ивую.  Просто
после двадцати трех я каждый раз становлюсь такой одинокой...
   - Ладно, ладно тебе, - Андрей Павлович растроганно гладит Лиду по ли-
цу, притормаживает машину и останавливается у тротуара.
   Лида обреченно вздыхает, открывает дверцу и покорно выходит.
   Автомобиль Андрея Павловича трогается с места, проезжает  сто  метров
до перекрестка и сворачивает за угол. Лида пешком шагает в том  же  нап-
равлении...
   ...Зато, когда через десять минут Лида входит в свой многолюдный  от-
дел, Андрей Павлович с обаятельной непосредственностью  приветствует  ее
первым:
   - Доброе утро, Лидочка! Здравствуйте! - и машет ей рукой.
   - Доброе утро, Андрей Павлович, - отвечает Лида и проходит  к  своему
рабочему столу. - Здравствуйте, девочки.
   И все тоже радостно здороваются с Лидой. Все действительно  рады  ви-
деть ее, Андрея Павловича, друг друга и ощущать себя замечательным друж-
ным коллективом, объединенным не только общим делом, но и  общей,  очень
личной тайной...
   Сквозь открытую дверь Бабушка видит опустевшую большую комнату,  ста-
рые настенные часы с безжизненным маятником, потом - фотографии над сво-
ей кроватью.
   На одной - прифранченная компания у дверей Замоскворецкого  ЗАГСа.  В
центре девятнадцатилетняя Бабушка с розочкой в волосах и военный морячок
Дедушка. Тут же Друг в форме курсанта какого-то училища. Все  уставились
в объектив.
   И в остатках бабушкиного мозга всплывают черно-белые воспоминания...
   ...На свадьбе кричат "горько!". Они встают, целуются. А когда Бабушка
садится между Дедушкой и Другом, Друг опускает  руку  под  стол  и,  под
прикрытием свисающей скатерти, гладит Бабушку по фильдеперсовому  колену
и выше, до края чулка, пристегнутого широкой кружевной резинкой. Бабушка
делает вид, что ничего не происходит, обнимает Дедушку за шею и счастли-
во хохочет...
   Бом-м-м!.. Тугой медный гул плывет по пустой квартире.
   Бабушка отпускает веревку колокола. Сухонькая ручонка  в  изнеможении
падает на одеяло, глаза впиваются в проем распахнутой двери.
   Секунда... вторая... третья... И некому прибежать на Бабушкин  жалкий
набатный призыв. Глаза ее прикрываются, и по щеке, к  уху,  ползет  сле-
за...
   Нина Елизаровна ведет посетителей по небольшим зальчикам  своего  му-
зея. С указкой в руке, в элегантном костюме, на  высоких  каблуках,  она
выглядит чрезвычайно привлекательно. Мужчины-экскурсанты разглядывают ее
с гораздо большим интересом, чем фотографии каких-то документов и учени-
ческие копии с изначально плохих полотен. И это справедливо. Как  сказал
поэт - "ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!"
   Посетители музея почти все приезжие или проезжающие через Москву, что
легко угадывается по апельсинам в сетках, по вареным колбасам в  сумках,
по коробкам с чешской обувью.
   Это же обстоятельство  характеризует  и  музей  Нины  Елизаровны  как
третьесортный - попробуй-ка, сунься с апельсинами в "Третьяковку"!..
   Позади группы экскурсантов бредет невзрачный человек с доброй и  сму-
щенной физиономией. Зовут его Евгений Анатольевич. Ему лет  пятьдесят  с
хвостиком.
   И Нина Елизаровна, не умолкая ни  на  секунду,  изредка  сочувственно
поглядывает в его сторону. Один раз она даже улыбнулась ему...
   От этой улыбки он счастливо шалеет, да так  явственно,  что  если  бы
группа в этот момент не была так увлечена копией скульптуры "Булыжник  -
оружие пролетариата", а узрела бы лицо Евгения Анатольевича,  то  все  в
один голос заявили бы, что он намертво влюблен в Нину Елизаровну...
   А через минуту, уже в другом зале, Нина  Елизаровна  оглядывает  свою
паству и понимает, что потеряла Евгения Анатольевича.  От  неожиданности
она сбивается с накатанного ритма и растерянно замолкает.
   Однако профессионализм берет верх, и  уже  через  мгновение  речь  ее
льется снова легко и свободно. Только глаза все время ищут Евгения  Ана-
тольевича...
   Блям-м-м!.. - слабенький удар колокола растекается по квартире.
   Не мигая Бабушка смотрит в дверной проем. Ждет...
   И не дождавшись, неверной правой рукой с трудом подносит ко  рту  по-
ильник. Холодный чай течет по подбородку, по  дряблой  морщинистой  шее,
расплывается по подушке, по пододеяльнику...
   Но Бабушка этого не чувствует. Глаза ее вонзились в довоенную  фотог-
рафию - весело хохочет Дедушка в форменной шапке с  "крабом",  куртке  с
меховым воротником. Держит в руке  веревку  от  обледенелой  корабельной
рынды - той самой, что сейчас висит у Бабушки над головой. А вокруг  Де-
душки льды, снега и ужасно Крайний Север...
   ...Эту фотографию молоденькая Бабушка (до жути похожая на сегодняшнюю
Лиду!) показьюает Другу. У Друга в петлицах "шпала",  а  на  портупее  -
пистолет. Потом Друг смотрит вместе с Бабушкой в окно. Внизу три челове-
ка в кожаных регланах подсаживают в "воронок" пожилого полуодетого чело-
века. Друг быстро надевает такой же реглан и фуражку, по-братски  целует
Бабушку и гладит ее по выпуклому животу. И они оба смеются.
   Из окна Бабушка видит, как Друг выходит на улицу, проверяет, как  за-
перли "воронок", а сам садится в легковушку. Машины трогаются.  Бабушка,
счастливо улыбаясь, машет Другу вослед рукой...
   Новые районы всех городов страны очень остроумно застроены одинаковы-
ми "Торговыми центрами". Первый этаж - продовольственный магазин, второй
- столовая, районное лицо общепита. Слева - вход в  сапожную  мастерскую
или ателье, справа - стыдливо исключенный из  общей  гастрономии  винный
отдел. Над сапожной мастерской обычно - контора жэка, над винным отделом
- штаб Добровольной Народной Дружины или каморка участкового  милиционе-
ра.
   "Торговый центр" закрыт на обеденный перерыв. У замкнутых дверей про-
дуктового магазина черно-серые старушки покорно ждут открытия. От запер-
того винного отдела змеится мрачноватая очередь еще трезвых мужчин.
   С тыльной стороны "центра" - завал из разбитых бочек, смятых  картон-
ных коробок, горы ломаных тарных ящиков.
   Тут еще одна очередь - у пункта приема стеклотары. Сумки, сетки,  че-
моданы, рюкзаки с бутылками. В отличие от очередей у магазина, эта  оче-
редь являет собой говорливое, неунывающее братство.
   В грязном отгороженном тупичке  замагазинного  лабиринта,  на  ящиках
из-под марокканских апельсинов сидят Настя и Мишка.
   Мишке - двадцать один год. Он в кроссовках, вельветовых порточках и в
теплой "вареной" курточке с белым воротничком из искусственного меха.
   Настя покуривает, Мишка захлебывается новостями:
   - ...такие возможности, малыш, полный атас! Люди... Солидняк, с "вол-
гарями". Главный - на "мерседесе"! "Старик, - это мне главный говорит. -
Старик, сейчас само время раскрыло тебе свои  объятия!  Копеечка  только
ленивому в рот не течет! Хочешь, - говорит, - становись на штамп,  прес-
суй кнопки. На пластмассе гарантирую полштуки, на металле -  до  восьми-
сот! Через год у тебя квартира, через полтора - тачка. Не хочешь  уродо-
ваться на станке - ты же десантник, - давай в охрану. Штука обеспечена".
   - Что? - не поняла Настя.
   - Тысяча за охрану кооператива.
   - Сторожем, что ли?
   - Малыш! - Мишка даже за голову схватился. - Ну,  ты  даешь!  "Сторо-
жем"! Теперь все, как у людей: есть рэкет - шобла, которая шерстит  коо-
ператоров. С каждого дела - две-три тысячи в месяц. А этих дел сейчас по
Москве - хоть задницей ешь.
   - Как это? - удивилась Настя.
   - А очень просто. Ты имеешь свое дело. Кооперативное. Я прихожу к те-
бе и говорю: "Анастасия Александровна, хотите спокойно жить и работать?"
Ты говоришь: "Хочу". Так вот, говорю,  извольте  ежемесячно  отстегивать
нам столько-то и столько-то... Поняла? И так с каждого.
   - А я не могу тебе сказать: "Вали-ка ты, Миша"?
   - Вполне. Утром приезжаешь - оборудование разгромлено, помещение сож-
жено. Я прихожу снова. Спрашиваю: "Ну как, Анастасия  Александровна?"  И
ты отстегиваешь, что с тебя просят, или тебя  подвешивают  где-нибудь  в
лесочке за ноги и раскаленным утюжком по животику. И вот от них этот ко-
оператив надо защищать.
   - А если в милицию?
   - А там что, не люди? Я тебя умоляю!.. Все хотят вкусно кушать.  Слу-
шай, ты можешь не курить? Ну что это такое? Сколько раз...
   - Не ханжи. Дальше.
   - Я к Сереге. С которым демобилизовывался... А  Серега  говорит:  "На
хрена нам эти кооперативы? Что мы, даром два  года  в  ВДВ  отмантулили?
Лучше сразу в рэкет. Главное - в приличную шоблу встрять.  Мы  -  ребята
тренированные, а там, если с головой..."
   - Но ты же хотел на юрфак?!
   - Пока эту халяву не прикрыли, надо материальную базу создать. А  уже
потом...
   - Дурак ты, Мишаня, - лениво говорит Настя, сплевывает и  выщелкивает
окурок. - То ты в кооператив, то в охрану, то в бандиты. Ну просто  пря-
мой путь на юридический факультет!
   - Я свою дорогу в жизни ищу, малолетка ты хренова! Это ты можешь  по-
нять?! - взбеленился Мишка. - Я к тебе, как к самому близкому... А  ты?!
Если бы тогда меня от Афгана не отмазали, я бы сейчас полные руки  "сер-
тов" имел! За два года, знаешь, сколько я бы  этих  чеков  Внешторгбанка
привез?! Вот тогда бы я сразу в университет! Участник войны, капусты на-
валом...
   - А если бы тебя оттуда в таком симпатичном цинковом гробике  привез-
ли?
   - Ладно тебе. Не всех убили. Кто-то и своими ногами пришел.
   Из служебных дверей магазина выглядывает старшая продавщица Клава:
   - Настя, кончай перекур, открываемся!
   - Иду, тетя Клава! - кричит Настя и говорит Мишке: - Мишка ты  Мишка,
неохота мне сегодня тебе настроение портить. Чеши. Зайдешь за мной вече-
ром. Мне еще товар принимать.
   И Настя направляется к дверям служебного входа.
   Бабушка лежит в пустой квартире, немигая смотрит в потолок. И  возни-
кает в глазах ее бесшумное и бесцветное видение...
   ...На стеклах, крест-накрест, наивные бумажные полоски сорок  второго
года. Голая Бабушка, чуть прикрытая одеялом, курит в смятой постели.  Из
уборной возвращается Друг - в кальсонах, носках, в  накинутом  на  плечи
кителе с тремя "шпалами". Деловито натягивает галифе.
   Скрипнула дверь. Друг, в полуодетых штанах, подхватил портупею, белые
комсоставские бурки, метнулся за портьеру.
   На пороге спальни стоит заплаканная двухлетняя Нина в ночной рубашке.
Бабушка рассмеялась, вскочила, подхватила дочь, бухнулась с нею  в  пос-
тель - так, чтобы Нина оказалась спиной к Другу.
   Друг выходит из-за портьеры в полной своей эмгэбэшной  форме  и  тихо
исчезает... А Бабушка счастливо целует  Нине  маленькие  озябшие  ножки,
отогревает ее своим веселым материнским дыханием.
   В конце первой половины дня Нина Елизаровна с двумя продуктовыми сум-
ками и уже в обычных уличных туфлях без каблуков быстрым шагом  подходит
к своему дому. И сразу же видит стоящего у  парадного  подъезда  Евгения
Анатольевича с тремя гвоздичками в руках.
   - Господи, Евгений Анатольевич, как вы меня напугали! - набрасывается
на него Нина Елизаровна. - Куда это вы подевались, черт вас  побери?!  Я
уж думала, что вам плохо стало...
   Евгений Анатольевич робко улыбается и молчит.
   - И вообще, как вы узнали, где я живу?
   Евгений Анатольевич смущенно пожимает плечами.
   - Вы что, сыщик, что ли?
   - Нет. Инженер.
   - С вами все в порядке?
   - А что со мной может случиться?
   - А черт вас знает! Две недели ходить в один и тот же музей  -  любой
может сбрендить.
   - Я не в музей хожу.
   - А куда же?
   - К вам.
   Нина Елизаровна смотрится в отражающее стекло входной двери подъезда,
поправляет волосы и с удовольствием говорит:
   - Да ну вас к лешему, Евгений Анатольевич! Я старая баба...
   - Я люблю вас, Нина Елизаровна...
   - Эй! Эй!.. Вы с ума сошли! - искренне пугается Нина Елизаровна. -  У
меня мать парализованная, у меня две взрослые дочери от очень разных му-
жей! Я себе уже давным-давно не принадлежу...
   - Но я люблю вас, - тихо повторяет Евгений Анатольевич.
   - Вы - псих! Сейчас же прекратите ходить в наш музей!  Я  смотрю,  на
вас историко-революционная экспозиция  действует  разрушительно.  Совсем
мужик чокнулся! Ну надо же! Террорист какой-то!
   Нина Елизаровна видит, как дрожат гвоздики в  руках  у  Евгения  Ана-
тольевича, и добавляет:
   - Что вы трясетесь, как огородное пугало на ветру? Давайте сейчас  же
сюда цветы! Если это, конечно, мне, а не какой-нибудь  молоденькой  про-
фурсетке...
   Евгений Анатольевич счастливо протягивает ей цветы.
   - И... черт с вами! Приходите ко мне завтра часам к  десяти  утра.  Я
завтра работаю во второй половине дня. Хоть накормлю вас нормально.  Не-
бось лопаете бог знает где и что попало! Квартира тринадцать...
   - Я знаю.
   Нина Елизаровна оглядывает Евгения Анатольевича с головы до ног:
   - Нет, вы определенно чудовищно подозрительный тип!
   Бом-м-м!.. Удар колокола совпадает со звуком открывающейся двери, и в
квартиру влетает запыхавшаяся Нина Елизаровна.
   - Не волнуйся, мамочка! Сейчас, сейчас! Уже бегу!  Сейчас  перестелю,
обедом тебя накормлю...
   Чуть дрогнул правый уголок безжизненного старушечьего рта. Прищурился
слегка немигающий правый глаз. Это что, улыбка?.. Над головой у  Бабушки
покачивается веревка от языка колокола.
   Андрей Павлович сидит у окна, лицом к подчиненным ему сотрудникам. На
самом большом от него удалении - стол Лиды. Около Лиды стоит  ее  бывшая
сокурсница и лучшая подруга Марина - модная, уверенная, эффектная.
   Они разглядывают лежащий на коленях у Лиды "фирменный" пакет с  шоко-
ладной девицей в микротрусиках и тоненьком лифчике. А за девицей - зеле-
ные пальмы, желтое солнце, синий океан.
   - Гонконг. Дешевка, - презрительно говорит Марина.
   - "Дешевка"... Пятьдесят рэ, - грустно шепчет Лида.
   - Хороший купальник тянет на двести пятьдесят.
   - Это еще что за купальник?
   - Гораздо более открытый. Один намек.
   - О боже! Кошмар!
   - Я дам тебе этот полтинник. Не ной. Отдашь, когда сможешь.  Важно  в
принципе - ехать тебе с ним или нет?
   Нина Елизаровна кормит мать обедом.
   Еле теплящаяся, неподвижная старуха жадно  открывает  живую  половину
рта, и Нина Елизаровна привычно и ловко сует туда то ложку  с  супчиком,
то кусочек куриной котлетки, размятой в кашицу. Одновременно она  делает
десятки маленьких, незаметных дел - вытирает Бабушке лицо,  подкладывает
салфетку под щеку, поправляет одеяло, поудобнее  подтыкает  под  головой
старухи подушку, сует ей в рот поильник, смахивает с постели крошки...
   И болтает, болтает, болтает... Она болтает с матерью так же привычно,
как и кормит ее. Без ожидания ответа, реакции на  сказанное,  со  святой
убежденностью в том, что старуха слушает ее и понимает.
   - ...и я клянусь тебе, мамочка, Настя очень нежно к тебе относится! -
говорит Нина Елизаровна. - По-своему, по-дурацки -  с  какими-то  своими
представлениями о родственных связях, человеческих ценностях...  Пятнад-
цать лет - чудовищный возраст! Щенки, лающие басом. Умоляю  тебя,  маму-
ленька... Ну, вспомни Лиду... Меня наконец! В пятнадцать лет мы были та-
кими же стервами! Тоже казалось, что мы - центр мироздания,  а  все  ос-
тальные... Подожди, я здесь чуть-чуть подотру... Ну,  давай  еще  ложеч-
ку... Замечательно! И потом это бездарное ПТУ! Ну что такое? Как ребенок
интеллигентных родителей, так обязательно -  ПТУ,  или  Школа  торгового
ученичества, или педучилище - в лучшем случае. Одну ложечку... Вот  так,
молодец! А как только это ребенок из нормальной рабочей семьи или из де-
ревни - так пальцы в кровь, морду всмятку, деньги на бочку  -  но  чтобы
школа с медалью, институт с красным дипломом! А потом Москва.  А  там...
Отлаженная демагогическая система, цепь необходимых предательств,  беше-
ная общественная работа и... Здрасте, пожалуйста! Они уже едут за грани-
цы, они уже заседают, они уже на мавзолее  стоят!  Стой,  стой,  мамуля!
Сейчас... Горячего молочка... Вот так! И желудок будет работать лучше. И
происходит какая-то двухсторонняя деградация. Революция продолжается  по
сей день - кто был ничем, тот станет всем! Размочить  тебе  печеньице  в
молоке? Кухарки обязательно хотят управлять государством,  жутко  мешают
друг другу, ссорятся, толкаются, как лакеи в прихожей! Не горячо,  маму-
ля? Ну, не торопись, не торопись... Потом  они  ненадолго  объединяются,
наваливаются всем миром на интеллигенцию... Ты же понимаешь, что тут они
едины. Это их инстинкт самосохранения,  которого  мы  почему-то  лишены.
Раньше - за шкирку и в кутузку, в лучшем случае, коленом под зад - и ка-
тись колбаской по Малой Спасской! Теперь проще: собирают в Кремле,  кор-
мят с рук, облизывают до состояния глазированности и  тихо  опускают  до
собственного уровня. До того уровня, на котором уже можно  разговаривать
командным тоном, а он будет тебе казаться доверительной беседой на  рав-
ных. Фантастика! Тебе судно подать?  Ты  побольшому  хочешь  или  по-ма-
ленькому?
   Неподалеку от Киевского вокзала, рядом с  Дорогомиловским  мостом,  в
громадном угловом доме, одним крылом выходящем на набережную  Москвы-ре-
ки, помещается маленький винно-водочный магазинчик. А вокруг него - тол-
па из вокзально-приезжего и местно-ханыжного люда. У дверей  магазинчика
два милиционера мужественно и самоотверженно сдерживают народное  волне-
ние.
   - По три сорок семь осталось всего одиннадцать ящиков! - кричит  один
милиционер в мегафон. - Кому по три сорок семь - больше не  становитесь!
Только по два пузыря в одни руки!
   Толпа в ужасе ахает и еще сильнее наваливается на дверь магазина.
   Длинный, тощий, бывшего интеллигентного вида, в очках, в  замызганном
плаще, мужчина с портфелем взметает в серое небо костлявый кулачок, кри-
чит милиционерам: - Опричники!
   Какой-то звероподобный человек вываливается из магазина с охапкой бу-
тылок, хрипит в толпу:
   - По девять десять кончилась, только "Сибирская" по семнадцать!
   И тогда из толпы раздается тоненький, исполненный подлинного трагизма
крик:
   - Господи!!! Да что же это?! Для милиционеров что ли?
   Но в эту секунду из дверей магазинчика с диким трудом  и  риском  для
жизни  выдирается  расхристанный  и  растерзанный  Евгений  Анатольевич,
счастливо прижимая к груди одну-единственную бутылку шампанского.
   Толпа немеет.
   - Святой!.. - в ужасе шепчет один.
   - Может, болен человек, - сочувственно произносит второй.
   Растерянный Евгений Анатольевич пытается привести себя в порядок,  но
напружинившийся от необычной ситуации  милиционер  негромко  приказывает
ему в мегафон: - Гражданин! Проходите, проходите со своим шампанским. Не
собирайте народ.
   Под вечер в подъезде стоят Мишка и Настя. В ногах у них туго  набитая
сумка с длинным ремнем.
   Мишка прижимает Настю к стенке, тискает ей грудь под свитерком.
   - Поехали к нам, малыш. Мамашка сегодня в вечер.
   - Нет. Неохота, Мишаня.
   - Поехали, Настюш. Котеночек, поехали!.. На таксярнике - туда  и  об-
ратно. Ненадолго. На полчасика.
   Настя вытаскивает Мишкину руку из-под свитерка.
   - Ну сказала же, неохота, - она пихает ногой лежащую сумку. - Это на-
до в морозильник затолкать... У бабушки день рождения  скоро.  Мне  тетя
Клава с таким трудом достала эту шелупонь. Я ей даже деньги еще  за  это
не отдала.
   - Сколько надо? - Мишка с готовностью лезет в карман.
   - Обойдемся. У меня степуха на днях.
   - Обижаешь, малыш.
   Настя подхватывает сумку на плечо:
   - Чао!
   - А завтра?
   - Посмотрим. Как еще будешь себя вести, - усмехается Настя.
   - Не понял?
   Настя уже стоит тремя ступеньками выше: - Я же сказала  -  завтра  на
тебя и посмотрим.
   И уходит вверх по лестнице.
   В неухоженной чужой холостяцкой квартирке,  на  широкой  продавленной
тахте, еле прикрытые простыней лежат обнаженные Лида и Андрей Павлович.
   Андрей Павлович на спине, глаза в потолок. Волосы слиплись  от  пота,
лицо и шея мокрые, дыхание еще не выровнялось, но он уже жадно затягива-
ется сигаретой.
   Лида лежит на  животе,  обнимает  Андрея  Павловича,  губы  ее  н