жал  он. -
Верховным могуществом Бога, так как нет другого могущества  ни в мире, ни на
небе, я управляю и повелеваю тобой, когда твоя собственная воля отставлена в
сторону, как ничто. Я выбираю тебя из миллионов людей, чтоб ты прошел урок в
этой  жизни, какой все должны пройти в будущей; пусть все способности твоего
разума приготовятся принять то, что я сообщу, и передай это твоим собратьям,
если ты сознаешь, что у тебя есть душа.
     Опять  я силился заговорить;  у него был такой человеческий вид, он был
так дружески ко мне настроен, хотя и объявлял себя моим  врагом. А между тем
что  значил  тот мерцающий  свет, сияющий  вокруг  его головы, та  величавая
слава, горящая в его глазах?
     - Ты  один  из "счастливых" людей света,  - продолжал он, глядя на меня
прямо и безжалостно. - По крайней мере, так свет судит о тебе, потому что ты
можешь  купить  его  благосклонность.  Но силы, руководящие всеми мирами, не
судят  тебя  подобным мерилом; ты не  можешь купить их благосклонность.  Они
смотрят на тебя,  каков ты есть, а не каким  ты кажешься. Они  видят  в тебе
бесстыдного эгоиста, настойчиво искажающего их  божественный образ вечности,
и  этому  греху  нет  извинения  и нет  спасения  от  наказания. Кто  бы  ни
предпочитал свое я  Богу  и в высокомерии  этого я осмеливался сомневаться и
отрицать Бога, тот призывает другую силу для управления своей судьбой - силу
зла, созданную и поддерживаемую  непослушанием и порочностью  человека, - ту
силу,  которую смертные называют  Сатаной, князем  тьмы, но которую  некогда
звали Люцифером, князем света...
     Он остановился, и его пылающий взор упал на меня.
     - Знаешь ли ты меня... теперь?
     Я сидел, оцепенев от страха, безгласно уставившись на него... Не был ли
этот человек (так как он казался человеком) сумасшедшим, чтоб намекать таким
образом на вещь, которая была слишком дикой и ужасной для выражения словами?
     - Если ты не знаешь меня, если ты не чувствуешь своей осужденной душой,
что ты узнал меня, то это потому, что ты не хочешь узнать.  Так я  прихожу к
людям,  когда  они  наслаждаются  в своем  предумышленном  самоослеплении  и
тщеславии;  так  я  делаюсь  их  постоянным  товарищем,  угождая  им   в  их
излюбленных  пороках. Так  я принимаю образ, что  нравится им и подходит мне
для их  нравов. Они делают из меня, что я есть; они переделывают сам мой вид
по  моде   их   быстротечного  времени.  В  течение   всех  переменчивых   и
повторяющихся  эр  они  находили  для  меня странные имена  и титулы,  и  их
верование сделало  из  меня  чудовище, будто бы  воображение  могло  создать
худшее чудовище, чем дьявол в человеческом виде.
     Я невольно содрогнулся; я начинал смутно понимать ужасное свойство этой
нечеловеческой беседы.
     - Ты, Джеффри Темпест, человек, в  которого некогда  была вселена мысль
Господа,  тот  проникающий  огонь  или  отзвук  небесной музыки,  называемой
гением.  Такой  великий  дар  редко посылается смертному,  и  горе тому, кто
получая  его, пользуется  им только  для себя, а не для  Бога.  Божественные
законы  мягко  направляли  тебя  на  путь  прилежания,  на  путь  страдания,
разочарования, самоотречения  и  бедности, так  как  только ими человечество
облагораживается  и  стремится к совершенству. Через  скорбь и  тяжелый труд
душа вооружается для  битвы и укрепляется для победы. Но ты - ты питал злобу
к расположению Неба к тебе. Бедность сводила тебя с ума, голод причинял тебе
болезненность.  Однако  бедность  лучше, чем  высокомерное богатство,  голод
здоровее,  чем самоудовлетворение. Ты не  мог  ждать:  твои горести казались
тебе  чудовищными, твои  стремления  - похвальными  и  чудесными, горести  и
стремления  других  были  ничто  для тебя;  ты готов  был  проклясть Бога  и
умереть. Жалея  себя, восхищаясь собой и  никем, другим,  с  сердцем, полным
горечи, и с проклятием на устах, ты жадно стремился уничтожить и свой гений,
и свою душу. По этой причине к тебе явились твои миллионы: так я сделал!
     Он  стоял предо мной  во весь рост; его глаза меньше  блестели,  но они
выражали страстную скорбь и презрение.
     -  О  безумец! Как  только я пришел,  я предупреждал тебя,  в тот самый
день, как мы встретились: я сказал тебе,  что я не тот, чем кажусь. Элементы
Господа  грохотали  угрозу,  когда мы заключили наш дружеский договор. И  я,
когда я увидел последнюю слабую борьбу, сопротивление и недоверие  не совсем
тупой души  в тебе,  разве я не настаивал,  чтобы  ты дал волю  своим лучшим
инстинктам? Ты  - насмешник над  сверхъестественным. Ты -  издевающийся  над
Христом. Тысячи намеков давались  тебе, тысячи случаев предоставлялись  тебе
сделать добро, принудив  меня оставить тебя,  что  принесло  бы мне желанный
отдых от скорби, облегчение на минуту от муки.
     Его брови сумрачно сдвинулись; на секунду он умолк, затем продолжал:
     -  Теперь узнай  от меня, кто  соткал паутину,  в которую ты так охотно
запутался.  Твои  миллионы  были  моими.  Человек, что  оставил  их  тебе  в
наследство,  был  жалкий  скряга и  дурной  до  глубины души.  Умножая  свои
богатства, он  сошел с ума и убил себя в припадке безумия.  Он живет опять в
новой фазе существования и знает  настоящую  цену  золота. Это ты еще должен
узнать.
     Он подошел на два шага ближе, еще пристальнее устремив на меня глаза.
     - Ты думаешь, что я друг, - сказал он. - Тебе следовало бы считать меня
врагом,  потому  что  тот,  кто  льстит  человеку  за  его  добродетели  или
потворствует ему в его пороках, есть худший враг того человека. Но ты считал
меня  удобным товарищем  с тех пор,  как  я стал  служить тебе,  -  я и  мои
последователи  со мной.  Ты не мог понять этого, ты,  который глумишься  над
сверхъестественным!  Ты мало  думал  об  ужасных  деятелях, что  производили
чудеса на  твоем  празднике  в Виллосмире!  Ты  мало  думал, что  злые  духи
готовили дорогой банкет и разливали сладкие вина!
     При этом у меня вырвался подавленный  стон ужаса; я дико глядел вокруг,
жаждая  найти какую-нибудь  глубокую могилу забвения и  покоя, куда  бы  мне
упасть.
     - Да,  -  продолжал  он, -  фестиваль соответствовал нынешнему времени.
Общество, жадно наедающееся, слепое  и бесчувственное, которому прислуживала
свита из  ада! Мои слуги выглядели, как люди, так как воистину  мало разницы
между человеком  и  дьяволом.  Это  было отменное сборище! Англия никогда не
видела такого в своей летописи!
     Вздохи и вопли усиливались, делались громче; мое тело тряслось; мысли в
мозгу  были  парализованы.  Он устремил на  меня  свои пронизывающие глаза с
новым выражением бесконечного сожаления, удивления и презрения.
     - Что за странное существо вы, люди, сделали из  меня!  -  сказал он. -
Какими  мелочными  человеческими атрибутами вы  наделили меня! Разве  вы  не
знаете,  что  неизменная, однако  вечно  изменяющаяся  эссенция вечной жизни
может принимать миллионы миллионов форм и постоянно между тем оставаться все
той  же?  Если  б  вечная  красота,  которой наделяются  все  ангелы,  могла
когда-либо  измениться  до  такого  ужаса,  какой  преследует  исковерканное
воображение человечества, может быть, это было  бы  хорошо, потому что никто
бы  не сделал  меня товарищем и  никто бы не любил меня,  как другие. Но мой
образ нравится  всем, в этом - мой рок и наказание. Однако даже в этой маске
человека, что я ношу, люди признают мое превосходство.
     Его голос понизился до бесконечной грусти.
     - Каждый грех каждого человеческого существа прибавляет тяжесть  к моим
страданиям  и срок  моему  наказанию; однако я  должен  держать  мою  клятву
относительно  мира!  Я  поклялся  искушать,  сделать  все,  чтобы уничтожить
человечество, но человек не клялся поддаваться моим искушениям. Он свободен!
Оказывает он сопротивление - и я ухожу; принимает он меня - я остаюсь!
     Тут, сделав  вдруг несколько шагов вперед, он  простер руку; его фигура
сделалась выше и величественнее.
     - Пойдем теперь со мной! - сказал он тихим голосом, звучавшим мягко, но
угрожающе. - Пойдем, потому что завеса поднята для  тебя в сегодняшнюю ночь!
Ты должен понять, с  кем  ты жил так долго  в  переменчивом воздушном  замке
жизни!  И  в  какой компании  ты  плавал по опасным  морям! Некто,  гордый и
непокорный,  как ты, заблуждается  меньше  в  том, что признает  Бога  своим
властелином!
     При этих  словах  раздался  громовой удар; все окна  по обеим  сторонам
салона  распахнулись,  показывая  странное  сияние,  как бы из стальных пик,
направленных вверх, к луне... Затем, почти потеряв сознание, я почувствовал,
что  был  схвачен  и неожиданно  поднят  наверх...  И в  следующий момент  я
очутился  на  палубе  "Пламени", находясь, как пленник, в  крепких невидимых
руках. Подняв глаза в смертельном отчаяния, со страшным чувством убеждения в
душе, что слишком поздно молить Господа  о милосердии, я увидел  вокруг себя
ледяной мир, будто солнце никогда не светило над ним.
     Толстые стеклянно-зеленоватые стены  льда давили корабль со всех сторон
и заперли его между  своими непоколебимыми барьерами; фантастические дворцы,
башни, бельведеры, мосты и арки изо льда своими архитектурными очертаниями и
группировкой   составляли    подобие    большого   города;   круглая   луна,
бледно-изумрудная,  глядела  вниз, бросая на  все холодные  лучи, и напротив
себя я видел у мачты не Лючио, но ангела!

        "XLI"

     Увенчанная  мистическим  сиянием, как бы  дрожащим  от огненных  звезд,
величественная фигура возвышалась  между  мной  и  освещенным  луной  небом;
строгое  и  прекрасное  лицо  светилось  бледным  светом;  глаза  были полны
неутолимой боли,  невыразимого  раскаяния, невообразимого  отчаяния.  Черты,
которые  я  знал  так  долго,  были  те же, хотя  и  преображенные  небесной
лучезарностью  и  подернутые  тенью  вечной  скорби.  Едва  ли  я  испытывал
физические ощущения;  лишь моя  душа,  до  тех  пор  спавшая,  проснулась  и
трепетала от страха.
     Постепенно  я  начал  замечать,   что   другие  были  вокруг  меня,  и,
вглядываясь,  я увидел  толпу  лиц,  диких  и странных; молящие  глаза  были
обращены на меня в жалостной агонии, и бледные  руки  протягивались  ко  мне
скорее  с мольбой, чем  с угрозой.  И я видел, как  воздух потемнел и тотчас
осветился  блеском крыльев;  громадные крылья  ярко-красного  пламени начали
развертываться и  простираться вверх, к скованному  льдом кораблю. И он, мой
враг,  прислонившись к мачте,  был также окружен  этими огненными  крыльями,
которые,  подобно  тонким  перистым  облакам,   озаренным   ярким   закатом,
развевались от его темной фигуры и тянулись ввысь в блеске сверкающей славы.
И  бесконечно  печальный,  хотя   и   бесконечно  сладостный  голос  нарушил
торжественность ледяного безмолвия:
     - Ход вперед, Амиэль! Вперед, к пределам мира!
     Я глянул в сторону рулевого. Был ли это Амиэль, которого я инстинктивно
ненавидел, - это существо с черными крыльями  и измученным лицом? Если  так,
то  теперь я видел  его  поистине  злым  духом.  История  преступления  была
написана в его тоскливом взгляде... Какая  тайная мука  терзала его, которую
ни один живущий смертный не может угадать? Руками скелета  он двигал колесо;
и,  когда оно  завертелось,  ледяные  стены  вокруг  нас  начали  ломаться с
оглушительным треском.
     -  Вперед, Амиэль! -  сказал опять  великий печальный  голос.  - Вперед
туда, где никогда не ступал человек: держи путь на край света!..
     Толпа  страшных  лиц сделалась  плотнее,  вспыхивающие пламенем  темные
крылья стали гуще, чем  грозовые  тучи,  рассекаемые молнией. Вопли,  крики,
стоны и  раздирающие рыдания раздавались со  всех  сторон... Разбиваемый лед
опять  загрохотал, подобно землетрясению, под  водою... И,  освобожденный от
ледяных стен,  корабль двинулся. Голова моя шла кругом, я находился как бы в
безумном сне, я видел сверкающую скалу, и я наклонился вперед: ледяной город
зашатался  от самого основания... Блестящие  бельведеры  упали и  исчезли...
Башни накренились, разрушились и погрузились  в море; громадные ледяные горы
ломались,  как  тонкое стекло,  сияя  зеленоватым  ярким блеском  при лунном
свете,  тогда как "Пламя" скользило вперед, будто на сатанинских крыльях его
страшного экипажа, прокладывая путь сквозь ледяной проход с остротой сабли и
быстротой стрелы.
     Куда мы неслись? Я не смел думать. Я считал себя умершим. Мир,  который
я  видел, не был тем миром, который  я  знал. Мне казалось, что я нахожусь в
какой-нибудь загробной стране, тайны которой мне суждено узнать, быть может,
слишком хорошо!  Вперед,  вперед мы  шли.  Я  по  большей части держал  свой
напряженный взгляд прикованным  к величественному  образу, который все стоял
предо мной, - к этому ангелу-врагу, чьи глаза были дики от  вечной скорби. Я
стоял, уничтоженный  и  убитый, лицом к лицу  с этим  бессмертным отчаянием.
Вопли  и  крики  прекратились,  и мы неслись  среди  тишины,  в то время как
бесчисленные трагедии - невысказанные истории излагались в немом красноречии
окружавших меня ужасных лиц и в выразительном поучении их страшных глаз.
     Скоро   ледяные  барьеры  были  пройдены,  и  "Пламя"  вошло  в  теплое
внутреннее  море, спокойное, как озеро, и  блестящее,  как серебро при ярком
сиянии луны. По обеим сторонам тянулись извилистые берега, богатые роскошной
растительностью. Я видел в отдалении неясные очертания темных пышных холмов.
Я слышал, как  маленькие волны плескались  о  спрятанные скалы и журчали  на
песке.
     Чудесный запах насыщал  воздух,  шелестел  легкий ветерок.  Был  ли это
потерянный Рай - этот полутропический пояс, скрытый за страной льда и снега?
Вдруг от  темного  развесистого  дерева донеслись звуки  пения птицы, и  так
сладостна  была песня, и с  такой  беззаветностью  лилась мелодия,  что  мои
измученные  глаза наполнились слезами. Прекрасные  воспоминания нахлынули на
меня; цена  и  приятность жизни -  жизни на  благотворно освещенной  солнцем
земле  - казались  дорогими моей  душе.  Случайности жизни, ее  радости,  ее
чудеса,  ее благо  - все это  тотчас  показалось мне таким дивным! О, если б
возвратить прошлое,  собрать рассеяные перлы потерянных мгновений, жить, как
должен жить  человек, в  согласии с волей Господней  и  в братстве со своими
собратьями!.. Неведомая птица пела,  как  певчий  дрозд  весной, только  еще
мелодичнее;  несомненно,  никакой  другой  лесной  певец  никогда  не  пел и
наполовину  так  хорошо.  И, когда  его  нежная нота  постепенно  замерла  в
мистическом безмолвии, я увидел  бедное создание, выдвигающееся из  середины
черных и багряных крыльев, - белый женский образ, одетый своими собственными
длинными  волосами. Он  скользнул  к  борту  корабля  и  прислонился  там  с
обращенным  вверх  страдающим лицом: это было лицо Сибиллы!  И  в то  время,
когда я смотрел на нее, она дико бросилась на палубу и заплакала. Мое сердце
зашевелилось  во мне... Я видел  все, чем она  могла бы быть; я понял, каким
ангелом руководящая любовь и  терпение могли бы сделать ее...  и, наконец, я
пожалел ее; раньше я ее никогда не жалел!
     И  теперь многие известные  лица светились  мне, как  бледные  звезды в
дождевом тумане, - и  все лица умерших, все отмеченные неугасимым угрызением
совести и скорбью!
     Одна фигура угрюмо прошла передо мной в цепях и  с гирями из блестящего
золота:  я  узнал  в ней  моего  школьного  товарища  давно минувших дней; в
другой, припадавшей в страхе  к  земле, я узнал того,  кто поставил на карту
свое последнее  достояние - свою  бессмертную душу; я даже  видел лицо моего
отца,  убитое  горем, и дрожал из боязни найти среди  этих ужасов  священную
красоту той, что  умерла, дав мне жизнь. Но нет,  слава Богу, я не видел ее!
Ее душа не потеряла дороги к Небу!
     Огненный венец сиял вокруг падшего ангела... Он поднял руку...  Корабль
остановился,  и  мрачный  рулевой  недвижимо  стоял  у  колеса.  Вокруг  нас
расстилался  залитый  огненным  светом  пейзаж,  точно  блистательный  сон о
волшебной стране, и опять неведомая  Божья птица запела с такой восторженной
нежностью, что могла бы усладить мучающиеся в аду души.
     - Вот, здесь мы остановимся! - сказал повелительный голос. - Здесь, где
искаженный образ человека никогда не бросал тени. Здесь, где высокомерный ум
человека никогда не  задумывал греха. Здесь, где безбожная алчность человека
никогда не обезображивала красоту  и не истребляла  лес.  Здесь -  последнее
место  на  земле,  оставленное незапятнанным присутствием человека. Здесь  -
конец света! Когда эта страна будет найдена, и будут  осквернены эти берега,
когда Маммона ступит  ногой на  эту землю - тогда начнется  День Суда. Но до
тех  пор  здесь  только Бог производит  совершенство,  ангелы смотрят  вниз,
неустрашенные, и даже демоны находят покой.
     Послышались торжественные звуки  музыки, и я, который был, как пленник,
закован в невидимые оковы и не мог двинуться, вдруг оказался  освобожденным.
Сознавая свободу, я все еще стоял лицом к лицу  с темной гигантской  фигурой
моего  врага; его светящиеся глаза теперь были устремлены  на меня,  и своим
проникающим в душу голосом он обращался только ко мне.
     - Человек, не обманывай себя! - сказал он.  - Не думай, что  ужасы этой
ночи - иллюзия сна или  сети видения! Ты бодрствуешь, ты не спишь. Это место
- не ад, и не рай, и не пространство между ними; это уголок мира, в  котором
ты живешь. Поэтому знай отныне, что сверхъестественный мир внутри  и  вокруг
естественного не ложь, но главная действительность. Судьба бьет твой час - и
в этот  час  тебе  дано  право  выбирать своего  Властелина!  Теперь,  волей
Господа, ты видишь меня Ангелом; но не забывай, что среди людей я - человек!
В человеческом виде я двигаюсь со всем человечеством через бесконечные века:
канцлерам и ученым, мыслителям и проповедникам, старым и молодым я являюсь в
том образе, какого требует их гордость или  порок, и для всех  я желанен! Но
от  чистых сердцем, высоких в  вере, совершенных  в стремлении я  отступаю с
радостью,  ничего  не  предлагая, кроме  почтения,  ничего  не прося,  кроме
молитвы! Таков  я есть,  таковым  я  должен  вечно  быть,  пока  человек  по
собственной воле не освободит и не искупит меня! Не ошибайся во мне, но знай
меня! И выбирай свое будущее ради истины, а не из страха. Выбирай, и  уже не
изменяй никогда потом: этот час, эта минута - твой последний искус. Выбирай,
говорю я! Хочешь ты служить себе и мне, или только Богу?
     Земля, воздух и море  вдруг  засияли  огненным  золотом;  ослепленный и
оглушенный,  я был схвачен властными руками, и меня крепко  держала какая-то
невидимая сила... Яхта медленно погружалась подо мной. Мои губы шептали:
     - Бог! Только Бог!
     Небеса  из золотых  изменились в красные, и  опять засветились  голубым
светом... И в этой массе переливающихся цветов  я видел образ  того, кого  я
знал как человека, быстро поднимающийся со сверкающими крыльями  и  поднятым
прекрасным лицом,  подобно видению  света  во мраке.  Вокруг него  толпились
миллионы  крылатых  образов, но он -  верховный,  величественный, чудесный -
поднимался  над всеми ими;  его  глаза,  как две звезды, горели  восторгом и
блаженством. Ошеломленный, едва  дыша,  я напрягал зрение,  чтобы следить за
ним, как  он летел... И  я слышал мелодичный призыв странных  нежных голосов
отовсюду - от востока до запада, от севера до юга:
     - Люцифер!..  Любезный и  незабвенный! Люцифер, Сын Утра!  Поднимись!..
Поднимись!..
     Со всей  оставшейся силой я  старался следить за исчезающим в выси этим
величественным  светилом, которое наполняло теперь своим светом весь видимый
мир;  сатанинский корабль  продолжал медленно погружаться...  Невидимые руки
опускали меня вниз... Я падал, падал в необозримую  бездну... Другой  голос,
неслыханный доселе, торжественный, хотя нежный, громко сказал:  "Связать ему
руки и ноги и б