будет  еще не
виданное в  Англии торжество. Вы доставите мне личное  удовлетворение,  если
только дадите свое согласие.
     - Дорогой друг,  безусловно я соглашусь. Охотно! Даю вам  carte blanche
<Полную свободу  действий  (фр.).>, делайте, как хотите,  и  все,  что
хотите. Это по-дружески с вашей стороны! Когда же мы устроим эту сенсацию?
     - Ваша свадьба будет в июне?
     - Да, на второй неделе месяца.
     - Отлично. Праздник состоится  22 мая: это даст обществу время прийти в
себя от одного великолепия и приготовиться к другому, то есть к свадьбе. Нам
больше  нет нужды говорить об этом. Дело решено! За остальное я отвечаю. Нам
остается еще три или четыре часа до обратного поезда в город. Не прогуляться
ли нам по паркам?
     Я согласился и пошел с ним в веселом расположении духа. Виллосмир с его
мирной прелестью, казалось, очистил мой  дух от всех  тревог; благословенная
тишина  лесов и холмов смягчала и  веселила меня  после  городского  шума  и
грохота, и  я  шел  рядом с моим приятелем  с  легким сердцем и  улыбающимся
лицом,  счастливый  и исполненный смутной религиозной веры в  голубое  небо,
если  не в Бога над ним. Мы обошли  великолепные сады, которые  теперь  были
моими,  и,  пройдя  тенистый парк, очутились на  прелестной  прогалине между
двумя  изгородями,  и  астры протягивали свои  красивые  букеты белых цветов
между  лютиками и клевером, и  где бутоны боярышника  виднелись как снеговые
шарики среди глянцевитой молодой зелени.  Дрозд мелодично щебетал, жаворонок
вспорхнул  из-под самых наших  ног  и, заливаясь  песней, весело  поднялся к
небу. Реполов  с  радостным  любопытством  пытался посмотреть на  нас  через
маленькую дырочку в плетне, когда мы проходили мимо. Вдруг Лючио остановился
и положил  мне руку на  плечо; его  глаза  выражали  ту меланхолию глубокого
страстного желания, которого я не мог ни понять, ни определить.
     -  Прислушайтесь, Джеффри! -  сказал  он,  - прислушайтесь к  безмолвию
земли,  когда жаворонок поет!  Замечали ли вы  когда-нибудь то восприимчивое
состояние природы, в котором она ожидает божественных звуков?
     Я  не   отвечал.   Окружающая  нас  тишина   действительно  производила
впечатление. Дрозд перестал щебетать, и только чистый голос жаворонка звенел
над нами, оглашая безмолвие лугов.
     - Как будто мир, обитаемый Божеством, - продолжал Лючио, - не заключает
в  себе красоты и  чудес  всех миров! Даже  эта маленькая планета  прекрасна
везде, где нет человека.  Я протестую, я всегда  протестовал против создания
человека!
     Я засмеялся.
     - Значит, вы протестуете против своего существования, - сказал я.
     Его глаза медленно подернулись мраком.
     - Когда море ревет и бьется в гневе о берег, оно требует своей добычи -
человечество!  Оно  силится  смыть со  светлой  земли  ничтожное  насекомое,
нарушающее мир планеты! Оно топит, когда только может, зловредное существо с
помощью своего сочувствующего  товарища, ветра! Когда грохочет  гром  спустя
секунду  после молнии,  не кажется ли вам, что самые облака  ведут священную
войну? Войну против  создания  человечества! Не  замечаете ли  вы их  усилия
стереть  его с  лица вселенной! Например, вы и я, не  служим ли  мы  сегодня
единственным диссонансом в лесной гармонии? Мы не благодарны за жизнь  - мы,
конечно, недовольны ею; у нас нет невинности птицы  или цветка. У нас больше
знания, вы  скажете, но можем ли  мы быть  в этом  уверены? Наша  мудрость с
самого начала пришла к  нам от дьявола согласно с легендой о древе познания,
плод  которого  учил и добру  и  злу,  но которое, по-видимому,  до сих  пор
побуждает  человека скорее  к злу,  чем  к  добру, и  кроме того  делает его
надменным, так как его не покидает мысль, что в будущем он будет бессмертен,
как Бог. Вы,  могущественные небеса!  Какая  несоразмерно великая судьба для
недостойной песчинки, для ничтожного атома, как он!
     -  Но у меня  нет идей о бессмертии, - сказал я,  - я вам об этом часто
говорил. Для меня достаточно этой жизни, я не желаю и не ожидаю другой.
     -  Да, но если б  была другая! - и Лючио  устремил на меня пристальный,
испытующий взгляд.  - И  если б, не  спрашивая вашего  мнения о  ней, вас бы
сразу погрузили в состояние ужасного сознания, в котором бы вам  не хотелось
быть...
     - Ну, будет, - прервал я нетерпеливо, - не стоит толковать о теориях! Я
счастлив сегодня!  Мое  сердце так же легко, как сердце пташки,  распевающей
под  небесами;  я  в самом  лучшем  расположении  духа и не мог  бы  сказать
недоброго слова моему злейшему врагу.
     Он улыбнулся.
     -  Вы  в таком настроении? - и он взял меня за  руку. - Значит, незачем
ждать лучшего случая,  чтобы вам  показать этот маленький хорошенький уголок
на свете.
     И,  пройдя несколько  саженей, он быстро  свернул  на  узкую  тропинку,
идущую  от прогалины,  и  мы  очутились  лицом  к  лицу  с  красивым  старым
коттеджем, утопавшим в молодой весенней зелени и  окруженным высокой оградой
из шиповника и боярышника.
     - Владейте собой,  Джеффри, и сохраните благотворное  спокойствие духа!
Здесь живет женщина, имя и славу которой вы ненавидите, - Мэвис Клер.

        "XIX"

     Кровь бросилась мне в голову, и я сразу остановился.
     - Пойдемте назад!
     - Зачем?
     - Затем,  что  я не знаю  мисс Клер и не  желаю  ее знать. Литературные
женщины вызывают во мне отвращение: они все более или менее бесполые.
     -  Вы, я полагаю, говорите о  "новых" женщинах, но вы  льстите им:  они
никогда не  имели  пола;  самоунижающие  создания, которые  изображают своих
вымышленных  героинь,  утопающих  в   грязи,  и  которые  свободно  пишут  о
предметах,   которые  мужчина   поколебался  бы   назвать,  эти  создания  -
действительно  неестественные  выродки  и  не  имеют  пола.  Мэвис  Клер  не
принадлежит  к их числу: она - "старосветская" молодая женщина. М-ль Дерино,
танцовщица, -  "бесполая", но  вы  в  этом  ее  не  упрекали.  Напротив,  вы
показали, как вы цените ее таланты, истратив на нее значительную сумму.
     - Это  неудачное сравнение, - горячо возразил я, - м-ль Дерино временно
забавляла меня.
     - И не была вашей соперницей в искусстве! - проговорил Лючио с недоброй
улыбкой. - Лично я смотрю на этот вопрос так, что женщина, показывающая силу
ума, более достойна  уважения, чем женщина,  показывающая силу своих ног. Но
люди всегда предпочитают  ноги  - совершенно так  же, как  они  предпочитают
дьявола  Богу. Я  думаю, что, имея время,  нам не мешает  взглянуть на этого
гения.
     - Гения! - повторил я презрительно.
     - Ну, женщину-пустомелю, -  засмеялся он. - Без сомнения, она  в  своем
роде окажется не  менее забавной, чем м-ль Дерино.  Я позвоню и спрошу, дома
ли она.
     Он  подошел  к  калитке,  покрытой  ползучими растениями, но я  остался
сзади, угрюмый и оскорбленный, решив  не идти  с  ним  в дом, если он  будет
принят. Вдруг  веселый взрыв мелодичного смеха раздался в воздухе, и звучный
свежий голос воскликнул:
     - О Трикси! Гадкий мальчик! Отдай его сейчас же назад и извинись.
     Лючио заглянул через изгородь и энергично поманил меня.
     - Вот она! - шепнул он.  - Вот шалый, свирепый синий  чулок,  -  там на
газоне, клянусь Небом! Она может привести в ужас мужчину и миллионера!
     Я посмотрел,  куда он мне указывал,  и увидел  светловолосую женщину  в
белом платье,  сидящую  на  низком  плетеном  стуле с  крошечной  таксой  на
коленях. Такса  ревниво оберегала  большой  сухарь, почти  такой же, как она
сама,  а  на небольшом расстоянии  лежал великолепный сенбернар, махая своим
пушистым хвостом  со всеми  признаками удовольствия и  хорошего расположения
духа.  При одном  взгляде  положение  дела было очевидно:  маленькая собачка
отняла  бисквит  у своего громадного товарища и отнесла его  своей госпоже -
собачья шутка, по-видимому, понятая и оцененная всеми участвующими. Следя за
маленькой группой, я не верил, что та, которую я видел, была Мэвис Клер. Эта
маленькая  головка,  наверное,  предназначалась  не  для ношения бессмертных
лавров, но  скорее  для розового  венка (нежного и  тленного), одетого рукой
возлюбленного. Могло  ли  это  женственное  создание,  на  которое  я сейчас
смотрел, иметь столько интеллектуальной силы, чтобы  написать  "Несогласие",
книгу, которою  я  втайне восторгался  и удивлялся,  но  которую я  анонимно
пытался уничтожить.  Автора этого произведения я  представлял себе физически
сильной,  с  грубыми  чертами  и резкими  манерами.  Эта воздушная  бабочка,
играющая с собачкой, совсем не  походила на тип  "синего чулка", и  я сказал
Лючио:
     -  Не  может быть, чтобы это была  мисс  Клер;  скорее всего гостья или
подруга-секретарь. Романистка должна быть по наружности совсем иной, чем эта
веселая молодая особа  в  белом, парижского покроя платье, по-видимому, ни о
чем не думающая и всецело расположенная к забаве.
     - Трикси! - опять  раздался свежий  голос. -  Отнеси  назад  бисквит  и
извинись!
     Крошечная такса с невинным видом оглянулась, как если бы  она не совсем
поняла значение фразы.
     - Трикси! - и голос сделался более  повелительным. - Отнеси его назад и
извинись!
     С комичным выражением покорности  Трикси схватила  большой  бисквит  и,
держа  его  в  зубах с  тщательной  осторожностью, спрыгнула  с  колен своей
госпожи и, проворно подбежав  к сенбернару, который продолжал махать хвостом
и   улыбаться,   настолько   очевидно,  насколько  могут  улыбаться  собаки,
возвратила его  похищенное добро с коротким тявканьем,  как бы говоря:  "На!
Возьми!"
     Сенбернар поднялся во  весь свой  величественный рост и фыркнул сначала
на  бисквит, затем на своего маленького  друга, по-видимому сомневаясь,  что
было  бисквитом, а что - таксой, и,  улегшись,  снова  отдался  удовольствию
жевать свою порцию, а тем временем Трикси с  яростным восторженным тявканьем
принялась, как  безумная,  кружиться вокруг  него.  Эта  собачья комедия еще
продолжалась, когда Лючио отошел от своего наблюдательного пункта у изгороди
и, подойдя к калитке, позвонил. На звонок явилась нарядно одетая горничная.
     - Дома мисс Клер? - спросил он.
     - Да, сэр, но я не уверена, примут ли они вас, - ответила девушка.
     -  В  таком случае передайте  эти  карточки, - сказал Лючио. - Джеффри,
дайте мне вашу. - Я нехотя повиновался. - Возможно, что  мисс Клер будет так
добра, что не откажет принять нас. Если же нет, мы будем очень огорчены.
     - Потрудитесь войти, сэр! - сказала она, улыбаясь и открывая калитку.
     Он живо  последовал  приглашению, и я,  который  секунду тому решил  не
входить  в дом, машинально  пошел  за ним под  арку  молодых  распускающихся
листьев  и ранних бутонов жасмина, ведущую в Лилию-коттедж,  которому в один
прекрасный  день  суждено  было  оказаться единственным  мирным  и  надежным
приютом, какой только  я  мог страстно желать и,  страстно желая, ни быть  в
состоянии получить!  Дом  был  гораздо  больше,  чем  он  выглядел  снаружи;
передняя была квадратная, высокая, с панелью  из прекрасного старого резного
дуба,  а  гостиная,  куда  нас ввели, была  самой красивой и  художественной
комнатой,  какую я  когда-либо  видел.  Везде  цветы, книги,  редкий фарфор,
элегантные  безделушки, которые только  женщина  со  вкусом могла выбрать  и
оценить;  на  столах  и  рояле стояли  портреты  с надписями многих  великих
знаменитостей Европы. Лючио бродил по комнате, делая свои замечания:
     - Вот  Падеревский,  а  рядом  с  ним  вечная Патти, там ее  величество
королева Италии, а  вот принц  Уэльский  -  все с  надписями. Честное слово,
по-видимому,  мисс Клер  привлекает к себе  знаменитостей без помощи золота.
Как она  это  делает? - и его глаза полунасмешливо блеснули. - Посмотрите на
эти лилии! - и он указал на массу белых цветов на одном из окон. - Разве они
не  прекраснее  мужчин и  женщин? Немые,  но,  тем  не  менее, красноречивые
чистотой. Не удивительно,  что художники выбрали их, как единственные цветы,
подходящие для украшения ангелов.
     Пока он  говорил,  дверь  отворилась, и  женщина, которую мы видели  на
газоне,  вошла, неся  на руках  крошку-таксу. Была  ли она  Мэвис  Клер? Или
кто-нибудь другая, посланная сказать, что романистка не может принять нас? Я
молча в  замешательстве разглядывал ее, а Лючио подошел  к ней с  выражением
смирения и кротости - манера, которая была мне хорошо знакома, и сказал:
     -  Мы должны извиниться за наше вторжение, мисс Клер, но, проходя  мимо
вашего  дома,  мы не  могли удержаться  от попытки увидеть вас.  Моя фамилия
Риманец, - он почему-то колебался секунду и затем продолжал:
     - А это мой друг Джеффри Темпест - писатель.
     Молодая  особа  подняла  на  меня глаза с легкой улыбкой  и  грациозным
поклоном головы.
     - Он,  как  вы,  вероятно, знаете,  сделался  владельцем Виллосмирского
замка. Вы  будете  соседями и, надеюсь, друзьями. Во всяком  случае, если мы
нарушили этикет,  рискнув явиться к  вам без предварительного представления,
вы  должны  простить  нас! Трудно,  невозможно для меня пройти  мимо  жилища
знаменитости  без  того,   чтобы   не  засвидетельствовать  своего  почтения
обитающему в нем гению.
     Мэвис  Клер  -  так как  это  была Мэвис Клер  -  казалось,  не слыхала
предумышленного комплимента.
     - Милости просим, -  сказала  она просто, протягивая  ручку каждому  из
нас. - Я привыкла к посещениям посторонних. Но по слухам я очень хорошо знаю
м-ра Темпеста. Садитесь,  пожалуйста,  -  она  указала нам на стулья у окна,
заставленного лилиями, и позвонила.
     Ее горничная вошла.
     - Чаю, Жанетта!
     Отдав это приказание, она села вблизи нас, продолжая держать  маленькую
собачку, свернувшуюся, как клубок шелку. Я хотел  заговорить, но  не находил
сказать   ничего  подходящего:  ее   вид  слишком  наполнял  меня   чувством
самоосуждения и стыда. Она была таким спокойным, грациозным созданием, таким
нежным и воздушным, таким простым и непринужденным в  обращении, что подумав
о ругательной  статье,  которую  я  написал на ее книгу,  я сравнил  себя  с
негодяем,  бросившим  камень  в ребенка.  Но, тем  не менее, я ненавидел  ее
талант -  силу  этого мистического качества, которое, где  бы  ни появилось,
привлекает внимание мира; у нее был дар, которого у меня не было, и которого
я домогался. Движимый противоречивыми  чувствами, я рассеянно смотрел в окно
на  старый  тенистый  сад  и  слышал,  как  Лючио  разговаривал о  пустячных
предметах и о литературе вообще, и время от времени ее веселый  смех звенел,
как  колокольчик.  Вскоре  я  почувствовал  на себе  ее пытливый взгляд,  и,
обернувшись, встретился с ее глазами, серьезными и ясными.
     - Это ваш первый визит в Виллосмирский замок? - спросила она.
     -  Да, - ответил я, прилагая  все усилия, чтобы казаться развязным. - Я
купил поместье заглазно, по рекомендации моего друга-князя.
     - Я слышала  так, - сказала она,  продолжая с любопытством смотреть  на
меня. - И вы остались им вполне довольны?
     - Более чем доволен - я в восторге. Оно превзошло все мои ожидания.
     - М-р  Темпест  женится  на дочери  прежнего  владельца  Виллосмира,  -
вставил Лючио. - Конечно, вы читали об этом в газетах?
     - Да, - улыбнулась она, - я читала и  нахожу, что м-ра Темпеста есть  с
чем поздравить. Леди Сибилла  очень красива; я помню ее прелестным ребенком,
когда я сама была ребенком; я никогда с ней не говорила, но видела ее часто.
Она, должно быть, счастлива возвратиться молодой женой в старый дом, который
она так любила.
     Тут вошла горничная с подносом,  и  мисс Клер,  опустив на пол собачку,
подошла к  столу,  чтобы  разлить чай.  Я следил за ее движениями с чувством
неопределенного удивления и невольного  восхищения: она напоминала  картинку
Греза,  в своем  мягком  белом платье,  с  бледной  розой на груди, в старых
фламандских кружевах,  и когда она поворачивала к нам свою  головку,  солнце
озаряло ее светлые волосы  золотым ореолом,  обрамлявшим ее лоб. Она не была
красавицей;  но, несомненно,  она  обладала  обаятельной,  нежной прелестью,
которая безмолвно  таилась  в  ней,  как  дыхание жимолости,  спрятанной  за
изгородью, очаровывает прохожего сладостным ароматом, хотя цветы и невидимы.
     - Ваша книга очень хороша, м-р Темпест, -  вдруг сказала она,  улыбаясь
мне,  - я ее прочла, как  только она вышла, но,  знаете ли,  ваша статья еще
лучше!
     Я почувствовал, что кровь бросилась мне в голову.
     -  На какую статью вы  намекаете, мисс Клер? - заикался я смущенно, - я
не пишу для журналов.
     Нет? - и она весело засмеялась. -  Но в этом случае  вы написали! И как
вы меня отделали!  Я узнала, что вы были автором  филиппики - не от издателя
вашего журнала, о нет! Бедняга, он очень скромен! Но от совсем другого лица,
которого я не хочу называть. Я всегда узнаю  то, что я хочу узнать, особенно
в литературных делах. Какой же у вас несчастный вид!
     И ее глаза искрились весельем, когда она подавала мне чашку чаю.
     -  Вы, в самом деле, думаете, что оскорбили меня критикой? Даю  честное
слово,  что  нет. Никогда ничего  в  этом роде  не огорчает  меня. Я слишком
занята, чтобы расходовать  свои мысли  на  критики или критиков. Только ваша
статья была исключительно забавна!
     -  Забавна? - повторил я  глупо,  стараясь улыбнуться,  но  мои  усилия
прошли даром.
     - Да, забавна! Она была настолько гневной и  негодующей, что  сделалась
смешной. Мое бедное "Несогласие"! Мне  досадно, что оно  привело вас в такое
настроение - настроение, так истощившее вашу энергию!
     Она опять засмеялась  и села  на  свое прежнее  место, смотря  на  меня
открытым, полусмеющимся  взглядом,  которого я не мог хладнокровно выносить.
Сказать,  что  я  сознавал  себя дураком,  недостаточно,  чтобы выразить мое
чувство полного поражения.  Эта  женщина  с молодым,  светлым лицом,  нежным
голосом и,  очевидно, счастливой натурой,  была совсем не  такая, какою я ее
воображал  себе,  и  я силился  найти  что-нибудь, могущее  быть  разумным и
связным ответом.
     Я  поймал  взгляд  Лючио  - насмешливый,  сатирический, и мои мысли еще
больше  спутались. Между  тем случилось маленькое  смятение  из-за поведения
собачки Трикси, которая вдруг,  усевшись против  Лючио и  подняв вверх  нос,
принялась  отчаянно  выть  с  поразительной  силой   для  такого  маленького
животного. Его хозяйка удивилась.
     - Трикси,  в чем дело? - воскликнула  она, схватив собачку на руки, где
она, дрожа и рыча, спрятала свою мордочку.
     Затем она взглянула испытующе на Лючио.
     - Я никогда раньше не замечала у нее ничего подобного.  Может  быть, вы
не любите собак, князь?
     - Я боюсь, что они не любят меня! - ответил он почтительно.
     - В таком случае,  извините меня, - промолвила  она и вышла из комнаты,
тотчас вернувшись, но без собачки.
     После   этого  инцидента  я  заметил,  что   ее   синие   глаза   часто
останавливались на красивом лице Лючио с растерянным и тревожным выражением,
как если б она видела в самой его  красоте нечто такое, что ей не нравилось.
Тем временем ко мне вернулось мое обычное самообладание, и я обратился к ней
тоном,  который  я считал  любезным,  но  который, в  сущности,  был  скорее
покровительственным.
     - Меня радует, мисс Клер, что вы не обиделись на ту статью. Я допускаю,
она была энергична, но, вы знаете, мы не можем быть все одного мнения...
     -  Безусловно!  - сказала  она спокойно,  с  легкой  улыбкой.  -  Такое
положение вещей сделало бы свет  очень скучным! Уверяю  вас, что я нисколько
не была и теперь не обижена: критика была образчиком остроумного сочинения и
не произвела ни малейшего действия ни на меня, ни на  мою книгу. Вы помните,
что  Шелли  писал о критиках? Нет? Вы найдете  это место в его предисловии к
"Восстанию  Ислама", и он таким  образам говорит: "Я старался писать, как, я
думаю,  писали Гомер, Ше