Волкова, помолчал немного, потер пальцами глаза под очками и  спро-
сил:
   - Ну что, брат Дима?.. Скучаешь?
   - Я почти весь день дремал, - ответил Волков.
   - Очень хорошо, - сказал Гервасий Васильевич. - Просто прекрасно. Да-
вай я тебя посмотрю немного...
   - Посмотрите.
   - Только сразу  договоримся:  никаких  героических  актов.  Там,  где
больно, говори "больно". Мне это очень важно. Понял?
   - М-гу.
   И пальцы Гервасия Васильевича осторожно  стали  скользить  по  левому
плечу Волкова. Где-то задержались, мягко ощупывали какое-то место и про-
должали скользить дальше, к локтю. Потом снова возвращались назад и  еще
медленнее проходили путь, уже однажды пройденный.
   - Больно?
   - Да.
   - Очень?
   - Очень.
   - А здесь?
   - Нет.
   - Совсем не больно?
   - Совсем.
   - М-да...
   - Что, плохо? - спросил Волков.
   - Да нет... Ничего особенного.  -  Гервасий  Васильевич  вынул  пачку
"Казбека" и стал разминать папиросу, глядя в упор на Волкова.
   - А мне можно курить? - спросил Волков.
   Гервасий Васильевич подумал и с деланным равнодушием сказал:
   - Кури.
   Он размял папиросу и сунул ее в рот Волкову. Затем оглянулся на дверь
и чиркнул спичку.
   Волков прикурил и улыбнулся.
   - Ты мне поулыбайся, - сказал Гервасий Васильевич. -  Придет  старшая
сестра - не до улыбок будет... И мне и тебе влетит...
   Он разогнал дым рукой и еще раз оглянулся на дверь.
   - Не влетит - она в вас влюблена, - сказал Волков и закашлялся.
   - Это у тебя от  температуры,  -  презрительно  сказал  Гервасий  Ва-
сильевич. - Так и называется: температурный бред.
   - Влюблена... Чтоб мне сдохнуть! - рассмеялся Волков.
   - Ни в коем случае! - испугался Гервасий Васильевич.- Ты мне все  по-
казатели по отделению испортишь!
   - А у вас разве смертельные исходы не планируются? - спросил Волков.
   - Прекрати сейчас же, - рассердился Гервасий Васильевич. - А то забе-
ру папиросы и уйду...
   - Нет, правда, - зло сказал Волков. - Вроде как  усушка,  утруска.  В
винно-водочных отделах даже специально несколько бутылок лишних  полага-
ется - "на бой посуды"!
   - Ты пьешь?
   - Пью.
   - Много? - Гервасий Васильевич с интересом посмотрел на Волкова.
   - Нормально... Как все. Гервасий Васильевич, я знаю, о чем вы  думае-
те!
   - О чем? - весело спросил Гервасий Васильевич.
   - Сейчас. - Волков слегка отдышался, проглотил слюну  и,  не  отрывая
глаз от лица Гервасия Васильевича, сказал: - Вы, когда вошли  в  палату,
все думали: "Как бы это сказать Волкову про  ампутацию?.."  Дескать,  не
дрейфь, брат Дима, и без руки люди на свете  живут  и,  дескать,  пользу
приносят... Ну там два-три примера из классико-революционной  литературы
или еще что-нибудь. А, Гервасий Васильевич?
   Гервасий Васильевич снял очки и стал разглядывать их на свет.
   - Точно, да, Гервасий Васильевич? - испугался Волков.
   - Ты только без нервов, - жестко сказал Гервасий Васильевич.
   Он протер очки полой халата и надел их на нос.
   - Что-то я, конечно, думал...- неуверенно проговорил он.  -  Человеку
это свойственно... Вот и я думал. Я все, сынок, думаю, как  ее,  подлой,
избежать. Вот о чем я думаю. А ты психуешь. Ухудшаешь и без того  парши-
вое свое состояние. И этим очень мешаешь мне тебя лечить. А ты мне помо-
гать должен. Понял?
   В палату вошла сестра с профессионально-скорбным лицом. В одной  руке
она держала шприц с иглой вверх, а в другой - ватку, пахнувшую спиртом.
   Гервасий Васильевич разогнал дым рукой:
   - Подставляй зад, Волков!
   Когда сестра ушла, Волков подождал, пока затихнут ее шаги в коридоре,
и сказал:
   - В сорок четвертом в госпитале со мной рядом лежал Мишка Сиротин. Он
перед самой выпиской простудился. И ему банки на ночь  назначили...  Ве-
черком к нам в палату вкатывается  вот  такая  же  сестричка  и  трагич-
ным-трагичным голосом объявляет: "Сиротин, я вам банки пришла  ставить".
И рожа у нее такая постная, такая скорбная, такая  профессионально-меди-
цинская, что сдохнуть можно... Сиротин заохал, на живот  перевернулся  и
говорит: "Ты бы мне лучше спиртяшки приволокла..." А она, не  теряя  за-
данного настроения, молча так облепила его банками и села рядом. Посиде-
ла так с минутку, увидела "Крокодил" на тумбочке и стала его  перелисты-
вать. С ней произошла удивительнейшая метаморфоза! Она перестала  играть
в сестру милосердия... Сидит, понимаете ли, нормальная, здоровая,  смеш-
ливая девчонка, читает "Крокодил", весело хихикает, и  нет  ей  никакого
дела до того, что Сиротин с того  света  недавно  вернулся,  что  вокруг
боль, страдания, температура, бред. И никакого в ней милосердия.  Просто
тихий голос и скорбь в ее обязанности входят. Потом посмотрела на  часы,
вздохнула и стала снимать с Сиротина банки. Им что, специально преподают
это актерское мастерство? А, Гервасий Васильевич?
   Гервасий Васильевич тоскливо посмотрел на Волкова, открыл пачку "Каз-
бека" и спросил:
   - Курить будешь?
   - Нет, - ответил Волков, не сводя глаз с Гервасия Васильевича.
   Гервасий Васильевич закурил сам и скучным голосом спросил Волкова:
   - Слушай, сынок, ты знаешь, что такое "право сеньора"?
   - Знаю. Это когда первая брачная ночь...
   - Ни черта ты не знаешь, -  перебил  Гервасий  Васильевич.  -  "Право
сеньора" - это в первую очередь  безнаказанность.  Сознание  собственной
исключительности... Гарантия безопасности. Это не только первая  брачная
ночь с женщиной, предназначенной другому, это и ненаказуемое  хамство  с
подчиненными, лживость чиновников и  истеричность  тяжелобольных...  Все
это в одинаковой степени гнусно.
   - Спасибо, - упавшим голосом сказал Волков.
   - Кушай на здоровье, - так же скучно ответил Гервасий  Васильевич.  -
Кушай и постарайся никогда не пользоваться этим правом.  Кем  бы  ты  ни
был: тяжелобольным подчиненным или очень здоровым начальником...
   - Подозрительность, наверное, приходит с  возрастом...  Да,  Гервасий
Васильевич? - попробовал Волков перевести разговор в ироничное  состяза-
ние.
   Но Гервасий Васильевич не принял предложенной ему схемы и сказал:
   - Я не знаю, что приходит с возрастом. Для этого я  еще  недостаточно
приподнялся над собой и своим возрастом... Зато я почти точно знаю,  что
с возрастом уходит.
   Волков закрыл глаза, повернул голову набок и прижался щекой к  подуш-
ке. Гервасий Васильевич взял Волкова за правую кисть и прислушался к его
пульсу.
   - Простите меня, Гервасий Васильевич, - сказал  Волков,  не  открывая
глаз.
   - Ладно, давай о другом, - сказал Гервасий Васильевич.
   Ночью Волков попытался представить себя без руки. Он перебирал десят-
ки дел, для выполнения которых отсутствие левой руки не  станет  большим
препятствием. Но это были дела и профессии, до сих пор неведомые  Волко-
ву. Все нужно будет начинать с азов, с самой низшей ступени. А для этого
может просто не хватить сил. Тем более что стоило ему  мысленно  просле-
дить цепь элементарно механических движений для того или другого случая,
как он печально убеждался в том, что природа, создавая человека, не поз-
волила себе ничего лишнего...
   Волков вспомнил Володю Гречинского. Володю Гречинского, великолепного
циркового эквилибриста. Артиста экстра-класса. В войну Володя был "соро-
капятчиком". Там некогда было устанавливать прицел своей тоненькой  про-
тивотанковой пушки. Он бил по танкам прямой наводкой. В бою ему оторвало
левую руку. Это был его последний бой.
   Спустя тринадцать лет, в Варшаве, Володя  Гречинский  стал  лауреатом
всемирного конкурса артистов цирка. Никто из зрителей и  жюри  не  знал,
что у него нет руки. Он сконструировал себе движущийся протез, и  никому
не могло прийти в голову, что у этого русского вместо левой руки  культя
восемь сантиметров длиной. Он только цветы не мог принять от председате-
ля жюри. Правая рука была занята дипломом и коробочкой с медалью. А цве-
ты принять было уже нечем.
   Говорят, потом этот председатель жюри плакал...
   Теперь Володя - заслуженный артист республики. Теперь-то все  хорошо.
Вот только по ночам у него правая рука отнимается - устала. Но  об  этом
тоже почти никто не знает. А Волков знает. Гречинский многое рассказывал
Волкову. Может быть, только ему и рассказывал. Их всегда тянуло  друг  к
другу.
   Как только они попадали в один цирк, в  одну  программу,  они  вместе
размещались в одной гардеробной, и вскоре гардеробная начинала  походить
на маленькую слесарную мастерскую, куда совершенно случайно попали спин-
нинги, блеклые костюмы, грим, обрывки афиш и рекламные пепельницы  фирмы
"Кока-кола".
   Гречинский сам конструировал цирковую аппаратуру, и Волков любил  ве-
черами, после представления, сидеть и смотреть,  как,  привалившись  ху-
деньким левым плечом с нежной культей к тискам, Володя держал в красивой
и мощной правой руке напильник, с поразительным упорством вытачивая  ка-
кую-нибудь замысловатую деталь или невиданную блесну. Иногда Володя  са-
дился за лист миллиметровки, брал карандаш и набрасывал эскизы аппарата,
чертежи узлов. Потом откладывал карандаш и начинал щелкать логарифмичес-
кой линейкой. Он рассчитывал запасы прочности,  максимальные  натяжения,
минимальные отклонения, динамические рывки, прогибы и скручивания - все,
без чего нельзя построить даже самый простой цирковой  аппарат.  К  нему
бегали за каждой мелочью: поговорить о новом трюке, зачалить трос, почи-
нить транзистор. Просто поболтать.
   Но бывали вечера, когда никто не приходил в их гардеробную, когда Во-
лоде не хотелось ничего сверлить или вытачивать. И тогда Волков  отправ-
лялся в цирковой буфет, приносил бутылку вина, стаканы, и они  засижива-
лись в цирке далеко за полночь.
   Волков обычно устраивался на реквизитном ящике, а Володя на стуле. Он
снимал со стены трубу, облизывал медный мундштук и, скосив глаза на Вол-
кова, играл ему арии из оперетты "Роз-Мари". Негромкий чистый звук трубы
плыл по уснувшему цирку, и Волков каждый раз  пытался  представить,  как
ведут себя звери, слушая Володину трубу. Наверное, лошади нервно  перес-
тупают тонкими передними ногами, а дремлющие тигры  осторожно  открывают
глаза...
   О фронте Гречинский никогда не говорил.  Даже  когда  в  цирке  среди
"старичков" вдруг заходил разговор о войне и кто-нибудь вспоминал, что в
сорок четвертом он был там-то, на таком-то направлении, в  такой-то  ар-
мии, Володя молчал.
   Только однажды Волков услышал от Володи о том, что он воевал под Рже-
вом. Это было так: Волков случайно встретил Гречинского в Москве. Володя
был в отпуске, Волков проездом. Они обрадовались друг другу,  закатились
в "Националь", поужинали, и Гречинский уговорил Волкова поехать  к  нему
ночевать. Когда они вышли из ресторана, было уже половина  второго.  Они
добрели пешком до Пушкинской площади и целый час простояли в очереди  на
такси. В последний момент, когда Гречинский и Волков уже садились в  ма-
шину, к началу очереди подошел какой-то пьяный на протезе.  Он  вломился
на переднее сиденье и потребовал, чтобы его везли к "Соколу". Гречинский
жил у "Сокола", и поэтому с пьяным никто не стал спорить.
   Машина тронулась. Пьяный сразу же повернулся к Волкову и  Гречинскому
и стал осыпать их отборной руганью. Он кричал, что потерял ногу  вот  за
таких стиляг и пижонов, что он, если захочет, выбросит их из такси и ему
за это ничего не будет, потому что он кровь проливал в то  время,  когда
они где-то отсиживались. Он кричал, что на все имеет право -  он  воевал
вот этими руками. Москву спасал...
   - Заткнись, - сказал ему Волков.
   И тогда пьяный стал уже совсем отвратительно грязно ругать Волкова  и
Гречинского. Молоденький шофер такси пугливо посматривал на инвалида.
   - Остановите машину, - не выдержал Волков.
   - Дима, выкини его к чертовой матери, - спокойно сказал Гречинский.
   Шофер притормозил.
   - Вы что, с ума сошли?! - закричал пьяный. - Я же на протезе! Куда  я
пойду? Не трогайте меня!..
   Волкова трясло от омерзения и злости. Он вышел  из  машины  и  рывком
открыл переднюю дверцу.
   - Вылезай, - хрипло сказал Волков.
   - Да что вы, ребята!.. Ну нажрался я... Нажрался! Что, думаешь, с ра-
дости? - И пьяный заплакал.
   Волков захлопнул дверцу, сел рядом с Гречинским и сказал пьяному:
   - Еще одно слово - и вылетишь. Понял?
   Пьяный промолчал.
   - Поехали, - сказал Волков.
   Как только машина тронулась, пьяный нагло расхохотался.
   - Что, съели?! Кто меня тронет, тот два часа не  проживет!..  Я  ногу
потерял, я за Россию кровь пролил, а ты, ты что видел?! - И он повернул-
ся к Гречинскому.
   Володя рванулся к пьяному, сгреб его за воротник и бешено крикнул ему
в лицо:
   - Заткнись, сволочь! Ты один всю Россию спас?! Кроме тебя, никого там
не было?! Двадцати миллионов мертвых не было? Гад!!!
   Гречинский выпустил пьяного, откинулся на сиденье и пробормотал:
   - Ах сука какая!.. Ах сука...
   - Попался бы ты мне подо Ржевом, - плаксиво сказал пьяный.
   - Подо Ржевом я бы с тобой вообще не разговаривал, - сказал  Гречинс-
кий. - Да и ты бы там помалкивал...
   Уже потом, дома, под утро, Володя посмотрел на  Волкова  красными  от
бессонницы глазами и сказал:
   - Димка, а я ведь руку-то потерял подо Ржевом...
   В этот день после вечернего обхода Гервасий Васильевич ненадолго схо-
дил домой. Он вернулся, держа в руках большую тарелку  с  виноградом,  а
под мышкой старый потрепанный томик.
   Он поставил перед Волковым виноград и сказал:
   - Тебе Кенжетай кланяется. Помнишь, я тебе про него  рассказывал?  Он
говорит, что видел тебя в цирке и ему очень понравилось, как ты танцевал
на канате...
   - Это был не я, - улыбнулся Волков. - Это Артемьев...
   - Я знаю, - сказал Гервасий Васильевич. - Мне просто не хотелось  его
огорчать. Мне кажется, что он запомнил только танцы на канате, а так как
я ему про тебя поведал, то он хочет, чтобы это был обазательно ты... Ни-
чего не имеешь против?
   - Пожалуйста, - ответил Волков.
   Он попытался осторожно повернуться на бок и вдруг почувствовал, как в
больной руке что-то булькнуло. Словно в пустой наполовину бутылке  плес-
нулась жидкость. Он легонько шевельнул левой рукой  и  вместе  с  острой
болью опять услышал бульканье.
   - Лопай виноград, - сказал Гервасий Васильевич. - Это  глюкоза,  а  в
твоем состоянии она сурово необходима.
   - Мне уже сегодня делали ее внутривенно...
   - Очень хорошо. От глюкозы еще никто не умер.
   Волков опять шевельнул рукой, прислушался к бульканью  под  локтем  и
спросил:
   - Я не открою новую страницу медицины, если все-таки умру от глюкозы?
   Гервасий Васильевич поморщился. Он стоял у окна и перелистывал томик.
   - Не болтай, ради бога. Лучше послушай, брат Дима, грандиозные  стро-
ки:
   Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели, Молчали желтые и
синие, В зеленых плакали и пели.
   Гервасий Васильевич глубоко вздохнул, снял очки и  положил  книгу  на
подоконник.
   - Вот как, Дима... "Молчали желтые и синие, в зеленых плакали  и  пе-
ли..." Черт знает какая силища!
   Волков облизнул пересохшие губы и продолжил:
   Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад
с кустами блеклыми, Ее, жандарма с нею рядом...
   Гервасий Васильевич посмотрел на Волкова, взял  книгу  и  снова  стал
листать страницы, приговаривая:
   - "Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели..."  Женись,  Ди-
ма... Обязательно женись. И заведи кучу детей...
   - Поздно мне, - сказал Волков.
   - Ерунда, - отмахнулся Гервасий Васильевич. - Нарожаешь детей, приве-
зешь их сюда, я тебе их тут пасти буду.
   - Поздно мне, - повторил Волков.
   - Глупости! - возмутился Гервасий Васильевич. - Жить никогда не позд-
но. Знать, что ты кому-то необходим, никогда не поздно... Одиночество  -
это эгоизм. Чистейшей воды эгоизм... Ты, Волков, эгоист...
   - А вы?
   - И я. Я тоже эгоист. Мне даже об этом на  днях  сказали.  Некто  мой
друг Хамраев. Правда, он воспользовался дневниками Жюля  Ренара,  но  от
этого я не почувствовал себя лучше...
   - Кто такой Жюль Ренар?
   - Удивительного мужества человек. Современник Ростана, Гонкуров,  Зо-
ля... Писатель. Ты не читал "Рыжика"?
   - Нет, - Волков снова шевельнул левой рукой и снова  услышал,  как  в
локте плеснулась жидкость.
   Гервасий Васильевич увидел движение Волкова и спросил:
   - Ты зачем шевелишь левой рукой? Не нужно этого делать...
   - Гервасий Васильевич, - сказал Волков. - Вы знаете, у  меня  в  руке
что-то булькает.
   - Ну да?
   - Точно. Что-то булькает и переливается. Такое впечатление,  будто  у
меня к локтю грелка привязана.
   Гервасий Васильевич отложил книгу и подошел к Волкову.
   - Давай посмотрим, что там у тебя булькает и переливается. - Он долго
и осторожно осматривал левую руку Волкова и наконец сказал: -  Вот  что,
брат Дима, давай-ка мы с тобой завтра прооперируемся... Возьмем и  проо-
перируемся.
   Волкова охватила страшная слабость. В первую секунду он даже  не  мог
понять, что с ним произошло. А потом вздохнул судорожно, проглотил комок
и понял: испугался.
   - Уже завтра?.. - тихо спросил он.
   Ему хотелось закричать, что он не может завтра оперироваться, что  он
еще не придумал для себя однорукого - ничего, он ищет, ищет  мучительно,
ежедневно и еженощно, но ему не двадцать, ему уже тридцать  шесть,  и  в
таком возрасте начинать жить заново очень трудно...  Ну  неужели  нельзя
подождать с операцией? Он придумает... Вот только придумает, как жить  с
одной рукой, так, пожалуйста, оперируйте, отнимайте руку, если без этого
нельзя обойтись!
   К тому, что он останется без руки, он уже приучил себя. Ему бы теперь
только придумать, как жить дальше...
   Но Волков ничего не сказал Гервасию Васильевичу, а только тихо  спро-
сил:
   - Уже завтра?..
   - Ты чего это вдруг разволновался? Ты небось по  думал,  что  я  тебе
завтра руку отрежу? Да? А я и не собираюсь этого делать. Я  тебе  завтра
этот гнойный мешок вскрою, дрянь всю выпущу, чтобы она  у  тебя  там  не
булькала и не переливалась, и буду продолжать тебя лечить. Тебя  и  твою
руку... А ты уже черт знает что подумал!
   Волков затаил дыхание, уставился в потолок.  Из  уголка  его  правого
глаза выкатилась маленькая светлая слезинка и неровной дорожкой поползла
к уху. Волков повернул голову направо, потерся щекой  о  подушку  и  уже
случайно шевельнул левой рукой.
   - Вот, пожалуйста... - виновато проговорил он. - Опять булькает...
   Утром, когда Волков еще спал, Гервасий Васильевич пригласил в ордина-
торскую двух врачей своего отделения и  весь  последний  курс  городской
школы медсестер. Одиннадцать семнадцатилетних девочек проходили хирурги-
ческую практику в больнице у Гервасия Васильевича и,  непонятно  почему,
боялись его до дрожи в коленях.
   Гервасий Васильевич подождал, пока все рассядутся,  отдал  свой  стул
маленькой испуганной Рашидовой, а сам присел на краешек стола.
   - Вас, Нина Ивановна, и вас, Сафар Алиевич,  я  пригласил  для  того,
чтобы просить ассистировать мне сегодня при вскрытии флегмоны у Волкова,
- обратился Гервасий Васильевич к врачам.
   - У него еще и флегмона?
   - Ну и букет!
   - Букет роскошный, - сказал Гервасий Васильевич. - Что и говорить...
   Он обвел взглядом студенток и продолжил:
   - А вас я обязываю присутствовать при операции. Это вам будет  крайне
полезно... В свое время, если вы помните, мы много  говорили  об  анато-
мо-физиологических особенностях гнойных процессов.  Еще  несколько  дней
назад я просил вас самым внимательнейшим образом ознакомиться с историей
болезни больного Волкова Дмитрия Сергеевича... Все ознакомились?
   Девочки задвигались и зашелестели:
   - Я ознакомилась.
   - Я тоже.
   - И я...
   - Прекрасно, - прервал их Гервасий Васильевич. - Тогда я позволю себе
повторить кое-что из того, что мы проходили с вами еще зимой. Я не соби-
раюсь задавать вам какие-либо вопросы и проверять ваши знания. Я еще раз
повторю вам, что уже говорил од