошо! - обрадовался Гервасий Васильевич. - Вот мы и не  бу-
дем тебя усыплять...
   Волков криво улыбнулся и спросил:
   - Так и будете без наркоза резать?
   - Э, нет, Димочка... Без наркоза только в переулках  режут.  Мы  тебе
сделаем местное обезболивание. Так называемую местную анестезию...
   Ах как это было больно, больно, больно!..
   Ах эта сволочь - местная анестезия!!! С ней только поначалу хорошо, а
потом она никакая не анестезия!.. Будто ее и вовсе не было...
   Волков не крикнул ни разу, не застонал. Только воздух втягивал сквозь
стиснутые зубы и выдыхал с хрипом. Да еще  упирался  затылком  в  ладони
старшей сестры, и какая-то мутная сила отрывала его  спину  от  жесткого
матрасика, выгибала дугой и снова распластывала на операционном столе...
   И не слышал ничего, кроме шепота старшей сестры:  "Потерпи,  потерпи,
миленький".
   Пот разъедал глаза, затекал в рот,  тело  стало  скользким,  влажным,
словно в парилке - на самой верхотуре...
   "Потерпи, потерпи, миленький..."
   Только однажды, перед самым концом, не сдержался Волков.
   На мгновение его тряхнула такая оглушительная боль, что  ему  показа-
лось, будто он расплавился и  огненной  жидкостью  расплескался  на  ка-
фельном полу операционной.
   - А-а-аххх! - захлебнулся Волков.
   И тут же, у лица своего, увидел очки Гервасия Васильевича.
   - Больно?
   Волков судорожно, коротко вздохнул несколько раз,  помолчал  немного,
собрал все оставшиеся силы и ответил:
   - О... Очень...
   - Больше так не будет, - где-то сказал Гервасий Васильевич.
   "Потерпи, потерпи, родненький..."
   И Волков терпел и мечтал только об одном: хоть бы на мгновение  поте-
рять сознание.
   Но сознание не покидало его, и теперь он лежал и ждал, когда его  бу-
дут зашивать. Он знал, что все операции заканчиваются тем, что рану  за-
шивают, и ждал этого как конца всех мучений.
   А его все не зашивали и не зашивали...
   Спустя какое-то время Волков стал различать стоявших вокруг людей,  и
неясные глухие звуки начали превращаться в голос  Гервасия  Васильевича,
который говорил:
   - Ну вот и прекрасно. Вот как хорошо... Вот и все...  Поглубже,  пог-
лубже турундочку... Отлично. Еще одну... И еще. Вот и чудесно... И пульс
у тебя прекрасный... Ах ты, Дима, Дима, Дима! Ну полежи,  отдохни.  Все,
все... Перевязывайте, Сафар Алиевич. Легкую, рыхлую повязку. И отток бу-
дет лучше...
   Гервасий Васильевич медленно стянул с лица маску, и она повисла у не-
го на шее, все еще сохраняя форму его подбородка.
   Волков лежал обессиленный и опустошенный, но какая-то неясная тревога
мелкой дрожью билась в его сердце и не давала покоя. Он не понимал,  чем
вызвана эта тревога. Ему казалось, что он о  чем-то  забыл  и,  если  не
вспомнит сейчас же, произойдет ужасное, непоправимое...
   - Ну вот, - сказал Гервасий Васильевич. - Поедем-ка мы, брат Дима,  с
тобой в палату. Хватит с нас операционной...
   И тогда Волков вспомнил и закричал срывающимся голосом:
   - Забыли!.. Забыли... Зашить забыли!
   Все остановились, словно с размаху наткнулись на невидимую стену.
   - Зашить... Зашить забыли... - хриплым шепотом повторил Волков.
   Гервасий Васильевич наклонился над ним, погладил его по мокрому  лицу
и сказал:
   - Гнойные раны не зашивают. Поедем в палату...
   Перевязки, перевязки... Каждый день перевязки.  Каждый  день  большой
шприц внутривенно, маленькие - внутримышечно. Почти  совсем  температура
упала. Правда, нет-нет да и подскочит с вечера, зато наутро ее опять как
не бывало... И спать теперь Волков научился без  всяких  помогающих  ле-
карств.
   Гервасий Васильевич нарадоваться не мог. Спустя неделю после операции
Гервасий Васильевич переехал домой. Вернее, ночевать стал дома, а  не  в
палате у Волкова. А так все свободное время с Волковым проводил. То  ви-
ноград принесет и просит его съесть обязательно... Дескать, глюкоза  или
там Кенжетай обидится, а на Востоке  стариков  обижать  не  принято.  То
книжку какую-нибудь притащит, то Хамраева приведет и оставит его в пала-
те часа на два. А три дня назад, в операционный день, забежал к  Волкову
на секундочку, сунул ему в руку странный, извилистый, жесткий  предметик
и сказал:
   - Вот, брат Дима, посмотри, какую дрянь человек в почке таскал! Самый
настоящий почечный камень. Бери, брат, не бойся! Он чистенький...
   Дней через пятнадцать Волков выпростал ноги из-под одеяла,  осторожно
приподнялся на правом локте и, оберегая левую  руку,  впервые  за  месяц
сел. Посидел немного, покачался, как китайский болванчик, протянул руку,
стащил со спинки кровати мышиный халат с шалевым воротником, натянул се-
бе на плечи. И устал чрезвычайно...
   Вошла старуха нянечка, позвякивая чистыми утками.
   Волков отдышался и рукой на нее замахал:
   - Все! Все! Не нужно. Я теперь сам ходить буду.
   - Как же... Будешь!.. - недоверчиво протянула нянечка и  с  интересом
поглядела на Волкова.
   - Пожалуйста. - Волков встал и, сдерживая дрожь во всем теле,  сделал
несколько шагов к двери.
   Нянечка поставила утки, подхватила его под руку и спросила:
   - А Гервасий Васильевич чего скажет?
   Не отвечая, Волков вышел в коридор.
   - Где? - спросил он нянечку.
   - Чего?
   - Ну это...
   - А... Дак вот, напротив! Гляди-ко...
   - Спасибо.
   - Идем, идем, - строго сказала нянечка.- Я постерегу тебя.
   - Еще чего, - покраснел Волков.
   - Ты мне не кавалерствуй! - разозлилась старуха. -  Подумаешь,  прынц
какой! Все могут, а ему прискорбно, гляди-ко! Иди давай...
   Довела Волкова до двери уборной и верно осталась его сторожить.
   - И запираться не смей, ни в коем разе! Худо станет - не до сраму бу-
дет! - крикнула ему в дверь нянечка.
   Стало действительно худо. Волков постоял в уборной и,  чувствуя,  что
сейчас начнет падать, привалился плечом к стене. Голова  у  него  кружи-
лась, и весь он покрылся холодным, липким потом.
   - Ты чего там? - тревожно спросила из-за двери нянечка.
   Волков с усилием оторвался от стены и открыл дверь.
   - Ничего... Порядок...
   Нянечка увидела его побелевшее влажное лицо, взяла его  правую  руку,
вскинула себе на плечи и, поддерживая за спину, повела Волкова в палату,
презрительно приговаривая:
   - Смотри, "порядок"! Краше в гроб кладут... Иди, иди, бегун! Самосто-
ятельные все какие, гляди-ко... Гервасий Васильевич узнает  -  ужо  тебе
мало не будет. Он те даст... Вовек не захочешь вскакивать!..
   Вскоре в палату вошел хмурый Гервасий Васильевич. За ним  протиснулся
Хамраев и с порога заявил Волкову:
   - Сейчас мы будем хлебать компот по всем правилам!
   Гервасий Васильевич укоризненно посмотрел на Хамраева и сел  на  кро-
вать Волкова.
   - Больше чтобы не  было  никаких  самостоятельных  походов.  Никаких!
Вставать с постели категорически запрещаю.  Абсолютный  покой  -  основа
выздоровления...
   Гервасий Васильевич чуть было не сказал "основа спасения", но вовремя
удержался.
   - Ах злодей старушечка! - усмехнулся Волков.
   - Кремень старушечка! - сказал Хамраев. - Это дежурная сестричка ваши
пируэты видела...
   Волков посмотрел на Гервасия Васильевича, и ему вдруг захотелось при-
жаться лицом к его руке - сильной, сухой, стариковской руке.  Но  он  не
шевельнулся, а только бормотнул:
   - Я думал, на поправку дело пошло.
   - И нам так хочется думать, - осторожно сказал Гервасий Васильевич. -
Но сейчас, как никогда, нужно быть дисциплинированным. Пожалуйста, Дима,
не делай этого больше...
   - Хорошо, Гервасий Васильевич. Не буду. Мне и самому-то  неважно  бы-
ло...
   - Я думаю!.. - вздохнул Гервасий Васильевич. -  Удивительно,  что  ты
еще не брякнулся где-нибудь...
   - Старушка плечико подставила, - подмигнул Хамраев Волкову.
   Гервасий Васильевич встал.
   - Я оставляю тебе Сарвара Искандеровича, - сказал он. - А  ты  ни  на
секунду не забывай, что товарищ Хамраев один из отцов города,  так  ска-
зать, член его правительства. И наверное, каждое свое посещение частного
лица он расценивает как хождение в народ. Так что постарайся, брат Дима,
чтобы он ушел от тебя обогащенным,  прикоснувшимся  к  истокам  народной
мудрости. Расскажи ему что-нибудь про цирк... По-моему,  это  единствен-
ное, в чем он ни черта не смыслит.
   - Ну и злыдня вы, мэтр! - всплеснул руками Хамраев.
   - Страшный человек, - подтвердил Волков.
   Гервасий Васильевич шел по больничному коридору и думал о Волкове.
   "Я не хочу его потерять, - думал Гервасий Васильевич. - Я и так поте-
рял многое. Мне поздно что-либо приобретать, но терять я  тоже  не  имею
права. Я был бы ему хорошим отцом. Ему  же  нужны  родители...  Родители
всем нужны. Тогда я, наверное, не умел быть хорошим родителем".
   Когда-то он растерял всех своих раненых. Он радовался тому,  что  они
уходят от него здоровыми и невредимыми. И вместе с каждым раненым уходил
кусок жизни самого Гервасия Васильевича. Но тогда  казалось,  что  жизнь
его никогда не кончится, и ему не приходилось жалеть эти кусочки  самого
себя, которые уносили спасенные им люди.
   Но вот уже сколько лет прошло, а он все еще ни разу  не  почувствовал
того, что испытывал на фронте, - желание отдать лоскут своей жизни, что-
бы спасти чужую. Он ни разу не почувствовал восторга, безумной  гордели-
вой радости, которая приходила к нему в госпиталях, когда он  убеждался,
что удержал человека на этом свете.
   Он все правильно делал, честно делал и учил правильности и  честности
других. Это была его профессия, его характер.
   Только ему ни разу не показалось даже, что от него  требуется  еще  и
лоскут жизни.
   А вот поди ж ты, приехал этот нелепый цирк, появился в больнице  Вол-
ков, и почудилось Гервасию Васильевичу, что вернулось время, ради  кото-
рого нужно жить на свете, даже если за шестьдесят пять лет у тебя  будет
всего два-три таких года.
   Он не может потерять. Эгоизм? А, черт с ним! Пусть Хамраев что  хочет
говорит об эгоизме!.. Сейчас жизнь Гервасия Васильевича в руках у Волко-
ва. Если бы он это мог понять! Если бы он мог не отбирать того, что сам,
не ведая, принес Гервасию Васильевичу!.. Если бы он не уезжал... Остался
бы тут, и ходили бы они гулять вечерами по черным пыльным улицам, сидели
бы на теплых камнях у ледяной речушки вдвоем. Нет, втроем... Они бы дру-
жили с Хамраевым.
   Ему все равно некуда ехать. Ну какого черта ему тащиться в Ленинград?
Ведь он сам говорил, что у него там никого нету...
   А если он в цирке захочет работать? А если он в  цирке  сможет  рабо-
тать, пусть, пожалуйста, работает. Только чтобы дом его здесь был. Пусть
приезжает в отпуск или, как там... в это "межсезонье". Он же  сам  гово-
рил, что у них бывает такая штука, "межсезонье". Гервасий Васильевич бу-
дет ждать его.
   На долю секунды Гервасий Васильевич вдруг захотел,  чтобы  Волков  не
смог работать в цирке. Чтобы остался живым и здоровым, только в цирке не
смог работать. Но он отогнал от себя эту мысль и почувствовал себя  отв-
ратительно, словно предательство совершил...
   Пусть работает в цирке. Гервасию Васильевичу нуж