остановился  с возобновившимся чувством раздражения, вспомнив, как
теперь  действительно  я был богат  и вопреки  этому был  вынужден  казаться
бедным.
     Между тем князь легким движением руки прервал мои замечания.
     - Зачем огорчаться?  - спросил  он. -  Скорее гордитесь,  что вы можете
избавиться от пошлых  принадлежностей роскоши. Гений вырастает на чердаке, а
умирает во дворце. Не есть ли это общепринятая теория?
     -  Я  думаю, скорее, избитая  и не правильная, - ответил я. - Гению  не
мешало бы испытать  хоть  раз эффект  дворца, обыкновенно  же  он  умирает с
голода.
     - Верно!  Но,  умирая, так он думает,  что  многие через это  насытятся
потом!  Шуберт  погиб от нужды, но  посмотрите,  сколько выгоды принесли его
сочинения для нотных издателей! Это  - прекрасное распределение природы, что
честные люди должны жертвовать собой, чтоб дать существование мошенникам.
     -   Вы   говорите,   конечно,   саркастически?  -   спросил  я.   -   В
действительности вы не верите в это?
     -  О, верю ли  я!  - воскликнул он, блестя своими красивыми  глазами. -
Если б  я  мог  не верить  в  то,  чему меня  научила  моя опытность, что же
осталось бы мне? Во всем нужно покоряться  необходимости, как говорит старая
поговорка.  Нужно покориться,  когда дьявол погоняет. Действительно,  нельзя
найти возражения  на это верное замечание.  Дьявол погоняет  мир с  кнутом в
руке и,  что  довольно  странно  (принимая  во  внимание,  что  люди верят в
существование   Бога),   преуспевает   в   управлении   своей   упряжкой   с
необыкновенным искусством!..
     Его брови сдвинулись, и линия горечи около рта стала глубже и резче, и,
вдруг опять светло улыбнувшись, он продолжал:
     -   Но  не  будем  морализировать:  мораль  вызывает   тошноту;  каждый
рассудительный человек ненавидит, чтоб ему  говорили, чем он  мог  бы быть и
что он  есть. Я пришел  для того,  чтобы  сделаться  вашим другом,  если  вы
позволите.  И, чтоб  покончить с церемониями, поедем ко мне  в отель,  где я
заказал ужин.
     Тем временем я совершенно очаровался его свободным обращением, красивой
внешностью и мелодичным голосом;  его  сатирическое  настроение  подходило к
моему. Я чувствовал, что мы отлично сойдемся с ним,  и первоначальная досада
на то,  что  он застал  меня в  таких  бедственных  обстоятельствах,  как-то
ослабела.
     - С удовольствием!  -  ответил  я.  - Но прежде  позвольте мне  немного
объяснить  вам положение  дел. Вы много слышали обо мне от моего друга Джона
Кэррингтона, и  я знаю  из его письма ко мне, что вы пришли сюда из  чувства
приязни и желания мне добра. Я благодарю вас за это  великодушное намерение!
Я знаю, вы ожидали найти бедняка-литератора, борющегося с ужасной  нищетой и
отчаянием,  и часа  два кому назад ваши  ожидания вполне оправдались бы.  Но
теперь обстоятельства изменились: я  получил  известие,  которое  совершенно
меняет мое положение; я получил сегодня вечером удивительный сюрприз...
     - Надеюсь, приятный? - осведомился мягко мой собеседник.
     Я улыбнулся.
     - Судите сами! - и я  протянул ему письмо адвокатов, которое уведомляло
меня о неожиданно доставшемся мне богатстве.
     Он  бросил  на него быстрый  взгляд,  затем  сложил  и возвратил  мне с
вежливым поклоном.
     - Я должен поздравить вас, - сказал он, - что я и делаю. Хотя, конечно,
это богатство,  которое, по-видимому, радует вас,  для меня кажется мелочью.
Оно проживется в  каких-нибудь восемь лет, или  менее. Чтобы  быть  богатым,
по-настоящему  богатым, в  моем  значении  этого слова,  нужно  иметь  около
миллиона в год. Тогда можно надеяться избежать богадельни.
     Он засмеялся, а я глупо  уставился на  него,  не  зная, как принять его
слова: как  правду  или  как праздное  хвастовство.  Пять миллионов называть
мелочью!
     Он продолжал, по-видимому, не замечая моего изумления:
     - Неисчерпаемая алчность  человека, мой дорогой сэр, никогда  не  может
быть удовлетворена.  Если он  получит одно, он  желает  другое,  и его вкусы
вообще очень дороги.  Например,  несколько хорошеньких женщин, которым чужды
предрассудки, скоро освободят вас от ваших пяти миллионов в погоне за одними
бриллиантами. Скачки сделают это еще  скорее. Нет-нет, вы не богаты - вы еще
бедны, только ваши нужды не  так  докучливы, как прежде.  И, сознаюсь, я сам
этим разочарован, так  как я  шел к вам с надеждой  сделать добро хоть раз в
жизни  и  разыграть  отца-кормильца для  восходящего  гения,  и  здесь  я по
обыкновению, предупрежден. Это, знаете, странно, но, тем не менее, это факт:
всюду, куда бы  я ни  пришел с особенным намерением в отношении  человека, я
всегда уже предупрежден! Действительно это тяжело!
     Он остановился и поднял голову, прислушиваясь.
     - Что это такое? - спросил он.
     Это был скрипач рядом, игравший известную "Аве Мария".
     -  Как жалобно!  -  сказал  он,  презрительно  пожав плечами.  -  Итак,
миллионер  и  будущий  знаменитый  великосветский лев,  я  надеюсь,  что нет
препятствий к предполагаемому ужину? И, может быть, в кафешантан потом, если
будет расположение? Что вы на это скажете?
     Он дружески хлопнул  меня  по  плечу  и посмотрел мне прямо в лицо; эти
изумительные глаза, заключающие в себе  и  слезы,  и огонь,  глядели на меня
светлым властным взглядом, который  окончательно покорил меня. Я  не пытался
сопротивляться  той  особенной  силе,  притягивающей  меня  теперь  к  этому
человеку,  которого  я только  что  встретил; ощущение было слишком сильно и
приятно, чтобы бороться с ним.  Только один момент  я  колебался, осматривая
свое потертое платье.
     - Я  не в  состоянии  сопровождать  вас, князь, - сказал я. - Я выгляжу
скорее бродягой, чем миллионером.
     - Вы правы! - согласился он. - Но будьте довольны! В  этом отношении вы
похожи на многих других крезов.  Только гордые бедняки беспокоятся о хорошем
платье; они и милые "легкомысленные" дамы скупают обыкновенно все красивое и
элегантное.  Плохо сидящий сюртук часто покрывает спину  первого министра, и
если вы увидите женщину, одетую в платье  дурного покроя и  цвета, вы можете
быть уверены,  что она  страшно  добродетельна, известна  добрыми  делами и,
вероятно, герцогиня!
     Он встал и притянул к себе свои соболя.
     - Какое дело до  платья, если кошелек  полон! - продолжал он весело.  -
Пусть  только  в  газетах  напишут,  что  вы  миллионер,  и,  без  сомнения,
какой-нибудь  предприимчивый портной  изобретет  новый  дождевой  плащ  а-ля
Темпест такого  же мягко-зеленого  художественно-линялого  цвета,  как  ваше
теперешнее  платье. А теперь  поедем! Извещение ваших поверенных должно дать
вам хороший аппетит, и я  хочу,  чтобы вы отдали справедливость моему ужину.
Со мной здесь мой повар, а он не лишен искусства.  Кстати, я надеюсь, что вы
окажете мне  услугу, позволив быть вашим  банкиром, пока  ваше дело не будет
законно рассмотрено и утверждено.
     Это предложение было сделано так деликатно и дружески, что  я не мог не
принять  его  с благодарностью, так как оно освобождало  меня  от  временных
затруднений. Я поспешно  написал несколько строк квартирной хозяйке, извещая
ее,  что должные ей  деньги  будут ей  высланы по  почте на  следующий день;
затем, спрятав  отвергнутую рукопись,  мое единственное имущество, в боковой
карман,  я потушил лампу и с новым, так неожиданно обретенным другом покинул
навсегда мое жалкое жилище и связанную с ним  нищету. Я не думал тогда,  что
придет  время,  когда  я оглянусь  на  дни,  проведенные  в  этой  маленькой
невзрачной  комнате, как на лучший период  моей жизни,  когда  я посмотрю на
испытанную  горькую бедность как на  руль, которым  святые ангелы направляли
меня к высоким и  благородным целям, - когда  я  в отчаянии буду молиться  с
безумными слезами,  чтобы быть тем, чем  я был тогда! Я не знаю,  хорошо или
дурно, что наше  будущее закрыто от нас. Стали ли бы  мы  уклоняться от зла,
если бы знали  его результаты? Это вопрос сомнительный;  во всяком случае, в
эту  минуту я  был действительно в блаженном  неведении.  Я весело вышел  из
мрачного  дома, где я  жил  так долго между  разочарованиями  и трудностями,
повернув  теперь к ним спину  с таким  чувством облегчения, которое не может
быть выражено  словами,  - и  последнее, что  я  слышал,  был жалобный вопль
мирной мелодии, словно прощальный крик неизвестного и невидимого скрипача.

        "IV"

     Перед подъездом  нас ожидала  карета  князя,  запряженная парой горячих
вороных рысаков в  серебряной сбруе.  Великолепные  чистокровки били землю и
грызли  удила  от  нетерпения;  при виде хозяина щегольской ливрейный  лакей
открыл  дверцы,  почтительно  дотронувшись  до  шляпы;  по  настоянию  моего
спутника  я  вошел  первым и,  опустившись на  мягкие  подушки, почувствовал
приятное сознание роскоши и могущества в  такой силе, что казалось,  будто я
уже давно  оставил  позади себя  дни  невзгод  и печали. Ощущения  голода  и
счастия боролись  во мне,  и я  находился в неопределенном и  легкомысленном
состоянии,   присущем   долгому   посту,   когда   абсолютно   все   кажется
недействительным или  неосязаемым. Я знал, что  я собственно не могу ощутить
достоверности  моего изумительного  счастья,  пока мои  физические нужды  не
будут  удовлетворены.  И  я был, так сказать, в колебательном состоянии. Мой
мозг  кружился  вихрем,  мои мысли были  смутны и бессвязны, и сам я казался
себе в  каком-то  причудливом  сне,  от  которого  я  должен был  немедленно
пробудиться.
     Карета на резиновых шинах бесшумно катилась, только слышался стук копыт
быстро мчавшихся лошадей.
     Я  видел  в  полумраке  блестящие  темные  глаза  моего  нового  друга,
смотревшие пристально на меня с особенно напряженным вниманием.
     -  Не  чувствуете ли вы, что свет уже у ваших  ног,  как мяч в ожидании
удара  ноги? -  спросил  он  полушутя,  полуиронически.  -  Свет  так  легко
приводится в движение.  Умные люди  во все века старались сделать  его менее
смешным,  с  тем  результатом,   что  он  продолжает  предпочитать  мудрости
безрассудство. Как мяч или, скажем, как  волан, готовый полететь куда угодно
и как угодно, лишь бы ракетка была из золота!
     -  Вы говорите  с какой-то  горечью,  князь,  - сказал  я.  -  Но,  без
сомнения, у вас большая опытность в людях?
     - Большая, - повторил он выразительно. - Мое царство очень обширно.
     - Значит, вы  властелин! -  воскликнул я с некоторым  удивлением. - Ваш
титул не есть только почетный титул?
     - О, по правилам вашей  аристократии он только почетный титул, - быстро
ответил  он.  - Когда я  сказал, что  мое царство  обширно, я  разумел,  что
властвую везде,  где  люди подчинены силе богатства. С этой  точки зрения не
ошибусь  ли  я,  называя   мое  царство  обширным?  Не  есть  ли  оно  почти
беспредельно?
     - Я замечаю, вы циничны, - сказал я. - Хотя, конечно, вы верите, что не
все можно купить за деньги - честь и добродетель, например?
     Он оглядел меня с загадочной улыбкой.
     -  Я  полагаю, что честь и  добродетель  существуют, - ответил он, - и,
существуя, конечно,  не могут быть  куплены. Но  моя опытность научила меня,
что я всегда и все могу купить. То, что называется большинством людей честью
и  добродетелью,  не  есть  ли  самые  изменчивые чувства, какие  можно себе
вообразить? Назначьте солидную сумму, и они сделаются подкупны и развратятся
в  одно  мгновение  ока!   Признаюсь,  я  раз  встретил  случай  неподкупной
честности,  но только раз. Я могу встретить опять, но  это подлежит большому
сомнению.  Но возвратимся ко мне, -  прошу вас, не думайте, что  я хвастаюсь
перед  вами  или  выдаю себя  под  фальшивым  титулом.  Поверьте  мне, что я
настоящий князь, и такого рода, каким ни  одна из ваших старейших фамилий не
может похвалиться; на  мое царство разрушено, и мои подданные рассеяны между
всеми нациями; анархия, нигилизм и политические смуты вообще заставляют меня
скорее умалчивать  о моих  делах. К  счастью,  у  меня деньги в  изобилии, и
только ими я прокладываю себе путь. Когда мы будем лучше знакомы, вы узнаете
более о  моей  личной истории.  У меня много других имен  и  титулов,  кроме
обозначенного  на  карточке,  но  я  ношу  самое  простое из  них,  так  как
большинство  людей  искажает  произношение  иностранных  имен. Мои  интимные
друзья обычно пропускают титул и зовут меня просто Лючио.
     - Это ваше крестное имя? - начал я.
     - Нисколько,  у меня  нет  крестного имени, -  прервал  он  поспешно  и
гневно. - Я не христианин.
     Он  говорил с таким нетерпением, что на минуту я смутился, не зная, что
ответить.
     - В самом деле? - пробормотал я смущенно.
     Он расхохотался.
     - В самом деле! Это все, что  вы нашли сказать! В  самом деле и опять в
самом деле. Вы не христианин, и в действительности -  никто: люди претендуют
ими быть, и в этом лицемерии, достойном проклятия, они более богохульны, чем
падший дьявол! Но я не притворяюсь, у меня только одна вера!
     - И это?..
     - Глубокая и страшная вера! -  сказал он  дрожащим  голосом.  -  И хуже
всего,  что она правильна, правильна, как машина мироздания! Но  говорить об
этом -  кстати, когда  чувствуешь унылость  духа и  желание  побеседовать  о
мрачных и страшных предметах, а теперь мы прибыли уже к  месту назначения, и
главной заботой в нашей жизни (это главная забота в жизни большинства людей)
должен быть вопрос о нашей пище.
     Карета остановилась, и  мы вышли. При виде пары  вороных  и  серебряной
сбруи швейцар отеля и двое-трое  слуг бросились  к  нам, но князь  прошел  в
вестибюль, не замечая никого из них, и обратился к человеку степенного вида,
своему собственному лакею, который вышел навстречу ему с глубоким поклоном.
     Я пробормотал что-то вроде желания взять для себя комнату в отеле.
     -  О,  мой человек  сделает это  для  вас, - сказал он небрежно. -  Дом
далеко не полон; во  всяком случае, все  лучшие комнаты свободны, а конечно,
вы хотите одну из лучших.
     Глазеющий слуга до этого момента смотрел на мой потертый костюм с видом
особенного  презрения,  выказываемого  нахальными  холопами  тем,  кого  они
считают  бедняками, но, услышав это слова, он мгновенно изменил  насмешливое
выражение своей лисьей  физиономии и с раболепством  кланялся мне,  когда  я
проходил. Дрожь отвращения пробежала по мне, соединенная с некоторым злобным
торжеством: отражение лицемерия  на  лице  этого холопа было,  как  я  знал,
только тенью того, что  я  найду отражающимся в манерах  и  обращении  всего
"высшего"  общества,  так  как там оценка достоинств  не  выше,  чем  оценка
пошлого слуги, и за мерку принимаются исключительно деньги.
     Если  вы бедны и плохо  одеты -  вас  оттолкнут, но если вы богаты - вы
можете носить потертое платье, сколько вам угодно: за  вами будут ухаживать,
вам будут льстить и всюду приглашать, хотя бы вы были величайшим глупцом или
первостатейным негодяем.
     Такие мысли смутно бродили в моей голове, пока я следовал за хозяином в
его комнаты.  Он  занимал  целое  отделение в  отеле, имея большую гостиную,
столовую, кабинет, убранные  самым роскошным  образом, кроме того - спальню,
ванную комнату и уборную, и еще комнаты для лакея и двух других слуг.
     Стол  был накрыт  для ужина и  сверкал  дорогим хрусталем,  серебром  и
фарфором, украшенный корзинами самых дорогих фруктов  и цветов, и  несколько
минут спустя мы уже сидели за ним.
     Лакей князя  служил во главе,  и при полном  свете электрических ламп я
заметил, что лицо этого человека казалось  очень мрачным и неприятным,  даже
таило  злое   выражение,  но   в  исполнении   своих  обязанностей  он   был
безукоризнен,  будучи  быстрым,  внимательным  и  почтительным,  так  что  я
внутренне  упрекнул себя за  инстинктивную  неприязнь к нему.  Его  имя было
Амиэль; я невольно следил за  его  движениями, так они были  бесшумны, и его
шаги напоминали крадущуюся поступь кошки или тигра.
     Ему   помогали  двое  других  слуг,  одинаково  расторопных  и   хорошо
дрессированных,  и я наслаждался изысканными  блюдами,  которых так давно не
пробовал, и ароматным вином, о  котором могли только мечтать разные знатоки.
Я  начинал  себя  чувствовать  совершенно  легко и разговаривал  свободно  и
доверчиво, и сильное  влечение  к моему новому другу увеличивалось с  каждой
минутой, проведенной в его компании.
     - Будете  ли вы продолжать  вашу литературную карьеру теперь,  когда вы
получили это маленькое наследство?  -  спросил он, когда после ужина  Амиэль
поставил перед нами изысканный коньяк и сигары и почтительно удалился.
     - Конечно, - возразил  я, - хотя бы только для удовольствия. С деньгами
я  могу заставить обратить на  себя  внимание.  Ни одна газета  не откажет в
хорошо оплаченной рекламе.
     - Верно! Но не откажется ли вдохновение изливаться из набитого кошелька
и пустой головы?
     Это замечание рассердило меня.
     - Вы считаете мою голову пустой? - спросил я, несколько оскорбленный.
     - Не теперь, мой дорогой Темпест: не позволяйте выпитому токайскому или
коньяку, который мы  пьем,  говорить так поспешно за вас.  Уверяю, что я  не
считаю вашу  голову пустой;  напротив,  я  убежден, как я и слышал, что ваша
голова была и есть полна идей - прекрасных идей,  оригинальных идей, которых
не желает мир условной  критики.  Но будут ли  эти идеи  продолжать  пускать
ростки в  вашем мозгу, или полный кошелек остановит их? -  вот в чем вопрос.
Оригинальность  и вдохновение,  странно сказать,  редко  одаряют миллионера.
Предполагается, что вдохновение приходит свыше,  а деньги снизу! Между тем в
вашем  случае и то и другое - и вдохновение, и  оригинальность - могут далее
процветать  и давать плоды, я уверен,  что могут.  Хотя часто случается, что
когда мешок денег выпадает на  долю честолюбивого гения, Бог покидает его, а
черт вступает в свои права. Вы никогда об этом не слыхали?
     - Никогда! - ответил я улыбаясь.
     - Конечно, эти слова глупы и звучат смешно в наш век, когда не верят ни
в Бога, ни в черта. Между тем они означают, что должно выбирать между верхом
и низом: гений есть Верх, а деньги - Низ; нельзя в одно и то же время летать
и пресмыкаться.
     - Не верится,  чтобы деньги  заставляли человека пресмыкаться, - сказал
я.  - По-моему, это  единственное средство, необходимое, чтобы  усилить  его
дарования и поднять его до самой большой высоты.
     - Вы так думаете?
     Князь зажег сигару с важным и озабоченным видом.
     -  Тогда  я  боюсь,  что  вы  мало  сведущи  по части,  как  я называю,
естественной  психологии.  То, что принадлежит земле, и  влечет к  земле. Вы
это, конечно,  понимаете? Золото принадлежит земле; вы добываете его оттуда,
вы пользуетесь им;  этот  металл - довольно  существенный.  Гений  является,
никто не знает откуда, - вы не можете ни откопать  его, ни сделать, а будете
стоять  и  дивиться на него; он -  редкий  гость и капризен,  как ветер,  и,
обыкновенно, производит грустное разрушение между условностями человечества.
Это, как я сказал, "высшее" над земными вкусами и понятиями, и те, кто имеет
его, всегда живут в неведомых возвышенных сферах. Но  деньги - это удобство,
очень искусно выровненное  с поверхностью  земли; когда вам довольно его, вы
твердой походкой спускаетесь вниз и внизу остаетесь!
     Я засмеялся.
     - Честное слово, вы очень красноречиво проповедуете против богатства! -
сказал я. - Вы сами необычайно богаты. Разве вы досадуете на это?
     - Нет, я не досадую, так как досадовать  было бы бесполезно, - возразил
он. -  А  я никогда  не трачу свое время. Но я вам  говорю  правду; гений  и
большое  богатство  не  живут  вместе.   Например,  я,  вы  не  можете  себе
представить, какие громадные способности я имел когда-то! Давно, раньше, чем
я сделался властелином сам!
     -  Я уверен, что вы  их имеете еще теперь, - утверждал я,  глядя на его
благородное