ы  и лето, и всю осень и дожил,  можно сказать,  припеваючи до
зимы. И ему пришлось выйти из своего надежного убежища и жилища лишний раз и
сходить в универмаг, чтобы купить  там себе одеяло, так  как он укрывал себя
во время сна осенним легким пальто, тем,  в котором  и вышел из дому прошлой
весной. А оно  было коротковато и не  согревало всего тела целиком. А деньги
Михайлов теперь имел в  достаточном количестве  из-за того, что ему  не было
куда их тратить, разве только  на то, чтобы питаться или собирать  на случай
Австралии. А ел Михайлов мало по причине плохого и слабого аппетита. И пошел
он, значит, в универмаг за одеялом и заодно за носками, потому что его носки
полностью пришли в негодность и расползлись на  части, а там,  в  универмаге
этом ихнем, не то что одеял и носков, а вообще ничего не продают,  и пустота
такая, что хоть шаром покати. И Михайлов вернулся к себе, одеяла не  купив и
носков тоже не купив, и продолжал и дальше носить и боты, и ботинки на босых
голых  ногах  и  укрываться  пальто  и замерзать,  потому  что  центрального
отопления в  бесплатном туалете  проведено  не было, а  на улице была зима и
подходил  Новый  год.  Правда,   Михайлов  никак  не   ощущал  на  себе  его
приближения, и не создавалось у него приподнятого  праздничного настроения и
состояния, а было  ему обыкновенно  и как всегда. А когда праздник Новый год
кончился  и прошел, не  изменил  Михайлов  своего устоявшегося  и привычного
образа жизни и деятельности, как делают это некоторые другие люди, а оставил
все  в  неприкосновенности,  как  было,  и его  никто не  нашел и не  выдал,
несмотря на объявленные через газету розыски, и он остался жить на свободе в
подсобке.

 Досадное недоразумение

 Компаниец  и так образ жизни вел в  основном бездуховный и ничем внешне
не окультуренный, а тут, значит, ему еще и по морде въехали ни за что ни про
что и с бухты-барахты.  И хорошо так въехали, с понимание, прямо  в передние
золотые зубы  кулаком. И  въехал-то  не кто-нибудь  посторонний или чужой, а
непосредственный, можно сказать, подчиненный и первый помощник и чуть  ли не
старый надежный друг. И зубы у Компанийца вылетели, как из пушки, в полость,
значит,  его  рта, и он ими  поперхнулся и  подавился и  долго и  мучительно
кашлял, и отплевывался этими своими зубами, и собирал их по одному с пола, и
плакал  от  бессилия  скупыми слезами  гнева. Потому  что  он ничего и ничем
более-менее достойным не мог ответить своему обидчику и оскорбителю, ведь же
он, обидчик его то есть,  являлся в своем спортивном прошлом толкателем ядра
и пятиборцем и кулак имел с дыню. А Компаниец никем  таким  подобным никогда
не был и  не отличался, и его можно  было перешибить  с близкого  расстояния
плевком.  Конечно,  ничего  он  не  мог  ему  физически  противопоставить  и
возразить  и  все   повторял,  как  молитву,  расплющенными  всмятку  губами
неразборчиво и шепеляво:
 -  Ну ты мне за  зубы  заплатишь,  гад,  по  рыночному  курсу.  Ты  мне
заплатишь.
 А обидчик  его  кривил лицо и  протирал свой  граненый кулак ладонью  и
говорил тихо, медленно и спокойно:
 - Да иди ты. - говорил, - в пень дырявый, мудило.
 И что  особенно  было  противно и скверно в  этом досадном  конфликте и
недоразумении, так это то,  что произошел он, конфликт не  без свидетелей  и
очевидцев, с  глазу на глаз, а наоборот - при максимально возможном стечении
рядовых и прочих работников малого  предприятия "Мехмаш", которое  Компаниец
два  года  назад  создал  из  ничего  и на  голом  месте  и  являлся  теперь
фактическим  и  безраздельным  его  владельцем,  и  успешно  им  управлял  и
руководил   в  условиях  всеобщего  разброда,  хаоса  и  инфляции.   И   все
присутствующие отвернулись и вышли из помещения и сделали вид, что ничего не
случилось и не произошло и ничего они не видели и не заметили.  Так как удар
Компанийцу нанес Рындич,  работавший в этом "Мехмаше" вторым, как говорится,
лицом,  то  есть  заместителем  самого же Компанийца  по всем  техническим и
производственным вопросам. И его  на предприятии уважали. А с Компанийцем до
этого несчастного случая были они почти что друзьями и товарищами, и они сто
лет  знали  друг друга,  потому что  вместе и учились, в одной даже  учебной
группе. Правда, Рындич тогда Компанийца  не принимал  во внимание и  в  поле
своего зрения  и относился  к нему наплевательски и надменно.  А  потом, уже
после  окончания   вуза  и  аспирантуры,   он  по  стечению  неблагоприятных
обстоятельств и по собственной глупости попал на скамью подсудимых. И сидел,
Рындич,  ровно  пять  долгих  лет,  минута  в  минуту,  а  когда  из  лагеря
освободился и вышел и никак не мог работу себе найти вообще нигде, Компаниец
взял его к себе - еще в  монтажно-демонтажное управление. Он по объявлению в
газете пришел, Рындич, чтоб хоть  в  монтажники устроиться и определиться, а
Компаниец его встретил случайно, проходя мимо по коридору, и предоставил ему
вакантное место начальника  участка, как  будто  бы он  не помнил ничего  из
прошлого времени и как будто  ему все равно  было и безразлично  то, что он,
Рындич, отсидел положенный  срок и вышел, имея судимость. И они  работали  с
того самого дня  плечом к плечу  и вместе  и  не  ругались  между собой  как
правило,  а  все  возникающие  острые  вопросы  разрешали мирными  путями  и
способами. Даже  и в  самых щекотливых жизненных ситуациях  и  моментах. Вот
было, например, у них такое, что понравилась вдруг Компанийцу и приглянулась
с  первого взгляда новая  жена Рындича,  и он  откровенно и по-человечески с
Рындичем этим своим  нахлынувшим чувством поделился.  И спросил  у него  без
всяких там обиняков:
 - Ты как? На это.
 А Рындич подумал и говорит:
 - А что как? Никак.
 И Компаниец понял  и истолковал  его ответ  по-своему и положительно  и
склонил  ее,  эту новую  жену Рындича, к  интимной близости и  половой жизни
путем дорогих подарков и угощений, и алкоголя, а Рындичу он честно возместил
моральный  ущерб и  урон. После того, как удалось ему, значит, задуманное  с
его  женой  осуществить, он  пригласил Рындича к себе в кабинет официально и
сообщил,  что  изыскал  такую возможность  повысить ему  на сорок  процентов
зарплату  за достижения и успехи в труде. И Рындич сказал  спасибо и не стал
давать волю своим комплексам и противоречивым эмоциям, и они любили какое-то
непродолжительное время  жену Рындича оба,  не  вместе, конечно, а каждый  в
отдельности  и  своим чередом. И Рындич ни  слова, ни  полслова  при этом не
сказал Компанийцу поперек или в знак протеста, а  жене своей новой сказал он
единственно, что  ты только рот  у него не бери, а то я, сказал, брезгую.  А
жена ему на это сказала:
 - Ладно, больше не буду.
 И все. И  инцидент был исчерпан до дна. А Рындич потом, впоследствии, с
женой  этой своей  расстался навсегда и  развелся и еще один раз  женился  -
удачно.  А  с компанийцевской женой он, конечно, тоже в свое время  переспал
раза два или три  для  достижения  справедливого равновесия  и  паритета. Он
как-то,  в  рамках  не  заполненного  ничем  досуга  и используя  отсутствие
Компанийца в городе, позвонил ей, его жене, на дом и сказал, что давай, мол,
Людмила,  мы с тобой переночуем,  если  ты не возражаешь  и не против этого.
Чтоб  Компанийцу   твоему  рогов  навесить  ветвистых.  И  она,  Людмила,  с
готовностью  согласилась и  сказала, что почему  бы и нет и где ты, сказала,
раньше  был?  Потому что  я  давно об этом втайне  думаю  и  мечтаю.  И  они
провернули  это намеченное  мероприятие, не откладывая в  долгий  ящик  и по
свежим горячим следам. И жена  Компанийца  Людмила,  находясь с  Рындичем  в
постели, твердила, как заведенная, настойчиво и безумно:
 - Ну, давай, давай еще. Еще. -  И выделывала и вытворяла черт знает что
и как.
 И  Рындич  потом, после всех уже  восторгов и упоений, отдохнул лежа, и
закурил сигарету "Космос", и сказал ей, Людмиле, на выдохе:
 - Ну ты, - сказал, - мать, даешь.
 А она сказала ему:
 - А я считаю, что, если давать, так  уж надо давать  с душой,  а  то, -
сказала, - какой  же в этом  великий смысл и толк, и удовлетворение духовных
потребностей?
 А совершила это  и  на  это  пошла, в смысле  загуляла с Рындичем, жена
Компанийца Людмила главным образом  потому,  что  он, Компаниец,  помимо нее
заимел  и   открыто  завел  себе   постоянную  женщину,  еще  одну,  значит,
дополнительную  спутницу  своей жизни. И он появлялся с ней как ни в чем  не
бывало  и  в  людных общественных  местах, и в увеселительных заведениях,  и
чувствительно  ее  поддерживал в  материальном отношении и плане. И  он мог,
конечно,  себе такое разнообразие  разрешить  и свободно позволить,  так как
было ему это вполне по карману и по плечу. А насчет мужских основных качеств
и  достоинств он  не  представлял из  себя чего-нибудь выдающегося,  и  жене
непрерывно  и  ощутимо  не хватало  его способностей и  возможностей,  ей  и
всегда,  и  раньше, их не хватало,  а с  появлением у  Компанийца  еще одной
женщины  на  стороне  вообще  стало  ей  скучно и уныло.  И  она  Компанийцу
устраивала  бывало   безобразные  семейные  сцены,  говоря,  что  при  твоей
хронической  неустойчивости  в половом  смысле  тебе  любовниц  по штату  не
положено иметь. Тебе и жену  не положено. А  Компаниец ей  отвечал, что  ищи
себе  кого  угодно  другого и подходящего,  если я тебя не  устраиваю  и  не
удовлетворяю  в  виде мужчины,  мужа и отца ребенка.  И  жена  его, Людмила,
неизменно утиралась от этих слов  и  отступала, потому что куда ж  она могла
деться и кого найти в нынешних суровых  реалиях жизни, будучи домохозяйкой и
при  наличии  больного ребенка на руках  и на  пожизненном иждивении. И  она
продолжала состоять  у Компанийца в женах -  перед  людьми и по закону -  из
чисто житейских соображений и причин, из-за того то есть, что в  деньгах и в
других  средствах  существования он  ее  не  ущемлял  и  не  стеснял,  и  не
контролировал. Ну и , конечно,  по старой привычке оставалась она Компанийцу
женой по тому распространенному принципу, что от добра добра не ищут, а хрен
на хрен менять - только время терять. Так она, Людмила, считала и говорила и
жила  себе, как жилось. И  Компаниец тоже жил  с  ней и состоял в  браке,  и
никуда от нее  не уходил, и  не собирался, и не имел  в виду. Чтоб не делить
имущество при разводе на части. Потому что оно, имущество, все было им одним
заработано и куплено, лично, а никакой не женой, а жена, как ребенок больной
у нее родился, так  ни дня после  того  и  не работала. Только  числилась  у
Компанийца в "Мехмаше" аудитором,  чтоб стаж трудовой ей шел, для начисления
пенсии в будущей старости. А если развод с ней затеять, она, конечно, своего
б не упустила. Да  и не было у него,  у Компанийца, на примете другой, более
подходящей  кандидатуры вместо  нее  и взамен. Эта женщина  его  постоянная,
Майя,  так  она излишним успехом  и  популярностью  пользовалась у  мужчин и
котировалась  среди  них  высоко  за  свое  идеально  правильное  и  изящное
телосложение,  и  у нее не  было от  них, от мужиков и поклонников, никакого
продыху и отбоя, и  они увивались вокруг нее и за  ней косяками  и стаями, и
все куда-нибудь  ее звали  и приглашали, и  делали различные недвусмысленные
предложения. И  она, конечно, иногда и время от  времени  на эти предложения
откликалась и давала свое согласие, если Компаниец, допустим, бывал занят по
горло  важными  делами своего  малого  предприятия,  или, как он  выражался,
фирмы, и из-за этих своих дел не уделял ей должного достаточного внимания. И
тогда  она,  Майя, шла  с кем-нибудь в  компанию, или в какой-нибудь хороший
ресторан, или в  кафе-бар, чтобы побыть там  на  людях и  попить шампанского
"Брют" или  же на худой конец коньяку и кофе.  Ну  и чтоб  развлечь  себя  и
разогнать  грусть,  накапливающуюся  в организме  от  ежедневных  и  тусклых
будней. И Компаниец ей высказывал свое крайнее недовольство,  и  попрекал за
эти  ее выходки и поступки, и говорил, что ты меня не  любишь ни  на грош, а
только деньги  вытягиваешь бешеные, а  Майя ему отвечала, что любить она его
не нанималась, и обещаний не давала, и в мои планы, говорила, это  не входит
никаким боком. А что касается  бешеных  денег, то свои  функции я, говорила,
выполняю и отрабатываю с лихвой и за глаза. Оно и вообще  и  не известно  до
конца,  почему  Компанийца  женщины как-то  не любили.  Ни  в  молодости его
ранней, ни позже,  в  зрелости, не  любили они Компанийца настоящей  женской
любовью,  и он  не знал и не представлял, что  это  такое есть.  И ведь кого
попало  они любили,  женщины,  -  и кривых  и  коротышек каких-то, и дураков
набитых, а  его - нет, не любили. То есть ни одна из них не влюбилась в него
ни разу за всю жизнь. Спать с ним некоторые, конечно,  спали, это, что греха
таить,  случалось, а любить не любили.  Его и  жена-то  собственная никогда,
если честно признаться, не любила, а вышла за него, потому что ей было давно
пора и больше не  за кого.  А Компанийцу  тоже хотелось тогда уже жениться и
иметь  жену и  семью, так как возраст его достиг  к  тому  времени  двадцати
восьми лет, а она, Людмила, была его первой и единственной женщиной, вот они
с ней  и поженились по  обоюдному согласию и стремлению, и  взяли отпуска на
работе, и отправились  в свадебное путешествие на малую родину Компанийца, в
деревню Мироновка. К  матери его, другими словами, поехали  в  гости. И  они
приехали к ней, как снег на голову, и Компаниец сказал:
 - Знакомься вот, мать. Это моя законная жена Людмила. Супруга, значит.
 И мать их встретила и принимала  тепло и  радушно и изо всех сил. И она
наприглашала в дом родственников и соседей, и они звали Компанийца Лешкой, и
расспрашивали  его  -  что  и  как,  и  в  общем, и  проявляли к  нему живой
неподдельный интерес и участие, потому  что  очень давно с ним не виделись и
не встречались. И Компаниец отвечал на все  их конкретные вопросы и говорил,
что все  у него как  нельзя  лучше и в  полном стабильном порядке, и  что он
работает в должности главного механика на заводе, и директор Полупаев Леонид
Андреевич его ценит как никого и им  дорожит, и  вот он выделил и дал  ему к
свадьбе отдельную  квартиру  из своего личного  директорского фонда.  Но они
туда еще не переехали, не успели. А родственники и соседи говорили наперебой
и все в один голос,  что надо им переезжать немедленно и быстрее, а то могут
его  квартиру  самовольно занять и  заселить другие, бессовестные  городские
люди. А потом мать рассказывала собравшимся и гостям смешную историю про то,
как привязывала она в детстве своего Лешеньку старым чулком к кровати.
 -  Надо было мне, - говорила, -  допустим, в магазин сбегать за  хлебом
или еще за чем  в хозяйство, ну,  я привяжу его чулком за ногу и узлов много
понаплету и  поназавязываю  -  один на одном - и иду, значит. А покуда он их
все своими пальцами неуклюжими осилит и пораспутывает, я и вернусь. И с тех,
значит, детских пор, - говорила, -  он у меня такой  упорный. Вот и институт
закончил в городе, и на  инженера выучился с отличием,  и  все своим  умом и
трудом,  и  начальником  теперь  работает  главным,  и  вышел,  значит,  как
говорится, из грязи в князи.
 А спустя короткое какое-то  время после  этих вышеназванных событий он,
Компаниец, свою солидную работу и должность потерял. Вернее,  не потерял,  а
его  убрали  с  глаз  долой.  Уволили  то есть.  И  не  потому,  что  он  не
соответствовал  как-нибудь занимаемой им  должности  или развалил порученный
участок работы,  а просто его подставили в нужный решающий момент  и сделали
козлом отпущения в производственной травме со  смертельным исходом. У них на
заводе тогда  человек трагически погиб, на  прессе  трубу  высоким давлением
оборвало, и его по голове сзади ударило, трубой этой. Ну и  раз такое  дело,
засчитали тот случай как  травму на механизме, и,  конечно,  виноватым в ней
оказался   главный   механик.   Компаниец.   И  его,  значит,  чтоб   других
руководителей  среднего  звена  сохранить,  сняли с занимаемой  должности  в
качестве  меры  пресечения  и   административного  воздействия.   А  дело  в
прокуратуре  потом  постепенно  замяли,  как  и обещали  ему, и  закрыли.  И
Компаниец оказался  без  работы  и  ни  с  чем, но не  пропал,  а  вскорости
устроился  в какую-то  шарагу тоже главным  механиком,  потом перешел он  по
переводу в  универмаг  "Приднепровский" главным уже инженером, а потом занял
пост  начальника  монтажно-демонтажного  управления.  И  туда  именно, в это
управление,  он Рындича и принял на  работу  после лагеря и несмотря  на его
судимость, и в "Мехмаш" свой следом за собой увел, своим заместителем, а он,
Рындич  этот, вот, значит, какую подлую вещь в отношении его  позволил  себе
выкинуть и сотворить. Причем без всяких и каких бы то ни было веских  причин
и поводов.  Он и в  институте, Рындич, без причин к  Компанийцу с презрением
относился и за колхозника  его держал и за жлоба. Они все, сотоварищи его по
науке и по общежитию, так  к  нему относились, к Компанийцу, незаслуженно. С
самых первых студенческих дней учебы, когда в село  их, весь первый курс, на
уборку овощей  загнали,  и произошел  там  такой разговор  вечером  в  общей
мужской  спальне,  треп  на  производственные  темы.   Что-то  они  все  про
литературу говорили и про поэзию, а Компаниец, само собой разумеется,  сидел
и молчал  в  углу, ничего в этом предмете не  понимая и не разбираясь. И вот
Рындич к нему, значит, обратился зачем-то и спрашивает:
 - Ну, а вы, мистер, что можете сказать о Мандельштаме?
 А Компаниец говорит в шутку:
 - Могу сказать, что он еврей.
 - И все? - Рындич говорит.
 А Компаниец отвечает:
 - Да. Все.
 И  после  этого беспредметного  и  пустопорожнего  разговора,  которому
Компаниец и значения  ни  малейшего не придал и  забыл его через полчаса, ну
как что-то такое  отрезало. Он,  Компаниец,  с  ними и так, и по-другому,  и
по-всякому, и колбасой их домашней кормил из посылок, и вообще всем на свете
делился,  не считаясь, чтоб в доверие войти к ним и в дружбу, а они, значит,
от него носы воротили, хотя и жрали,  конечно,  все  это подряд без зазрения
совести  и  без  разбору.  А  как  выпивка  какая-нибудь в  обществе  женщин
случалась, так они его, Компанийца, не звали, а если у них пожрать ничего не
было,  а у него,  допустим, посылка пришла  из дому  от матери, то  могли  и
позвать  с посылкой.  А внимания никакого они  ему  не  уделяли. Ни сами эти
друзья его, однокашники, ни их женщины легкого  поведения. А если и уделяли,
так только  чтоб  устроить коллективное  посмешище и  поиздеваться  над  ним
как-нибудь  зло  и едко.  И  особенно  зло  подсмеивались  над  Компанийцем,
естественно,  женщины, а Рындич  их в  этом всегда и  активно  поддерживал и
всячески  поощрял. Но  чтоб  руки распускать,  такого,  конечно, никогда  не
водилось  за  Рындичем и в помине.  А  тут  взял и, значит, не объяснившись,
заехал при людях Компанийцу в зубы и их выбил.
 А зубы у него, у Компанийца, были, между прочим, все сплошь и рядом  из
чистого  золота,  и  устанавливал  он  их  себе  с  большими  трудностями  и
перипетиями   -  через  профсоюзную   организацию  железной  дороги,   в  их
железнодорожной поликлинике. Там один зубник  опытный, Марк Мойсеич, ему эти
зубы делал  и сделал  что называется на совесть и на долгие годы, потому что
зубники,  они  умеют  работать, если  захотят  и  если  есть у  них реальная
заинтересованность в  труде. А  Компаниец,  он  же ему сразу  сказал,  этому
зубнику, с  порога, что через профсоюз - это, конечно,  само собой им деньги
уплачены  и  внесены,  а  за  отличное качество работы  он лично, Компаниец,
привык платить особо и расплачиваться, не скупясь и не задумываясь. И зубник
этот,  Марк Мойсеич, сделал  ему зубы так, что стало  любо-дорого на себя  в
зеркало посмотреть, а Рындич, считай, все их,  эти вставленные искусно зубы,
одним у