с  ней  и
поговорить, но моя гувернантка  никогда не  позволяла мне,  предполагая, что
она была  "ниже"  меня  (губы леди  Сибиллы презрительно  сжались  при  этом
воспоминании). Между тем она была хорошего рода, она  осталась сиротой после
своего  отца,  известного  ученого  и  дворянина,  и  ее  удочерил   доктор,
присутствовавший  у  смертного  одра ее  матери, которая, не имея  никого из
родных,  поручила  ее  его  заботам  и  попечению.  И   она,  эта  маленькая
светловолосая девочка, была Мэвис Клер.
     Как только это имя было произнесено, мы  все вдруг замолчали, как будто
раздался   звон   "Angelus",  и   Лючио,   взглянув  на  меня   с   какой-то
напряженностью, спросил:
     - Вы никогда не слыхали о Мэвис Клер, Темпест?
     Я подумал секунду прежде, чем ответить.
     - Да, я слышал смутно и давно это имя  в связи с литературой, но не мог
припомнить, когда и как, потому что я никогда  не  обращал внимания на имена
женщин, вступающих в  союз с искусствами, и, как большинство мужчин, считал,
что  все,  что  бы они  ни  делали,  будь  то в живописи или в  музыке,  так
незначительно,  что  даже не заслуживает  критики. Женщины, по моему мнению,
были созданы для забавы мужчин, но не для просвещения их.
     -  Мэвис Клер  - гений, -  сказала леди Сибилла. - Если м-р  Темпест не
слыхал  о ней,  то, без  сомнения,  он услышит. Я часто сожалею, что мне  не
удалось  познакомиться с ней в  те старые дни в  Виллосмире.  Глупость  моей
гувернантки часто возмущает меня. "Ниже  меня!" Разумеется! И как теперь она
много выше меня! Она  до сих пор живет там;  ее  приемные родители умерли, и
она приобрела  прелестный маленький  домик, где они  жили.  Сверх того,  она
прикупила земли  и улучшила место  удивительно. Я не встречала  поэтического
уголка идеальнее, как Лилия-коттедж.
     Я  молчал, чувствуя какое-то  глухое недовольство  за свое невежество в
дарованиях и положении индивидуума, которого все они считали знаменитостью.
     - Какое странное имя: Мэвис! - наконец я решился заметить.
     -  Да, но  оно удивительно ей  подходит.  Она поет так же  приятно, как
дрозд, поэтому вполне заслуживает свое название.
     - Что же она дала литературе? - продолжал я.
     -  О, только  один роман!  - ответил  с  улыбкой  Лючио, -  но он имеет
необыкновенное  качество  романов: он живет! Я надеюсь,  Темпест,  что  ваша
книга будет пользоваться такой же жизненностью.
     Тут лорд Эльтон, который более или  менее мрачно размышлял над стаканом
вина,  с тех  пор,  как  я  объявил  о  покупке  Виллосмира,  пробудился  от
задумчивости.
     - Что я слышу!  - воскликнул он, - не хотите ли  вы мне сказать, что вы
написали роман, м-р Темпест? ("Возможно ли, чтоб он не заметил бросающиеся в
глаза в каждой газете  рекламы  моей  книги?"  - подумал я  с негодованием).
Зачем это вам, с вашим колоссальным состоянием?
     - Он жаждет славы! - сказал Лючио, как мне показалось, полунасмешливо.
     - Но вы достигли славы! - заявил выразительно граф, - в настоящее время
все знают вас.
     - Ах,  мой дорогой лорд, этого недостаточно для стремлений моего друга!
-  ответил  Лючио  за меня, и его  глаза подернулись  той таинственной тенью
скорби и  презрения, которая часто заволакивала их блеск. - Его  особенно не
интересует  "колоссальное состояние", потому что оно ни на йоту  не поднимет
его выше клена по дороге в королевский дворец. Он  хотел бы  возвыситься над
заурядным человеком. И  кто  обвинит  его?  Я хотел  бы  известности  за  то
качество, что называется гением, - за  высокие мысли,  поэзию,  божественные
инстинкты и пророческие  зондирования сердца человеческого; словом,  за силу
пера. Обыкновенно  бедняки  одарены этой силой,  которую  нельзя  купить  за
деньги,  этой  независимостью в  поступках,  свободой  мнения,  а  что  дает
богатство?  Возможность  тратить  его  или  копить.  Но Темпест  намеревался
соединить  в себе две самые противоположные силы природы - гений  и  деньги,
или, другими словами, Бога и Мамону.
     Леди  Сибилла  повернула  голову ко  мне;  ее  красивое  лицо  выражало
сомнение и удивление.
     - Я  боюсь,  -  сказала она,  -  что  требования общества отнимут у вас
слишком много  времени для того, чтобы продолжать писать  книги. Я помню, вы
сказали мне  тогда вечером, что печатаете роман. Вы  были прежде  автором по
профессии?
     Внутри  меня  зашевелилось чувство гнева и  обиды.  Был ли я  настоящим
"автором"  до  сего  времени?  Нет,  я  никогда  им  не  был.  Я  только был
скитающимся наемным писателем, по временам приглашенным написать  статью "на
заказ", на первый попавшийся сюжет, без видимой перспективы подняться с этой
низкой  и   грязной  ступени  литературной  лестницы.  Я  почувствовал,  что
покраснел, потом побледнел, и я видел, как пристально смотрел на меня Лючио.
     -  Я теперь автор, леди Сибилла, - сказал я наконец, - и я надеюсь, что
скоро  докажу  свое  право называться  им. По  моему мнению,  звание "автор"
заслуживает большой гордости, и я не думаю, что требования общества помешают
мне следовать литературной профессии, которую я считаю высшей на свете.
     Лорд Эльтон беспокойно задвигался на стуле.
     - Но ваши родные, - сказал он, - ваша семья - они также литераторы?
     - Из моей семьи никого нет в живых, - ответил я несколько резко, -  мой
отец был Джон Темпест из Рексмура.
     -  В самом деле! (И лицо графа просияло). Господи! Ведь  я встречал его
часто на охоте много лет тому назад.  Вы  происходите из прекрасного старого
рода, сэр! Темпесты из Рексмура известны и почитаемы в хрониках графства.
     Я ничего не ответил, но чувствовал легкий прилив раздражения,  хотя сам
не мог себе уяснить - почему.
     - Невольно удивляешься, - сказал  Лючио мягким ласкающим тоном, - когда
человек происходит  из  хорошей  английской  фамилии  -  явная  причина  для
гордости,  - и  кроме  того  имеет  большое  состояние  для поддержки своего
высокого рода, зачем ему биться за  литературные почести! Вы слишком скромны
в своих желаниях,  Темпест!  Вы, сидящий  так высоко на  банковых  билетах и
слитках  золота, со  славой блестящей  хроники позади, вы  еще наклоняетесь,
чтобы  поднять  лавры!  Фи,  мой  друг!  Вы  унижаете   себя  этим  желанием
присоединиться к компании бессмертных!
     Несмотря на его иронический тон,  замеченный обществом,  я  видел,  что
своей особенной манерой  он  защищал  литературу,  и  я  почувствовал к нему
благодарность. Граф выглядел немного скучным.
     -  Все это прекрасно, -  сказал  он, -  но  у м-ра  Темпеста  нет нужды
писать, чтоб зарабатывать средства к существованию.
     - Можно любить  дело только ради дела! - воскликнул  я. - Например, эта
Мэвис Клер, о которой вы говорили, разве она женщина нуждающаяся?
     - Мэвис Клер не имеет ни одного  пенни, кроме того, что зарабатывает, -
сказал лорд Эльтон. - Я думаю, если б она не писала, то умерла бы с голода.
     Дайана Чесней засмеялась.
     - В настоящее время она далека от голодной смерти, - заметила она, и ее
карие  глаза искрились. -  Она горда, как  самые гордые; катается в  парке в
своей коляске на лучшей паре в стране  и  знакома  со всей аристократией.  Я
слышала, что она - прекрасная деловая женщина и конкурирует с издателями.
     - Я бы усомнился в этом! - прерывисто засмеялся граф. - Надо быть самим
дьяволом, чтоб конкурировать с издателями.
     - Вы правы,  - сказал Лючио. -  Я думаю, что  в переменных "фазах"  или
переселениях души в различные земные формы дьявол (если он существует) часто
становится  издателем,  и  в  особенности  доброжелательным  издателем   для
разнообразия!
     Мы все улыбнулись.
     - Я  не  могу представить себе, чтоб Мэвис Клер  могла  конкурировать с
кем-нибудь  или  в  чем-нибудь, - сказала леди  Сибилла.  -  Конечно, она не
богата, но она тратит  деньги умно и с пользой. Я  не знаю  ее лично,  о чем
жалею,  но читала  ее книги,  которые написаны совершенно не  банально.  Она
самое независимое существо, чрезвычайно равнодушное к мнениям.
     - Должно быть, она очень дурна собой, - заметил я. - Некрасивые женщины
всегда стремятся сделать нечто более или менее поразительное, чтобы привлечь
внимание, в котором иначе им отказывают.
     - Верно, но это неприменимо к мисс Клер. Она хорошенькая и притом умеет
одеваться.
     - Такое качество в литературной женщине! - воскликнула Дайана Чесней. -
Они обыкновенно дурны и безвкусно одеты!
     -  Большинство культурных людей, - продолжала леди Сибилла, - из нашего
круга,  во  всяком случае, смотрят на мисс Клер как на исключение, выходящее
из ряда обыкновенных  авторов.  Она  очаровательна сама, как  и ее книги,  и
бывает везде. Она пишет с вдохновением и всегда скажет что-нибудь новое.
     - За это, конечно, все критики нападают на нее? - спросил Лючио.
     - О, безусловно! Но мы никогда не читаем критику.
     - Надеюсь, что и никто другой,  - сказал граф со смехом, -  кроме самих
господ,  пишущих ее! Ха-ха-ха!  Я называю  наглостью, простите за выражение,
осмеливаться учить  меня, что я должен читать или что я  должен делать.  Я в
состоянии  составить  свое  собственное суждение  о  написанной книге.  И  я
избегаю всех отвратительных "новых" поэтов, избегаю их, как ада, сэр, ха-ха!
Все,  кроме "нового"  поэта; старые достаточно хороши для меня! Да, сэр, эти
критики,  что  так  важничают,  в  большинстве  случаев  несовершеннолетние,
полуобразованные мальчишки, которые за пару гиней в  неделю берутся сообщать
публике,  что  они  думают  о  такой-то  книге,  как   будто  бы  кто-нибудь
интересуется  их незрелыми мнениями. Смешно, поистине смешно!  Я дивлюсь, за
кого они  принимают  публику! Редакторы  ответственных журналов должны знать
лучше это дело и не поручать его молодым хлыщам только  ради того,  что  они
дешевы.
     В  этот  момент вошел  дворецкий  и,  став сзади  графа, прошептал  ему
несколько слов. Граф нахмурился, затем обратился к своей свояченице.
     - Шарлотта,  леди Эльтон  прислала сказать,  что она  сойдет  сегодня в
гостиную. Может быть, вы пойдете взглянуть, чтобы поудобнее ее устроить.
     И когда мисс Шарлотта встала, он повернулся к нам, говоря:
     -  Моя жена  редко бывает в состоянии  видеть гостей,  но  сегодня  она
чувствует  себя  лучше  и  хочет  маленькой перемены  от  однообразия  своей
комнаты. Было бы очень любезно с вашей  стороны, господа,  занять ее: она не
может много  говорить, но ее зрение и слух  превосходны, и она  интересуется
всем, что происходит. Господи, Боже мой!
     И он тяжело вздохнул.
     - Ведь она была одной из самых блистательных женщин!
     -  Милая  графиня!  -  прошептала  мисс  Чесней  с  покровительственной
нежностью. - Она еще до сих пор хороша!
     Леди  Сибилла  бросила  в   ее  сторону   надменный  взгляд,  ясно  мне
показавший, какой непокорный характер обуздывала в себе молодая красавица, и
я почувствовал себя  еще  более влюбленным  согласно моему понятию  о любви.
Нужно сознаться, я люблю женщин с известным темпераментом. Я терпеть не могу
чрезмерно приятную самку, которая на всем протяжении земного  шара не найдет
ничего, что  возбудило  бы  в ней другое  выражение,  кроме глупой улыбки. Я
люблю  замечать опасный  огонек  в  блестящих  глазах, горделивое трепетание
прелестного  рта  и  горячий  румянец негодования на нежных  щеках. Все  это
показывает ум и неукротимую  волю  и  пробуждает в человеке любовь к власти,
которая  таится в  его  натуре,  подстрекая его  победить  то,  что  кажется
непобедимым. Желание такой победы было сильно во  мне; когда окончился обед,
я встал и отворил дверь, чтобы дать пройти дамам из комнаты. Когда проходила
леди Сибилла, фиалки, приколотые у нее на груди, упали. Я поднял их и сделал
первый шаг.
     - Могу я взять их? - спросил я тихо.
     Ее  дыхание было неровно, но она смотрела мне прямо в глаза, с улыбкой,
отлично понимая мою скрытую мысль.
     -  Можете!  -  ответила  она. Я поклонился,  затворив за  ней дверь,  и
спрятав цветы, возвратился, удовлетворенный, на свое место у стола.

        "XIII"

     Оставшись  со мной и  Лючио, лорд Эльтон  сбросил всякую сдержанность и
стал не  только фамильярным,  но даже льстивым в  своем ухаживании  за  нами
обоими.   Унижение   и  жалкое  желание  понравиться  нам  и  снискать  наше
расположение проглядывали в каждом его слове, и я твердо убежден, что если б
я холодно и грубо  предложил купить  его  красавицу-дочь за сто тысяч фунтов
стерлингов,  с  условием уплатить эту  сумму  в день свадьбы,  он бы  охотно
согласился  на продажу.  Между  тем,  исключая  его  личное  корыстолюбие, я
чувствовал  и знал, что мое ухаживанье  за леди Сибиллой будет принято,  как
нечто  вроде рыночного торга, разве только,  если  мне действительно удастся
завоевать любовь  девушки. Я намеревался попробовать это, но вполне сознавал
трудность,  почти невозможность  для  нее  забыть  факт  моего колоссального
состояния и смотреть на  меня только ради меня  самого. В  этом одно из благ
бедности, забываемое  и не ценимое бедняками. Бедняк, если завладеет любовью
женщины, то  знает, что любовь эта искренняя  и  лишена личного интереса. Но
богач  некогда не может быть уверен в истинной  любви. Преимущества богатого
замужества поощряются  родителями и друзьями  девушек-невест. И  нужно  быть
действительно цельной  натурой,  чтоб  смотреть на  мужа,  обладающего пятью
миллионами, без  чувства  корыстного удовлетворения.  Очень богатый  человек
даже  не  может быть уверен  в дружбе;  самая высокая, сильная,  благородная
любовь почти всегда отказано ему;  осуществляются  те правдивые  слова: "Как
трудно богатому войти в царство небесное". Царство женской любви, испытанной
и в  невзгодах, и в трудностях, ее  верность и преданность  в  дни печали  и
тоски,  ее  героическая  самоотверженность  и  мужество  в  часы сомнения  и
отчаяния   -  эта  светлая,   прекрасная  сторона  женской  души  определена
Божественным  повелением  для бедного человека.  Миллионер может жениться на
ком  ему вздумается, среди  красавиц  всего  света,  - он  может одеть ее  в
роскошные наряды, осыпать  ее  драгоценностями  и смотреть  на нее, на  весь
блеск ее богато украшенной красоты, как на статую или картину, но он никогда
не  постигнет сокровенных тайн ее души и не  узнает  нравственных  начал  ее
прекрасной натуры. С первых же дней моего восхищения леди Сибиллой я об этом
думал, хотя и не так  настойчиво, как  часто с тех  пор. Я слишком  гордился
своим богатством,  чтоб  допустить возможность проигрыша, и  я  наслаждался,
смотря с несколько презрительным злорадством на  смиренное преклонение графа
пред  ослепительным  источником  золота,  какой  представляли собой я и  мой
блистательный  товарищ. Я  ощущал  странное удовольствие покровительствовать
ему  и  обращался  с  ним  с  видом  снисходительной  благосклонности,  что,
по-видимому, нравилось ему. Внутренне  я смеялся и думал, какое бы иное было
положение дел, если б я, в самом  деле, был не  более, чем "автор". Если б я
был  одним из самых великих писателей  времени, но вместе  с тем  беден  или
только со  средним достатком,  этот самый  полуобанкротившийся  граф,  тайно
державший на пансионе американскую наследницу за тысячу гиней в год, счел бы
за "снисхождение" пригласить  меня в свой  дом,  смотрел бы на меня с высоты
своей титулованной ничтожности и, может быть, отозвался бы  обо  мне,  как о
"человеке, который пишет... э... да... э... скорей неглупый, я думаю..." - и
больше  бы  не  вспомнил.  По  этой самой  причине,  как  "автор" еще,  хотя
миллионер,  я ощущал  особенное  удовольствие унижать насколько возможно его
графское достоинство, и для этого я нашел лучший способ говоря о Виллосмире.
Я видел, что он нахмурился при одном имени  своей потерянной собственности и
не мог  скрыть  своего  душевного беспокойства относительно моих  дальнейших
намерений.  Лючио, опытность и предусмотрительность которого  надоумили меня
на  покупку  этого места, ловко помогал мне  обнаруживать его  характер, и к
тому времени, когда  мы кончили  кофе  и сигары,  я знал, что "гордый"  граф
Эльтон, который вел свой род от первых крестоносцев, готов был согнуть спину
и ползать в  пыли из-за денег, как отельный швейцар  в ожидании соверена "на
чай". Я никогда не  был  высокого мнения об аристократах, и  в данном случае
оно, конечно,  не  улучшилось, но,  помня, что  этот расточительный дворянин
около меня - отец Сибиллы, я обращался  с ним  с большим  уважением,  чем он
того заслуживал.
     Возвратившись после обеда в гостиную, я был охвачен  холодом,  веявшим,
как  мне  казалось,  от  ложа  леди  Эльтон,  которое помещалось у камина  и
напоминало черный  саркофаг  своими  очертаниями  и  объемом. Это была узкая
кровать на колесах, искусно задрапированная черною материей, чтоб  несколько
скрыть ее гробовидную форму. Вытянутая фигура  парализованной  графини своей
неподвижностью казалась мертвой, но ее лицо, когда она повернулась к нам при
нашем появлении,  было и  теперь еще красиво, и ее большие глаза были ясны и
почти  блестящи.  Ее дочь тихо представила  нас обоих, и она сделала  легкое
движение головой в виде поклона, рассматривая нас с любопытством.
     - Какой неожиданный сюрприз, дорогая!  - сказал весело граф  Эльтон.  -
Почти три месяца мы не имели удовольствия быть в вашем обществе. Как вы себя
чувствуете?
     - Лучше, - ответила она медленно, но ясно, и ее  взгляд был устремлен с
напряженным вниманием на князя Риманца.
     -  Мать нашла комнату холодной, - объяснила леди  Сибилла, - поэтому мы
перенесли ее поближе  к огню...  Холодно... (И она вздрогнула.) Я  думаю, на
дворе сильный мороз.
     - Где Дайана? - спросил граф, ища глазами веселую молодую особу.
     -  Мисс  Чесней  пошла  к себе  написать письмо,  -  ответила  его дочь
несколько холодно. - Она сейчас вернется.
     В  этот  момент  леди Эльтон слабо  подняла руку  и  указала  на Лючио,
который отвернулся, чтоб ответить на вопрос мисс Шарлотте.
     - Кто это? - прошептала она.
     - Мама милая, ведь  я сказала  вам, - проговорила  леди  Сибилла, - это
князь Лючио Риманец, папин большой друг.
     Бледная  рука графини  осталась  поднятой, как  будто бы она замерла  в
воздухе.
     - Что он такое? -  опять спросила она медленно, и ее  рука вдруг упала,
как мертвая.
     - Вы не  должны волноваться, Елена, - сказал ее муж,  наклоняясь над ее
ложем с настоящей или искусственной  заботливостью. - Вы, наверное,  помните
все, что я вам рассказывал про князя? И также про этого джентльмена, мистера
Джеффри Темпеста?
     Она кивнула  головой  и неохотно  перевела  свой пристальный  взгляд на
меня.
     - Вы очень молоды,  чтоб быть  миллионером, были  ее  следующие  слова,
очевидно произнесенные с усилием. - Вы женаты?
     Я  улыбнулся  и ответил  отрицательно. Ее взгляд от  меня  скользнул на
дочь,  -  потом назад, ко мне  с  особенно  напряженным  выражением. Наконец
могущественная притягательная  сила Лючио опять привлекла  ее, и она  жестом
указала на него.
     - Попросите вашего друга... прийти сюда... поговорить со мной.
     Риманец  инстинктивно  повернулся и  с  присущей ему  галантной грацией
подошел к парализованной даме и, взяв ее руку, поцеловал.
     - Ваше лицо мне знакомо,  -  сказала она,  говоря  теперь  по-видимому,
свободнее. - Не встречала ли я вас раньше?
     -  Дорогая  леди,  это  весьма возможно,  -  ответил он  с пленительной
мягкостью в голосе и манере. - Много лет тому назад, в дни юности и счастия,
мне  случилось увидеть раз, как  мимолетное видение красоты,  Елену Фитцрой,
прежде чем она стала графиней Эльтон.
     - Вы,  должно быть, были  мальчиком, ребенком, в то время, - прошептала
она, слабо улыбаясь.
     - Не  совсем!  Так  как вы еще молоды,  миледи,  а я  стар! Вы смотрите
недоверчиво? Увы, это так, и я дивлюсь, отчего я не выгляжу по  своим летам!
Многие