Я  бы
даже сказала - симпатяга.
   - Ох, черт, я так старалась об этом не думать!
   Бабушка смотрит на закрытую дверь, откуда доносятся обрывки фраз  Ев-
гения Анатольевича и Нины Елизаровны.
   - ...и мне предложили такие вот курсы АСУП...  -  это  голос  Евгения
Анатольевича. Бабушка слышит звяканье чайной ложечки в чашке, смех  Нины
Елизаровны:
   - А-суп! Очень по-абхазски. Там к каждому  русскому  слову  в  начале
пристегивается буква "А": "Агорсовет", "Амагазин", "Абольница"...
   - Нет, АСУП - это автоматизированная система управления. Наше  минис-
терство такие курсы организовало и... Я же диспетчер  на  заводе.  Вооб-
ще-то - старший диспетчер. Но это только название. А так... Меня и  пос-
лали. На три недели.
   - А что такое - диспетчер на заводе?
   - Ну, есть график прохождения заказов. Смежники недопоставили -  план
летит вверх тормашками. Звонишь, требуешь, просишь,  умоляешь.  Ты  кри-
чишь, на тебя кричат.
   - Вы кричите? - слышно было, как Нина Елизаровна рассмеялась.
   - Пожалуй, вы правы. Больше на меня кричат.
   Бабушка тоскливо уводит глаза в потолок и почти перестает слышать го-
лоса из большой комнаты.
   И возникают в ее полуживой голове свои тайные воспоминания.
   Ни цвета, ни звука.
   Когда это было?.. И было ли?..
   ...В следственном кабинете, на столе у  Друга,  лежит  портрет  члена
правительства Булганина, проколотый настоящей юбилейной медалью Дедушки.
   Друг сидит за столом, а его помощник, молоденький чекист, стоит около
Бабушки, сидящей по другую сторону стола. Он подает ей  листы  протокола
допроса, и Бабушка, с глазами, полными слез, аккуратно подписывает  каж-
дый лист с одной и с другой стороны.
   Друг встает, одобрительно гладит Бабушку по плечу и выходит из  каби-
нета.
   Помощник Друга садится на место своего начальника и нажимает кнопку.
   Двое конвойных под руки вводят Дедушку. Он -  в  тельняшке,  покрытой
бурыми пятнами высохшей крови. Лицо опухло, один  глаз  не  открывается,
передние зубы выбиты.
   Помощник Друга трясет перед разбитым лицом дедушки портретом Булгани-
на с настоящей медалью и показывает листы протокола, подписанные  Бабуш-
кой.
   И тогда Бабушка хватается за голову, падает перед Дедушкой на  колени
и, рыдая, целует ему руки в наручниках.
   Дедушка пытается отшвырнуть ее ногой, но сил у него не хватает, и  он
просто плюет Бабушке в лицо...
   Бутылка шампанского почти выпита, стол являет собой все  приметы  за-
кончившегося завтрака, а между обшарпанным комодиком красного  дерева  и
диваном стоят Нина Елизаровна и Евгений Анатольевич.
   Евгений Анатольевич обнимает Нину Елизаровну, целует  ее  лицо,  шею,
глаза, руки...
   - Женя, ну это просто смешно в нашем возрасте, - жалобно бормочет Ни-
на Елизаровна, даже не пытаясь отстраниться. - Когда вы первый раз приш-
ли в наш музей...
   - Ниночка! - задыхаясь говорит Евгений Анатольевич.  -  Мы  уедем  ко
мне. У нас тепло, море рядом...
   - Вы сошли с ума, Женя! - печально возражает Нина Елизаровна.
   - Господи, я же мог не пойти в этот музей!.. - с  мистическим  ужасом
восклицает Евгений Анатольевич. - Но ведь пошел же! Значит, есть Бог  на
свете!
   - Женя...
   - А летом-то у нас как, боже мой! Мне от завода участок  давали  -  я
все не брал, не брал...
   - Женя, не мучайте меня. Какой участок? О чем вы говорите?
   - Нина... Уедем, Ниночка!
   - А мама? А девочки?
   - И маму с собой! Она там поправится. Будем выносить ее в садик.  Там
цветы...
   - Да ну вас к черту, Женя! Зачем вы меня терзаете...
   - Я?! Да я умереть готов...
   - Ну что вы, родной мой!.. Что вы такое говорите!.. Я  так  от  этого
отвыкла, так уже было успокоилась, а вы...
   - Милая! Милая!.. Любимая моя... Евгений Анатольевич нежно целует Ни-
ну Елизаровну и никак не может расстегнуть верхнюю пуговичку ее платья.
   В помощь Евгению Анатольевичу она сама расстегивает две верхние пуго-
вички и расслабленно шепчет:
   - Женя, ну что ты делаешь?.. Я же тоже живой человек...
   - Ниночка...
   - Ну, подожди, подожди... - не выдерживает Нина Елизаровна. -  Госпо-
ди, там же мама за стенкой! Ну, подожди, я постелю хотя бы!
   Она выскальзывает из обьятий Евгения Анатольевича, достает  из  шкафа
постель, быстро расстилает ее на диване, сбрасывает с себя  платье-хала-
тик и ныряет под одеяло.
   Ошеломленный быстротой ее действий Евгений  Анатольевич  три  секунды
стоит столбом, а потом, потрясенный, еще  не  верящий  в  свое  счастье,
сбрасывает туфли и начинает лихорадочно стаскивать с себя брюки,  нелепо
прыгая на одной ноге.
   - Что мы делаем, что мы делаем... - закрыв глаза, шепчет Нина  Елиза-
ровна и снимает колготки под одеялом. - Помоги  нам,  Господи...  Прости
меня, дуру старую!
   - Ниночка-а-а!.. - воет от нежности Евгений Анатольевич.
   Оставшись в пиджаке, рубашке и туго завязанном галстуке, но без  шта-
нов, а только лишь в длинноватых ситцевых  трусах  с  веселенькими  жел-
то-синими цветочками, Евгений Анатольевич  с  сильно  поглупевшим  лицом
бросается к дивану...
   ...но в это мгновение из бабушкиной комнаты раздается мощный удар ко-
рабельного колокола:
   Бом-м-м!!!
   И сразу же, в незатухающем гуле от первого удара, звучит второй,  еще
более мощный и тревожный:
   Бом-м-м!!!
   - О, черт побери! В кои-то веки! - в ярости вскрикивает  Нина  Елиза-
ровна и спрыгивает с дивана в одной коротенькой комбинации.
   Она врывается в бабушкину комнату, захлопывает за собою дверь, и  от-
туда раздается ее отчаянный крик:
   - Ну что?!! Что? Что?! Что тебе еще от меня нужно?!
   Евгений Анатольевич в испуге бросается натягивать на себя брюки.
   Потом, в криво застегнутом платьице, в старых  стоптанных  шлепанцах,
она провожает Евгения Анатольевича и уже в дверях говорит  ему  тусклым,
бесцветным голосом:
   - Ну, не судьба, видно. Не судьба. Наверное, не для меня уже все это.
   - Ниночка...
   - Может быть, так оно и к лучшему.
   - Нина, послушайте...
   - Идите, Женя. Идите.
   - Нина! Но ведь я вас...
   - Господи... На какую-то секунду бабой себя почувствовала! И здрасте,
пожалуйста... Идите, Женя. Видать, не получится у нас с  вами  романчик.
Идите.
   Она открывает входную дверь, прислоняется к  косяку  и  смотрит,  как
раздавленный Евгений Анатольевич спускается по ступенькам.
   - Эй, Евгений Анатольевич...
   Он замирает, резко поворачивается к ней. В глазах у него  сумасшедшая
надежда, что она позовет его обратно.
   Но Нина Елизаровна желчно усмехается и говорит:
   - А вам очень к лицу эти ваши трусики с желто-синими цветочками, -  и
медленно закрывает дверь.
   Она возвращается в большую комнату, оглядывает стол с двумя  прибора-
ми, остатки сыра, две чашки из-под кофе, недопитое шампанское, два бока-
ла и пять маленьких бледных роз в старом хрустальном кувшинчике.
   Потом туповато разглядывает свой диван с непорочной постелью, вылива-
ет остатки шампанского в бокал и не торопясь выпивает его  до  последней
капли.
   Она ставит бокал на стол и распахивает дверь бабушкиной комнаты.
   Бабушка настороженно смотрит на дочь.
   - Ну, давай теперь спокойно: что тебе было от  меня  нужно?  Объясни:
зачем ты меня звала? Я тебя час тому назад накормила. Перестелила. Судно
у тебя чистое. Сама ты...
   Нина Елизаровна подходит к постели матери,  резко  сдергивает  с  нее
одеяло. Тоненькие синеватые ножки с уродливыми старческими ступнями  еле
выглядывают из под длинной холщовой ночной рубашки.
   - Сама ты совершенно сухая! Все у тебя в порядке! -  Нина  Елизаровна
даже не замечает, что начинает повышать голос: - Что тебе  еще  от  меня
было нужно?!
   Бабушка зажмуривается и в испуге поднимает правую руку, прикрывая ли-
цо. Этого Нина Елизаровна не выдерживает.
   - Ты что закрываешься?! - уже в полный голос возмущенно орет  она.  -
Ты что закрываешься, комедиантка старая?! Тебя что, кто-нибудь когда-ни-
будь бил? Когда-нибудь хоть в чем-то упрекнул? Ты  почему  закрываешься?
Ты всю жизнь жила так, как тебе этого хотелось! И меня заставляла  жить,
как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела
его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем!  Помнишь?!  А
ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был от-
цом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть,
я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как  же!  Тебе  не  нужен  был
зять-студент... Теперь у него все есть, а мы с тобой  девятый  хрен  без
соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу  купить!  Девки  ходят  бог
знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты  Сашу  вспомни,  Алек-
сандра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Нау-
мович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поме-
нять ей фамилию! А он меня по сей день любит... И Настю боготворит. И не
виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не  его
вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому  что
у нас в стране таких, как ты... А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ру-
чонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через пол-
года. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик... К  морю  хотел
тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да ког-
да же это все кончится!..
   Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи  текут
слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта.  И  Нина
Елизаровна скисает.
   - Ладно... Хватит, будя.
   Она садится рядом с кроватью матери и уже совсем тихо говорит:
   - Ну, все. Все, все. Ну, прости, черт бы меня побрал!
   Нину Елизаровну наполняет щемящая жалость к  безмолвной  матери,  она
наклоняется, прижимается щекой к ее безжизненной руке и шепчет:
   - Прости меня, мамочка...
   Глаза ее тоже наполняются слезами, она тяжело вздыхает и вдруг, расс-
меявшись сквозь слезы, удивленно спрашивает у матери:
   - И чего я так завелась? Ну, спрашивается, чего?..
   Настин магазин снова закрыт на перерыв.  В  подсобке  обедают  четыре
продавщицы в грязных белых куртках. Точно в такой же куртке сидит и  по-
куривает Настя.
   На электроплитке - кастрюля с супом. На столе -  огурцы,  простенькая
колбаска, студень в домашней посудине.
   Старшая продавщица Клава, в некрасивых  золотых  серьгах  и  кольцах,
приоткрывает дверь подсобки и сквозь пустынный  торговый  зал  видит  за
стеклянными витринами десятка полтора не очень живых  старушек  с  само-
дельными продуктовыми сумками. У входа в винный отдел видит она и  мрач-
новатую очередь еще трезвого мужского люда.
   - И чего стоят? Чего ждут? Нет же ни хрена! Сами "докторской" закусы-
ваем... А они стоят! Ну, люди!
   Клава раздраженно захлопывает дверь, вытаскивает из-под стола большую
початую бутылку "Московской" и разливает по стаканам.
   - Оскоромишься? - Клава протягивает Насте бутылку.
   Настя отрицательно покачивает головой.
   - Будем здоровы, девки, - Клава выпивает, хрустит огурцом. - Настюха!
Хоть студень-то спробуй. Домашний. С чесночком. Это тебе не магазинный -
ухо-горло-нос-сиськи-письки-хвост.
   Настя вежливо пробует студень.
   - Лучше б двадцать пять капель приняла, чем курить,  -  говорит  одна
продавщица Насте.
   - А в "Аргументах и фактах" написано, что  в  Калифорнии  уже  больше
никто не курит. Во, дают! Да? - говорит другая.
   - Это почему же? - лениво осведомляется третья.
   - Люди, которые живут хорошо, хотят прожить дольше, - объясняет  Кла-
ва.
   Заглядывает полупьяный небритый магазинный работяга:
   - Наська! Обратно твой хахаль пришел. С тебя стакан. Гы-ы!
   - Иди, иди, стаканщик хренов! - кричит Клава. - Ты с холодильника то-
вар в отдел поднимай!
   - А нальешь?
   - Догоню и еще добавлю!
   Работяга исчезает. Настя гасит сигарету и поднимается.
   - Смотри, девка, - говорит Клава.
   - Женится - тогда пусть хоть ложкой хлебает, - говорит вторая.
   - Ихне дело не рожать - сунул, вынул и бежать, - говорит третья.
   - Ето точно, - подтверждает четвертая.
   Настя усмехается и выходит. Клава кричит ей вслед:
   - Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся!
   В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых
коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю.
   Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом:
   - Ну в чем дело, малыш? Расслабься...
   - Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!..
   А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком:
   - Ну че ты, че ты, малыш?..
   - "Че", "че"! Ниче! Влипли мы, вот "че".
   - Не понял, - насторожился Мишка.
   - Ну, я влипла. Так тебе понятней?
   - Во что? - Мишка наконец совладал со своим естеством.
   - О, Господи! Кретин. Именно в это самое.
   - Что, сдурела?! - пугается Мишка.
   - Ага. Сдурела. Сколько раз просила: "Мишенька, будь осторожней!  Ми-
шенька, будь осторожней..." "Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся,
малыш!" Дотрахались...
   Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.
   - Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.
   - Да погоди ты, Настя... А ты уверена, что ты... Это...
   - В том, что я беременна?
   - Да.
   - Беременна, беременна. Не боись, "малыш", - усмехается Настя.
   - А ты уверена, что это... от м е н я?
   Настя смотрит на него в упор немигающими  бабушкиными  глазами.  Рука
нашаривает за собой грязный тарный ящик.
   Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.
   Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.
   - Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.
   - Настя! - доносится голос Клавы. - Открываемся!..
   - Иду, тетя Клава! - и Настя уходит, даже не оглянувшись.
   На экране японского телевизора "Панасоник" в любовном  томлении  дви-
жутся обнаженные тела двух женщин. Струится  обволакивающая  мелодия  из
фильма "Эммануэль".
   И тут же гортанный голос:
   - Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не
приглашают? Странно, да?
   А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:
   - Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом...
   В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы "Турист" сидят Ев-
гений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в яр-
ких "адидасовских" штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной  кара-
кулевой шапке.
   На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор "Панасоник" и  "Па-
насоник" - видеомагнитофон. На подоконнике - стопка пестрых кассет.
   На столе - чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пус-
тая, вторая - наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский  нож  с
тонкой ручкой.
   - Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч - тьфу! - толстый
туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон. - Не жалко! Мне  нашу
страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста...
   - При чем здесь желто-синие цветочки?.. -  недоумевает  Евгений  Ана-
тольевич. - Что же, я не могу себе другие трусы купить?
   - Мы все можем купить! - Туркмен выпивает полстакана  водки.  -  Будь
здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту  мира  видел?
Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется!
   - Да, - говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются. -  Очень
хочется плакать...
   Он тоже выпивает полстакана.
   - Дыню кушай, - говорит туркмен. - Зачем Япония может так  делать,  а
мы нет? Вот что обидно!
   - Ужасно обидно... Ну просто ужасно! - Евгений Анатольевич  деликатно
отрезает маленький кусочек дыни.- Мне еще никто никогда так  не  нравил-
ся...
   - Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так  сделать
- я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь!
   - И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или...
   - Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь - не купишь.  Все  везем
из Москвы, - решительно говорит туркмен и  разливает  остатки  водки  по
стаканам. - Будь здоров, дорогой! Дыню кушай...
   - Ваше здоровье, - Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от
тоски и отвращения.
   Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону.
   - Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише.  Я
должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос - я умру.
   - Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях  до  ста
двадцати лет живут и еще детей могут  сделать,  -  торжественно  говорит
туркмен и выключает телевизор. - А я пока назад перемотаю. Все-таки  ин-
тересно, как это можно - женщина с женщиной?!
   Настя валяется на диване с журналом "Здоровье",  а  Нина  Елизаровна,
поставив швейную машинку на обеденный стол,  латает  старыми  простынями
пододеяльники и наволочки.
   Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего  лежбища  тре-
вожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого  те-
левизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенато-
рам.
   Раздается телефонный звонок.
   - Мам, если это Мишка - я ушла на дискотеку, - говорит Настя, разгля-
дывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку.
   - Алло! - поднимает трубку Нина Елизаровна. - Да... Это я.
   Потом она долго молчит - слушает. И наконец спрашивает тревожно:
   - Вы не захворали?
   И снова долго слушает.
   - Мне и самой очень жаль, - искренне говорит Нина Елизаровна. - А мо-
жет быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день  рождения...  Только
свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не  по-
купайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокой-
ной ночи.
   Она кладет трубку и перехватывает внимательный взгляд Насти.
   - Кто это, ма? - бесцеремонно спрашивает Настя.
   - Ты не знаешь.
   - Интересное кино! "Только свои" - и я не знаю.
   - Милый и одинокий человек... Тебе достаточно?
   И снова раздается телефонный звонок.
   - Меня нет дома! - тут же опять предупреждает Настя.
   - Да!.. - берет трубку Нина Елизаровна. - А, Сашенька... Ну, конечно.
Послезавтра к пяти. Да. Мы решили чуточку раньше, чем обычно, потому что
Лидочка на следующий день очень рано улетает в  отпуск.  Хорошо,  -  она
прикрывает трубку рукой, спрашивает у Насти: - С папой будешь говорить?
   Настя вскакивает с дивана, хватает трубку:
   - Привет, папуль! Все в ажуре, не боись... Ага. Придешь? Порядок.  Ну
да?! Обалдеть! Какой кайф! На липучках или на шнурках? Ну, дают  загран-
родственники! Погоди, па! Мама! Бабушка, папина, прислала мне из Израиля
кроссовки! Точно такие же, как были у их сборной на Олимпиаде в Сеуле!..
   - Я очень рада - за тебя, за папу, за сборную, за Израиль, - бормочет
Нина Елизаровна, приметывая заплату к пододеяльнику.
   - Ладно! Все! Целую. До послезавтра. Передам! Привет, - говорит Настя
и кладет трубку.
   Тут же снова звонит телефон. Утеряв бдительность, Настя автоматически
поднимает трубку:
   - Алло! - лицо ее принимает жесткое,  безразличное  выражение,  голос
становится мерзко-металлическим: - Меня нет дома. Я на  дискотеке.  Вер-
нусь поздно. И прошу мне не звонить. Вообще никогда.
   И Настя снова укладывается на диван.
   - Ты с ним поссорилась? - осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
   - Мамуленька, разбирайся со своими делами, - покровительственно сове-
тует ей Настя. - Я смотрю, у тебя их невпроворот. А я уж как-нибудь  са-
ма. Договорились? И переключи, пожалуйста, на бабушкину  программу.  Там
уже началось.
   Нина Елизаровна покорно встает и включает "Спокойной ночи, малыши". И
снова садится за швейную машинку.
   - И сдвинься в сторону, а то бабушке из-за тебя ни хрена не видно,  -
говорит ей Настя и погружается в изучение журнала.
   Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому.
   У подьезда стоит Мишка с перевязанной головой.
   Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его:
   - Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой?
   - Да так, - криво