груди  умершей египтянки  и сделал  игрушкой, чтоб
забавляться в часы досуга. И я, смотря и  слушая, уважал его за  откровенную
речь, за его мужество сказать этой  бесстыдной твари, чем она была по мнению
честного человека, не потворствующего ее гнусному поведению  ради вежливости
или светских  правил. Мой друг, мой больше, чем друг! Он  был прав,  он  был
честен;  у  него не было  ни желания, ни намерения обмануть или  обесчестить
меня. Мое сердце радовалось от  благодарности к нему и от странного  чувства
слабого  самосожаления;  соболезнуя   себе  неимоверно,  я   мог  бы  громко
разрыдаться  от  бешенства и боли,  если  б у  меня не было  желания слушать
дальше.  Я с удивлением  следил за моей женой. Что сделалось с ее гордостью,
если она продолжала стоять на коленях  перед человеком, который оскорблял ее
такими словами!
     - Лючио... Лючио!  - шептала  она, и ее шепот звучал в длинной галерее,
как шипение змеи. - Говорите, что хотите, говорите обо мне все, что  хотите,
вы не можете сказать не правды. Я дрянная, я  признаю это.  Но стоит ли быть
добродетельной? Какое  удовольствие дает честность? Какая  благодарность  от
самоотречения? Пройдет несколько лет, и мы все  умрем  и  будем забыты  даже
теми, кто любил нас. Зачем же терять радости, которые мы  можем иметь? Разве
так трудно полюбить меня даже на один час? Разве я не красива? Разве вся эта
красота моего  лица и форм не стоит ничего  в  ваших глазах? Убивайте  меня,
если  можете, со всей жестокостью жестоких слов, мне все равно. Я люблю вас,
люблю вас!
     И в исступлении страсти она вскочила на ноги,  откинув за плечи волосы,
и стояла, как настоящая вакханка.
     - Посмотрите  на  меня, вы  не  должны,  вы не  смеете отвергать  такую
любовь, как моя!
     Мертвое  молчание  последовало за  ее  пылкой  речью,  и  я  смотрел  с
благоговением  на  Лючио,  когда  он  повернулся и встал  против  нее.  Меня
поразило совершенно неземное выражение его лица;  его прекрасные  брови были
сдвинуты в мрачную угрожающую линию, его глаза буквально  горели презрением,
и между тем он смеялся тихим смехом, звучащим сатирически.
     - Не  должен,  не  смею! - повторил он презрительно.  - Женские  слова,
женский  вздор! Крик  оскорбленной  самки,  которой  не  удается  прельстить
избранного самца. Такая любовь, как  ваша! Что она такое? Унижение для того,
кто примет ее; стыд для того, кто доверится ей! Вы хвалитесь своей красотой;
ваше зеркало показывает  вам  приятный  образ, но  ваше зеркало лжет  так же
хорошо, как и вы. Вы  видите в  нем  не  отражение себя, иначе вы бы в ужасе
отпрянули назад...  Вы  просто  смотрите на  вашу телесную оболочку,  как на
платье из  парчи, -  тленную, преходящую  и только годную, чтоб смешаться  с
пылью, откуда она произошла. Ваша красота! Я ничего из нее не  вижу,  я вижу
вас. И для меня  вы безобразны и останетесь безобразной навсегда. Я ненавижу
вас! Ненавижу вас со всей  горечью неизмеримой ненависти, так как вы сделали
мне зло, нанесли мне оскорбление! Вы прибавили еще новую тяжесть  к  бремени
наказания, которое я несу!
     Она  сделала движение вперед с  распростертыми руками;  он оттолкнул ее
бешеным жестом.
     - Отойдите! - сказал  он. - Бойтесь меня, как неведомого ужаса! О Небо!
Подумать:  прошлой  ночью  я поднялся  на шаг ближе к  потерянному свету!  А
теперь эта  женщина тянет меня назад, вниз, и я  опять слышу, как запираются
ворота в Рай.  О бесконечное  мучение! О нечестивые  души мужчин  и  женщин!
Разве не осталось в вас капли милосердия  Божьего? Разве  вы  хотите сделать
мою скорбь вечной?
     Он стоял,  подняв лицо к  свету, лившемуся через круглое окно, и лунные
лучи,  окрашиваясь  в  слабый розоватый цвет,  проходя  сквозь  раскрашенные
одежды св. Стефана,  обнаруживали великую и страшную  тоску в его глазах.  Я
слушал его  с изумлением и благоговением; я не мог себе  представить, что он
хотел сказать своими странными словами; и моя легкомысленная жена была также
в недоумении, что было очевидно из ее выражения.
     - Лючио, - сказала  она, - Лючио... Что это... что я сделала? Ни за что
на  свете  я б  не хотела  причинить  вам вред. Я, которая ищу только  вашей
любви, Лючио, чтоб дать взамен такую страсть и нежность, какой вы никогда не
знали!  Для  этого, только  для этого я вышла замуж за  Джеффри,  я  выбрала
вашего  друга мужем, потому что он был ваш друг. - О вероломная женщина! - И
потому,  что я видела его  безумное  себялюбие, его  гордость  самим собой и
своим богатством, его  слепое доверие  ко мне и к вам. Я знала, что я могла,
после  некоторого  времени,  последовать  обычаю многих других женщин  моего
круга и выбрать себе любовника. Ах, я уже выбрала его: я выбрала вас, Лючио!
Да, хотя вы ненавидите меня, но вы не можете помешать мне любить вас; я буду
любить вас, пока не умру!
     Он пристально посмотрел на нее, и мрак сгустился на его лице.
     - А после смерти? - спросил он. - Будете ли вы тогда меня любить?
     В  его  тоне  звучала  жестокая  насмешка,  которая,  казалось,  смутно
ужаснула ее.
     - После смерти... - запнулась она.
     -  Да, после  смерти! -  повторил  он сумрачно. - Так как будущая жизнь
есть; ваша мать знает это.
     Восклицание вырвалось у нее; она испуганно устремила на него глаза.
     -  Прекрасная леди, -  продолжал  он,  - ваша мать  была,  подобно вам,
сластолюбива. Она, подобно вам, решила следовать обычаю: как только "слепое"
или  добровольное доверие ее  мужа было приобретено, она  выбрала  не одного
любовника,  но многих.  Вы знаете ее конец? В  написанных,  но не  правильно
понимаемых законах Природы больное тело есть естественное выражение больного
духа;  ее лицо в ее последние  дни было отражением ее души. Вы содрогаетесь!
Между  тем зло, что  было  в ней, есть также в вас; оно заражает  вашу кровь
медленно, но верно, и если у вас нет веры в Бога, чтоб излечить эту болезнь,
она сделает свое дело  даже  в последний момент, когда смерть схватит вас за
горло  и остановит ваше дыхание. Улыбка  на ваших ледяных губах будет тогда,
поверьте  мне, улыбкой не  святой,  но грешницы. Смерть никогда не обманешь,
хотя жизнь обмануть можно. А потом... Я опять спрашиваю: будете ли вы любить
меня?.. когда вы узнаете, к т о я?
     Я сам испугался его манеры, с какой был предложен  его странный вопрос.
Я видел, как она умоляюще простерла к нему руки и, казалось, дрожала.
     - Когда  я узнаю, кто вы! - повторила она удивленно. - Разве я не знаю?
Вы  Лючио  Риманец  - моя любовь, моя любовь,  чей голос -  моя  музыка, чью
красоту я обожаю, чьи взгляды - мое небо!..
     - И ад! - прервал он с тихим смехом. - Идите сюда!
     Она приблизилась к нему с горячностью, но, тем  не менее, нерешительно.
Он указал на землю;  я видел, как редкостный  голубой  бриллиант, который он
всегда носил на правой руке, горел, как пламя, в лунных лучах.
     - Если вы меня так любите, -  сказал он, -  то опуститесь  на  колени и
поклонитесь мне.
     Она  упала  на  колени  и сложила  руки.  Я  боролся,  чтоб  двинуться,
заговорить, но какая-то непреодолимая  сила держала меня немым и недвижимым.
Свет  от цветных  стекол  окна падал на  ее  лицо,  выставляя  его  красоту,
озаренную улыбкой полного упоения.
     - Каждым  фибром моего существа  я  поклоняюсь вам! -  страстно шептала
она. - Мой  царь,  мой бог!  Те  жестокости,  что  вы мне  говорите,  только
усиливают  мою  любовь  к вам; вы  можете убить меня, но не можете  изменить
меня! За один поцелуй ваших губ я бы отдала  жизнь, за одно ваше объятие я б
отдала душу...
     - Есть ли  у вас душа, чтоб отдать  ее,  - спросил  он насмешливо, - не
отдана ли она уже? Вы должны  вначале удостовериться в этом. Стойте, где  вы
стоите, и дайте  мне  посмотреть  на вас. Так!  Женщина,  носящая имя  мужа,
пользующаяся честью  мужа, одетая в  платье,  купленное на  деньги  мужа,  и
оставляющая  спящего  мужа, чтоб  обесчестить его и  осквернить  себя  самым
вульгарным распутством! И это все,  что культура цивилизации  девятнадцатого
века  может сделать для  вас! Я лично  предпочитаю варварский  обычай старых
времен, когда грубые дикари дрались за своих женщин, как они дрались за свой
рогатый  скот,  обращались с ними, как  со  скотом,  и держали их  на  своих
местах, никогда не помышляя ожидать от  них таких добродетелей, как правда и
честь. Если  б женщины были чисты и честны,  тогда потерянное  счастие  мира
могло бы  вернуться к нему,  но большинство  из них, подобно вам,  - лгуньи,
претендующие быть не тем, что они  есть.  Вы говорите: я могу делать с вами,
что  хочу, -  мучить  вас,  убить  вас,  опозорить вас  в глазах общества  и
проклясть   вас   перед  небом,   если  только   я   полюблю  вас!  Все  это
мелодраматические слова, а я  никогда не был охотником до  мелодрамы.  Я  не
стану  ни убивать вас, ни позорить вас, ни проклинать вас, ни любить вас - я
просто позову вашего мужа!
     Я двинулся из своего убежища, затем остановился. Она вскочила на ноги в
безумной страсти гнева и стыда.
     - Вы не посмеете! - задыхалась  она.  - Вы не посмеете  так...  унизить
меня!
     - Унизить вас?  -  повторил он презрительно.  - Это замечание  приходит
слишком поздно, когда вы уже унизили себя!
     Но она теперь была возбуждена.
     Проснулись вся необузданность и упрямство ее натуры,  и она стояла, как
какое-нибудь  прекрасное дикое животное,  отчаянно  защищающееся, дрожа всем
телом от волнения.
     - Вы отталкиваете меня, вы презираете меня? - задыхаясь, гневно шептала
она.  - Вы  делаете насмешку  из  моей  сердечной  тоски и  отчаяния,  но вы
пострадаете за это! Я вам пара, я вам равная! Вы не должны отвергать меня во
второй  раз! Вы  спрашиваете: любила ли бы я вас, если  б знала, кто вы? Вам
доставляет удовольствие делать тайны, но у меня нет тайн. Я женщина, которая
любит вас  со  всей страстью  жизни, и я  скорее убью себя  и вас, чем стану
жить,  зная, что  напрасно молила  вас о любви.  Вы  думаете,  что  я пришла
неподготовленной? Нет! И она внезапно выхватила спрятанный на груди короткий
стальной кинжал с рукояткой, украшенной драгоценными каменьями. Я узнал, что
это был один из подарков к свадьбе.
     - Любите меня, или я паду мертвая здесь, у ваших ног, и крикну Джеффри,
что вы убили меня!
     Она  подняла оружие. Я почти  прыгнул вперед, но быстро отступил назад,
увидев,  что Лючио  схватил руку,  державшую кинжал,  и с силой  опустил ее,
затем, вырвав у нее оружие, он разломал его и бросил куски на пол.
     - Ваше место на сцене,  сударыня! - сказал  он. - Вы  были  бы  главным
мимом  в  каком-нибудь  первоклассном  театре.  Вы  бы  украсили  подмостки,
увлекали  бы  толпу, имели бы, сколько хотели, любовников,  как сценических,
так и  частных, были бы приглашены играть  в Виндзор, получили бы бриллианты
от  королевы  и записали бы свое имя в  ее  альбом автографов.  Это была бы,
несомненно, ваша великая  карьера: вы родились для нее, сотворены для нее. У
вас была бы такая же распутная  душа, как теперь,  но что  из этого! Мимы не
подлежат целомудрию!
     Тем временем, когда он сломал кинжал и говорил ей с чрезмерной горечью,
он оттолкнул ее  на  несколько шагов от себя,  и она стояла,  бездыханная  и
белая  от  злости,  смотря на  него со  страстью и  с ужасом.  С минуту  она
молчала, потом, медленно  подойдя  с  кошачьей  гибкостью  движений,  с  той
грацией,  какой   она  славилась  на  всю  Англию,  она  сказала   умышленно
размеренным тоном:
     - Лючио  Риманец, я  перенесла  ваши оскорбления,  как  я бы  перенесла
смерть  от  ваших  рук,  потому  что я люблю  вас! Вы  ненавидите  меня,  вы
говорите, что отталкиваете меня, - я все еще люблю вас! Вы не можете бросить
меня: я ваша!  Вы должны любить меня, или я  умру - одно из двух. Я даю  вам
время для размышления  - весь завтрашний день; любите  меня, отдайтесь  мне,
будьте моим любовником, и я буду играть комедию в общественной  жизни так же
хорошо, как другие  женщины, так хорошо,  что мой  муж никогда не узнает. Но
если вы снова откажетесь от меня, как вы отказались теперь, я уничтожу себя.
Я не играю, я  говорю спокойно и  с  убеждением;  и  то, что  я говорю, то и
делаю.
     - Неужели? - холодно сказал Лючио. - Позвольте мне поздравить вас! Мало
женщин достигают такой последовательности!
     - Я хочу покончить с этой жизнью, - продолжала она, не обращая никакого
внимания на его слова. - Я не могу существовать без вашей любви, Лючио. - Ее
голос  дрогнул мрачным пафосом. - Я  жажду поцелуев ваших губ, объятия ваших
рук!  Знаете  ли вы, думаете  ли вы когда-нибудь  о  вашей  силе?  Жестокой,
ужасной силе ваших глаз, ваших слов,  вашей  улыбки, красоты, которая делает
вас  более похожим  на ангела,  чем  на человека!  Был  ли когда-либо  такой
человек, как вы!
     Когда она сказала это, он взглянул на нее со слабой улыбкой.
     - Когда  вы говорите,  я  слышу  музыку; когда вы поете, мне кажется, я
понимаю, какими должны быть небесные  мелодия  поэтов; наверное, вы  знаете,
что сами ваши взоры - сети для пылкой,  слабой  женской  души.  Лючио!  - И,
ободренная его  молчанием,  она приблизилась  к нему.  -  Вы  встретите меня
завтра на лугу, около коттеджа Мэвис Клер...
     Он вздрогнул, как если б его укололи, но не проронил ни слова.
     - Я слышала все, что вы ей говорили прошлым вечером, -  продолжала она,
подходя еще на шаг ближе к нему. - Я следовала за вами, и я слушала. Я почти
обезумела от ревности. Я думала, я боялась, что вы любите ее, но я ошиблась.
Я  никогда ни за что не благодарила  Бога, но в этот вечер я благодарила Его
за то, что я ошиблась. Она не  для вас, я для вас! Встретьте меня у ее дома,
где цветет большое розовое дерево с белыми розами;  сорвите  одну -  одну из
этих маленьких осенних роз, и дайте ее мне: я пойму это как знак, что я могу
прийти к вам завтра ночью, чтоб быть не проклинаемой или  отталкиваемой,  но
любимой, любимой. Ах, Лючно! Обещайте мне! Одну маленькую розу! Символ любви
на один час! Потом пусть я умру; я бы имела все, что я прошу от жизни!
     Неожиданным  быстрым движением она  бросилась к нему на  грудь и, обвив
его шею руками, подняла свое лицо к его лицу. Лунные лучи осветили ее глаза,
горевшие восторгом, ее губы,  трепетавшие  от  страсти, ее  грудь,  дышавшую
тяжело... Кровь прилила к моему мозгу, и красные  круги поплыли  перед моими
глазами... Уступит ли Лючио? Он отдернул ее руки и отодвинул ее, держа ее от
себя на расстоянии руки.
     -  Женщина, фальшивая и проклятая!  -  сказал  он  звучным  и  страшным
голосом. - Вы не знаете, чего вы домогаетесь! Все, что вы требуете от жизни,
будет  вашим  после  смерти.  Это  закон, поэтому будьте осторожнее  в ваших
требованиях -  из  опасения, чтоб они не исполнились слишком точно.  Розу из
коттеджа Мэвис Клер? Розу из Рая! Это  одинаково для меня!  Не мне и не  вам
рвать  их.  Любовь  и радость?  Для  неверных нет  любви, для  порочных  нет
радости. Не прибавляйте  ничего  к моей ненависти  и мщению. Идите, пока еще
есть время, идите и встречайте судьбу, которую вы сами для себя приготовили,
так как ничто не  может  изменить ее. А  что касается  меня, кого вы любите,
перед  кем вы стояли на коленях, поклоняясь,  как идолу...  - Тихий жестокий
смех вырвался у него. - Что же, обуздайте ваши пламенные желания, прекрасный
злой дух1 Имейте терпение! Мы встретимся в непродолжительном времени!
     Я больше был не  в состоянии переносить  сцену, и, выскочив  из  своего
убежища, я оттащил мою жену от него и встал между ними.
     - Позвольте мне защитить вас, Лючио, от приставаний этой распутницы!  -
крикнул я, залившись  диким смехом. - Час назад я думал, что она моя жена; я
нахожу ее только купленной вещью, которая домогается переменить хозяина!

        "XXXI"

     Одно мгновение мы все трое стояли друг перед другом: я - задыхающийся и
без ума  от  ярости; Лючио - спокойный  и презрительный;  моя жена, шатаясь,
отступающая от меня в полуобмороке от страха. В порыве бешенства я  бросился
к ней и схватил ее за руки.
     - Я слышал вас!  - сказал я. - Я видел вас!  Я следил, как вы стояли на
коленях  перед моим верным  другом, моим честным  товарищем, и прилагали все
усилия, чтобы  сделать его таким же подлым, как вы  сами! Я - тот дурак, ваш
муж, тот слепой эгоист, чье доверие вы добивались приобрести и обмануть! Я -
тот  несчастный,  кто  своим несметным  богатством  купил  себе  через  брак
бесстыдную  куртизанку! Вы  смеете говорить о  любви? Вы оскверняете само ее
имя! Великий Боже!  Из чего сделаны подобные женщины!  Вы бросаетесь  в наши
объятия, вы  требуете  наших забот,  вы  претендуете  на  наше уважение,  вы
искушаете наши чувства, вы побеждаете  наши  сердца  и затем изо всех нас вы
делаете  дураков! Дураков,  и  хуже, чем  дураков.  Вы лишаете нас,  мужчин,
чувства,  совести,  веры  и  жалости!  Нет  ничего  удивительного,  если  мы
становимся  преступниками!  Если мы совершаем дела, позорящие наш пол, то не
потому ли,  что  вы подаете нам пример! Боже! Боже! Я,  который любил вас, -
да, любил,  несмотря на все, чему  научила  меня женитьба на вас, я, который
отдал бы жизнь, чтоб спасти вас  от тени подозрения, я один из всего  света,
кого выбрали, чтоб убить своей изменой!
     Я выпустил  ее  из рук. Она  с усилием возвратила  себе самообладание и
прямо посмотрела на меня холодными бесчувственными глазами.
     - Зачем вы женились на мне? - спросила она. - Для себя или для меня?
     Я молчал, слишком потрясенный гневом и скорбью, чтоб говорить. Все, что
я мог сделать, - это протянуть руку Лючио, который сердечно и дружески пожал
ее. Однако мне почудилось, что он улыбнулся.
     - Потому ли, что вы желали сделать меня счастливой своей чистой любовью
ко  мне?  -  настаивала Сибилла.  -  Или  потому,  что  вы  хотели прибавить
достоинство к вашему  положению,  женившись на графской дочери? Ваши  мотивы
были не бескорыстны:  вы выбрали меня просто потому, что я была "красавицей"
дня,  на  которую заглядывались  лондонские мужчины  и о которой  так  много
говорили, и потому что это вам давало некоторый  "престиж" - точно такой же,
как охота с королевской фамилией и выигрыш Дерби. Я честно сказала вам перед
нашей  свадьбой,  что я такое; это не произвело никакого впечатления  на ваш
эгоизм  и тщеславие. Я никогда не  любила  вас, и  не могла любить вас,  и я
сказала вам так.  Вы слышали - вы говорите - все, что произошло между мной и
Лючио; поэтому вы знаете, почему я вышла за вас  замуж. Я заявляю  это смело
вам в глаза: я рассчитывала иметь своим любовником вашего задушевного друга.
Если   вы  претендуете  быть   скандализованным  этим,  то  это  глупо;  это
обыкновенное положение вещей во Франции, оно  также делается обыкновенным  в
Англии.  Нравственность всегда  считалась  ненужной  для мужчин;  она  также
делается ненужной для женщин.
     Я  смотрел  на  нее,  ошеломленный  развязностью  ее  речи  и  холодной
убедительной манерой, с какой она говорила после ее недавнего порыва страсти
и возбуждения.
     - Стоит  только  вам  прочесть "новые"  романы!  -  продолжала  она,  и
насмешливая улыбка осветила ее бледное лицо. - И, действительно, вся "новая"
литература  удостоверяет,  что  ваши  идеи о домашней добродетели совершенно
отжили  свое  время.  Мужчины  и  женщины,  согласно  некоторым  современным
писателям, имеют одинаковую свободу любить, когда они хотят и где они могут.
Многобрачная чистота - вот  "новая"  вера. Подобная  любовь,  так  нас учат,
составляет  единственный  "священный"  союз.  Если  вы  хотите изменить  это
"движение" и возвратиться к старомодным типам скромных девушек и беспорочных
матрон,  вы  должны осудить всех "новых" писателей на пожизненные  каторжные
работы и учредить правительственную цензуру  для современной  прессы. Теперь
ваше  положение  оскорбленного  мужа  не только смешно,  но оно  не принято.
Уверяю вас, я не  чувствую  ни ма