ите мне? - сказала она, и на уголках ее рта образовались ямочки.
     - Я всему поверю из ваших уст! - заявил я галантно.
     -  Хорошо, в таком случае, верьте, если можете! Я не могу!  Он был отец
пилигрим  на корабле "Цветок боярышника" и упал на  колени и благодарил Бога
достигнув суши, по примеру  настоящего отца пилигрима. Но он  не прислуживал
проколотому человеку на Босфорте.
     Тут появившийся лакей прервал ее докладом, что карета подана.
     - Хорошо, благодарю. До свидания,  м-р  Темпест, пошлите лучше  сказать
Сибилле,  что вы здесь. Лорд Эльтон не обедал с нами, но Сибилла целый вечер
останется дома.
     Я предложил ей руку и проводил ее до кареты, досадуя слегка за нее, что
ей приходится  в одиночестве  ехать на  вечер  к фабрикантке лака.  Она была
хорошая девушка,  светлая, правдивая,  временами вульгарная и  болтливая, но
лучшим  качеством ее  характера  была искренность, и  эта самая искренность,
будучи совершенно немодной, была не понята и будет всегда не понятой высшим,
следовательно, более лицемерным кругом английского общества.
     Медленно и в  задумчивости я вернулся в гостиную, послав одного из слуг
спросить леди Сибиллу, не могу ли я видеть ее на несколько минут. Я не долго
ждал;  я прошелся раз или два  по комнате, как она вошла,  такая странная  и
прекрасная, что я не мог удержаться от восторженного восклицания. Она была в
белом платье, что было ее обыкновением по вечерам;  ее волосы были причесаны
не так тщательно, как всегда,  и падали на  ее  лоб  тяжелой волной; ее лицо
было особенно  бледно,  и  глаза казались больше  и  темнее, ее улыбка  была
неопределенна и скользяща, как  улыбка лунатика. Она протянула мне  руку; ее
рука была суха и горяча.
     - Моего отца нет дома, - начала она.
     - Я знаю. Но я пришел, чтобы видеть вас. Могу я остаться немного?
     Она едва  слышно промолвила согласие и, опустившись в кресло, принялась
играть розами, стоящими в вазе рядом с ней на столе.
     - Вы имеете  усталый вид, леди Сибилла, - сказал я нежно, - здоровы  ли
вы?
     - Я  совершенно здорова,  - ответила она, - но вы правы, сказав, что  я
устала. Я страшно устала!
     - Может быть, вас слишком утомляет ухаживанье за вашей матерью?
     Она горько засмеялась.
     - Ухаживанье за моей матерью! Пожалуйста, не приписывайте мне так много
благочестия.  Я никогда не ухаживаю за моей матерью: я  не  могу,  я слишком
труслива. Ее лицо ужасает  меня, и, когда бы я ни подошла к ней, она с таким
страшным усилием  старается  говорить,  что становится еще безобразнее. Я бы
умерла со страха, если  б часто ее видела. Подумать, что этот живой  труп, с
испуганными глазами и искаженным ртом, действительно моя мать!
     Она содрогнулась, и даже ее губы побледнели, пока она говорила.
     -  Как  это должно дурно отзываться  на  вашем  здоровье!  - сказал  я,
придвигая свой стул ближе к ней. - Нельзя ли вам уехать для перемены?
     Она молча взглянула на  меня; странное выражение было  в ее глазах,  ни
нежное, ни задумчивое, а надменное, страстное, повелительное.
     - Я видел только что мисс Чесней: она казалась очень огорченной.
     -  Ей нечем  огорчаться,  -  сказала холодно  Сибилла,  -  разве только
медлительной смертью моей матери; но она молода, может немного подождать для
эльтонской короны.
     -  Не ошибаетесь ли  вы? - вымолвил я ласково,  -  какие бы не  были ее
недостатки, но я уверен, что она искренне восторгается вами и любит вас.
     Сибилла презрительно улыбнулась.
     -  Мне  не  нужна  ни  ее  любовь,  ни  ее  восторги.  У  меня  немного
женщин-друзей,  и те  немногие все  лицемерки,  которым я  не доверяю. Когда
Дайана Чесней будет моей мачехой, мы также останемся чужими.
     Я почувствовал,  что затронул щекотливый  вопрос и  что продолжать этот
разговор - рискованно.
     -  Где  ваш   друг,  -  неожиданно  спросила  Сибилла,  очевидно,  чтоб
переменить тему, - почему он теперь так редко бывает у нас?
     -  Риманец?  Он  большой  чудак  и  временами  чувствует  отвращение  к
обществу. Он часто  встречается  в  клубе  с вашим  отцом,  и я  думаю,  что
причина, отчего он сюда не приходит, его ненависть к женщинам.
     - Ко всем женщинам? - спросила она с легкой улыбкой.
     - Без исключения!
     - Значит, он и меня ненавидит.
     - Я этого не говорю, - поспешил я сказать, - никто не  может ненавидеть
вас, леди  Сибилла, но,  по правде,  насколько я  знаю князя  Риманца,  я не
ожидаю, чтоб он уменьшил свою нелюбовь к женщинам, в которой заключается его
хроническая болезнь, - даже для вас.
     - Стало быть, он никогда не женится, - задумчиво промолвила она.
     Я засмеялся.
     - О, никогда! В этом вы можете быть уверены.
     Она замолчала, продолжая играть розами. Ее грудь высоко  поднималась от
учащенного  дыхания; я видел ее длинные ресницы, трепетавшие на  щеках цвета
бледных лепестков  розы; чистые  очертания ее нежного профиля напоминали мне
лица  святых  и  ангелов в  изображении  Фра Анджелико.  Я  еще  продолжал в
восхищении  созерцать  ее, как  она вдруг вскочила  с  места, скомкав розу в
руке: ее голова откинулась назад, ее глаза горели, и вся она дрожала.
     - О,  я не могу больше терпеть! - дико крикнула она, - я не могу больше
терпеть!
     Я также вскочил и стоял перед ней изумленный.
     - Сибилла!
     -  О, говорите же,  наполняйте  же  до  краев чашу  моего  унижения!  -
продолжала она страстно,  - отчего вы не  говорите мне,  как  говорите моему
отцу, о цели  ваших посещений? Отчего вы не говорите мне, как  говорите ему,
что ваш властный выбор пал на меня, что я единственная женщина в целом мире,
которую  вы избрали в  жены! Посмотрите на меня! -  и она трагическим жестом
подняла свои  руки.  -  Есть  ли какой-нибудь изъян  в  товаре,  который  вы
собираетесь купить? Это лицо достойно  трудов модного фотографа  и  достойно
продаваться  за  шиллинг, как продаются карточки английских "красавиц".  Эти
глаза,  эти губы, эти руки - все это вы можете купить! Зачем вы томите меня,
мешкая покупкой? Колеблясь и рассчитывая: достойна ли я вашего золота?
     Она  казалась  охваченной  какой-то  истерической  страстностью,  и   с
тревогой и скорбью я кинулся к ней и схватил за руки.
     -  Сибилла,  Сибилла!  Ради Бога, замолчите!  Вы измучены  усталостью и
волнением,  вы  не  знаете,  что  вы  говорите.  Дорогая,  за  кого вы  меня
принимаете?  Откуда  вам  пришли  в голову  глупости о купле  и  продаже? Вы
знаете,  что я люблю вас; я  не  делал из этого  тайны, вы  это должны  были
читать на моем лице, а если я не решался вам об этом говорить, так только из
боязни,  что вы оттолкнете  меня.  Вы  слишком добры  ко мне, Сибилла.  Я не
достоин  получить  вашу   красоту  и  невинность.   Моя   дорогая,  любимая,
успокойтесь!  - пока я  говорил,  она  прильнула ко мне, как  дикая  птичка,
внезапно пойманная. - Что иное могу я вам сказать, кроме того, что я  обожаю
вас всеми силами моей души, что  я люблю  вас так глубоко, что даже страшусь
думать об этом! Это страсть, которую я не  могу побороть, Сибилла,  я  люблю
вас слишком сильно, слишком безумно!
     Я  задрожал и  замолк. Ее  нежные руки, охватившие  меня,  лишали  меня
самообладания. Я  целовал  струящиеся  волны ее волос. Она подняла голову  и
смотрела на меня; в ее глазах светилось столько любви, сколько страха, и вид
ее красоты, преклонившейся передо мной,  порвал все узы самообуздания,  и  я
поцеловал ее в губы долгим страстным поцелуем, который,  как  казалось моему
возбужденному  воображению, соединял  воедино  наши  существа,  но вдруг она
выскользнула из моих объятий и оттолкнула меня.  Я  заметил, как сильно  она
дрожала, и я  боялся, как бы она не свалилась.  Я взял ее руку и заставил ее
сесть. Она слабо улыбнулась.
     - Что вы чувствовали? - спросила она.
     - Когда Сибилла?
     - Только что, когда целовали меня?
     - Все небесные радости и адские муки в одно время! - сказал я.
     Она поглядела на меня с задумчивым и нахмуренным видом.
     - Странно! Знаете ли, что я чувствовала?
     Я покачал головой, улыбаясь и прижимая к губам  нежную, маленькую руку,
которую я держал.
     -  Ничего! - сказала она с безнадежным жестом.  - Уверяю вас, абсолютно
ничего!  Я  не могу чувствовать. Я одна из ваших  современных женщин: я могу
только думать и анализировать.
     - Думайте  и  анализируйте,  сколько хотите, моя царица,  -  ответил  я
шутливо. - Если  вы хотите только думать, вы будете  счастливы  со мной. Это
все, что я желаю.
     - Будете ли вы счастливы со  мной?  Погодите, не  отвечайте, пока  я не
скажу вам, что я такое. Вы совершенно во мне ошибаетесь.
     Она помолчала несколько минут; я в страхе следил за ней.
     -  Я  была подготовлена к тому, - сказала она медленно  наконец, - чтоб
сделаться  собственностью богатого  человека.  Многие  мужчины  намеревались
купить меня, но  они не  могли заплатить ту  цену,  которую  спрашивал отец.
Пожалуйста,  не  глядите так удрученно! То, что я говорю, вполне правдиво  и
вполне  обыкновенно. Все женщины  высших классов продаются теперь в  Англии,
как  черкешенки  на невольничьем  рынке. Я  вижу,  вы хотите протестовать  и
уверить меня в своей преданности;  в  этом  нет нужды.  Я убеждена,  что  вы
любите  меня,  насколько может  любить  мужчина, и  я довольствуюсь.  Но,  в
сущности, вы  не  знаете  меня: вас  привлекает  мое  лицо,  мое тело, -  вы
восхищаетесь  моей молодостью и невинностью. Но я не молода; я стара сердцем
и чувствами.  Я была молодой недолго в Виллосмире, когда я жила среди цветов
и птиц и всех  честных и правдивых обитателей полей и лесов,  но  достаточно
было одного сезона в городе, чтобы убить во мне молодость. Один сезон обедов
и  балов и  чтение модных романов!  Вы написали  книгу, и поэтому вы  должны
знать  об обязанностях  авторства -  о  серьезной ответственности писателей,
когда они дают свету книги, полные вредных и ядовитых внушений, оскверняющие
умы,  которые  до  той  поры  были  чисты и  безмятежны.  Ваша  книга  имеет
благородную основу,  и за это мне  она  нравится.  Она  хорошо написана, но,
читая ее, я вынесла впечатление, что  мысли, которые вы силились втолковать,
были ни совсем искренними,  и  поэтому вы  не  достигли того, что  могли  бы
приобрести.
     -  Вы правы, - сказал я с мукой  унижения,  -  в литературном отношении
книга не заслуживает внимания. Она только "гвоздь" сезона!
     - Во  всяком  случае,  -  продолжала  она,  и  ее  глаза  потемнели  от
напряженности чувств, -  вы не осквернили пера гадостью, свойственной многим
авторам в наше время. Как вы думаете, может ли девушка, читая книги, которые
теперь свободно  печатаются и которые ей рекомендуются ее глупыми знакомыми,
"потому  что они  так  ужасно забавны", остаться  неиспорченной  и невинной?
Книги, подробно описывающие  жизнь отверженных? объясняющие и  анализирующие
тайные  пороки  людей?  защищающие,  почти  как священный  долг,  "свободную
любовь" и общую полигамию? без стыда знакомящие хороших жен и чистых девушек
с  героиней, смело ищущей  мужчину, все равно  - какого мужчину, чтоб только
иметь от него ребенка без  "унижения" выйти за него замуж? Я  прочла все эти
книги, и чего  же вы можете ожидать  от меня? Не невинности,  безусловно!  Я
презираю людей, я презираю свой пол, я проклинаю себя  за то, что я женщина!
Вас удивляет мой фанатизм к Мэвис Клер: это только потому, что  ее книги  за
время  возвращают  мне  мое  самоуважение  и  заставляют  меня  смотреть  на
человечество  в  лучшем  свете,  -  потому  что  она,  хоть   на  один  час,
восстанавливает во мне слабую веру в Бога, и мой дух освежается и очищается.
Все равно, вы  не должны смотреть на меня, как на невинную, молодую девушку,
Джеффри,  на  девушку,  которую  воспевали  и  идеализировали  поэты:   я  -
испорченное существо, выращенное на шаткой морали и зудящей литературе моего
времени.
     Я  смотрел  на  нее  в  молчании,  удрученный,  ошеломленный,  с  таким
чувством, как будто бы нечто бесконечно чистое  и драгоценное превратилось в
пыль  у  моих  ног. Она  встала и  начала ходить взад и вперед по комнате  с
медлительной,  однако полной бешенства грацией, напоминая мне, против воли и
желания, движения пойманного зверя.
     - Вы  не должны обманываться во  мне, -  сказала  она  после  небольшой
паузы, мрачно глядя  на  меня. -  Если вы женитесь  на мне,  вы  должны  это
сделать вполне сознательно,  потому что с таким богатством,  как  у вас, вы,
конечно,  можете жениться на  любой  женщине.  Я  не говорю, что вы  найдете
девушку лучше меня: в моем кругу все одинаковы. Все сделаны из одного  теста
и наполнены одними и теми же чувственными и материальными взглядами на жизнь
и ее ответственности, как удивительные героини  "модных романов", которые мы
читаем. Подальше, в провинциях,  между средними классами возможно, что вы бы
отыскали действительно хорошую девушку,  как образец невинности, но, по всей
вероятности, найдя ее и глупой и  скучной, вряд  ли, чтобы  она  понравилась
вам. Моя  главная рекомендация - моя красота; вы  ее можете видеть, и все ее
могут видеть, а  я не  так притворна, чтоб  не  сознавать ее  силы.  В  моей
внешности нет  фальши; мои волосы не накладные, мой румянец натуральный, моя
фигура  -  не  результат  искусства  корсетницы,  мои  брови  и  ресницы  не
подведены.  О,  да,  будьте  уверены,  что  моя  физическая  красота  вполне
естественная! Но телесная красота не есть отражение красоты души!  И я хочу,
чтоб  вы  это  поняли.  Я  -  вспыльчивая,  злопамятная,  порывистая,  часто
несимпатичная, расположенная к  болезненности и  меланхолии, и  я пропитана,
окончательно или  бессознательно, тем презрением к  жизни и неверием в Бога,
которые составляют главную тему всех современных учений.
     Она  замолчала.  Я  глядел  на  нее  со  странным чувством  обожания  и
разочарования,  как  варвар мог бы  смотреть на идола,  которого он все  еще
любит, но в  которого он больше не верит, как в божество. Хотя  то, что  она
говорила,  нисколько   не  противоречило  моим  теориям,  -  как  же  я  мог
жаловаться?  Я  не  верил в Бога; мог  ли я сожалеть,  что она разделяла мое
неверие?  Я  невольно  хватался за  старомодную идею, что  вера должна  быть
священным  долгом в  женщине; я не был в состоянии объяснить  причину такого
суждения, разве только,  что это была  романтическая фантазия иметь  хорошую
женщину,  которая будет молиться за того, у кого  нет ни времени, ни желания
молиться за себя. Между тем было ясно, что Сибилла - слишком "передовая" для
соблюдения  таких обрядностей: она никогда не будет молиться за меня, и если
у нас будут дети, она никогда не научит их, чтоб первым их воззванием к Небу
была молитва за нее или меня. Я  подавил легкий вздох и собрался заговорить,
но в это время она подошла ко мне и положила обе руки мне на плечи.
     -  У  вас  печальный  вид,  Джеффри,  -  сказала она ласковым тоном,  -
утешьтесь: еще не слишком поздно изменить ваше намерение.
     Я встретил вопросительный взгляд ее прекрасных, лучезарных глаз, чистых
и ясных, как сам свет.
     - Я никогда не изменю  своего намерения, Сибилла, -  ответил я, - я вас
люблю, я вечно  буду любить вас, но я не хочу, чтоб вы себя так немилосердно
анализировали...
     - Вы  находите  их  странными?  - сказала она, - в эти-то  дни  "новых"
женщин! Я нахожу, что, благодаря газетам, журналам и "декадентским" романам,
я во  всех отношениях готова быть женой! - И горько засмеялась. - Ничего нет
в этой роли неизвестного для  меня, хотя мне еще  нет двадцати. Я уже  давно
готовилась  быть  проданной  по самой высокой цене, и те  несколько  смутных
понятий о любви, о  любви  идеалистов и поэтов, которые  я  знала ребенком в
Виллосмире,  все исчезли и  рассеялись. Идеальная любовь умерла, и  хуже чем
умерла: вышла  из  моды. После всех заботливых наставлений  о том,  что  все
ничтожно, кроме денег, едва ли вас может удивлять, что я говорю  о себе, как
о  предмете для продажи.  Брак - для  меня торговый договор, ток как вы сами
хорошо знаете, что, как бы вы ни любили меня или я  вас, мой отец никогда бы
не  позволил мне выйти  за вас  замуж,  если  б вы не были  богаты и  богаче
большинства людей. И я прошу вас,  не ожидайте свежего и доверчивого чувства
от женщины с извращенным сердцем и душой, как у меня!
     - Сибилла, - сказал я горячо, - вы клевещете на себя! Я убежден, что вы
клевещете на себя! Вы одна из  тех, что живут  в мире,  но сами  не от  мира
сего.  Ваша  душа  слишком  открыта  и   чиста,  чтобы  замараться   даже  в
соприкосновении  с грязью. Я ничему не поверю, что вы говорите  против своей
нежной и благородной натуры; и я вас очень прошу, Сибилла, не огорчайте меня
постоянной  темой о  моем  богатстве, или я стану смотреть на  него,  как на
проклятие. Будь я беден, я бы вас также любил.
     - О, вы могли бы любить меня, - прервала  она со странной улыбкой, - но
вы не посмели бы сказать мне это.
     Я молчал. Вдруг она засмеялась и ласково обвила руками мою шею.
     -  Итак, Джеффри,  -  сказала  она,  -  я  кончила  свою  исповедь. Мой
ибсенизм, или какой-нибудь  другой  "изм" интересует меня, и  нет нужды  нам
тревожиться о нем. Я сказала все, что было у меня на душе: я сказала правду,
что сердцем я не молода.  Но я хуже, чем все другие моего "круга". Я в вашем
вкусе, ведь так?
     - Моя любовь к вам не может быть так легко выражена, Сибилла! - ответил
я несколько скорбно.
     -  Все равно, мне нравится ее  так выражать, - продолжала она.  -  Я  в
вашем вкусе, и  вы хотите жениться на мне.  Итак, я вас теперь прошу пойти к
моему  отцу  и поскорей  купить меня, заключить торговый договор. И когда вы
купите меня... Не смотрите так трагично! - и она снова засмеялась, - и когда
вы заплатите священнику и заплатите подругам невесты браслетами или брошками
с монограммами и  заплатите гостям свадебным  пирогом и шампанским и сведете
со всеми счеты, даже с последним человеком, который закроет дверцы свадебной
кареты, увезете  ли вы меня далеко-далеко от этого места, из этого дома, где
лицо моей матери преследует меня, как привидение среди мрака, где я измучена
ужасами  и днем и ночью, где я слышу такие  странные звуки и где  мне снятся
такие страшные сны?.. - Теперь ее голос вдруг упал,  и она спрятала лицо  на
моей груди. - О да, Джеффри, увезите меня отсюда поскорей! Уедем навсегда из
этого ненавистного  Лондона  и будем  жить в Виллосмире.  Я найду там старые
радости и счастливые прошедшие дни.
     Тронутый ее умоляющим тоном, я прижал ее к своему сердцу, чувствуя, что
едва ли она была ответственна за  сказанные странные слова, в том измученном
и возбужденном состоянии, в каком она, очевидно, находилась.
     -  Все будет, как вы желаете, моя дорогая, и чем раньше вы будете моей,
тем лучше. Теперь конец марта. Хотите венчаться в июне?
     - Хочу, - ответила она, продолжая прятать свое лицо.
     - Теперь же, Сибилла, помните, чтоб  о деньгах и торгах не  было больше
разговора. Скажите мне то, чего вы еще мне не сказали, что вы любите меня: и
любили б меня, если б даже я был беден.
     Она прямо и решительно посмотрела мне в глаза.
     - Я вам  не могу этого сказать:  я  вам сказала, что  не верю в любовь;
если б вы были бедны, то, наверно, я бы не вышла за вас замуж.
     - Вы откровенны, Сибилла!
     - Лучше быть откровенной! А разве нет?
     И она, вытянув цветок из  букета  на ее груди, стала  прикалывать его к
моему сюртуку.
     - Что  хорошего в притворстве? Ведь вы  ненавидите бедность и я тоже. Я
не понимаю глагола "любить": временами, когда я  читаю  книгу Мэвис  Клер, я
верю  в  существование любви, но едва я захлопну книгу,  моя вера  исчезает.
Поэтому не просите  того, чего у меня нет. Я охотно выхожу за вас замуж; это
все, что вы должны ожидать.
     - Все! - воскликнул я с внезапным приливом гнева, смешанного с любовью,
и, схватив ее р