говорит: - Мне два билета нужны в театр. Только в хороший,
-  и она послушала,  что  ей ответили, и спросила у Чекасова: - Виктюк - это
хорошо или плохо?
 А Чекасов говорит:
 - Хорошо.
 И Стеша сказала:
 - Беру, - и: - Нет, - сказала, - цена меня не волнует.
 И была у них еще одна ночь. И была эта ночь еще лучше предыдущей.
 А завтра днем они снова ездили в центр и снова обедали в ресторане,  но
теперь уже не в "Пекине", а в "Софии", а после сытного обеда гуляли без дела
по  улицам  и площадям столицы взад и вперед, и Стеша покупала  все, что  ей
нравилось и попадалось, а Чекасов молча платил за покупки ее деньгами, и нес
их,  покупки,  тоже,  конечно,  он. И  Стеша  купила себе  французские  духи
"Сальвадор Дали", два флакона, и тушь для ресниц трех цветов радуги и купила
серебряную цепочку  и свитер, и легкую  куртку. А  потом она покупала всякие
женские  мелочи  -  перчатки  там  тонкие,  лифчики, дезодоранты и  лаки.  А
Чекасову  станок для бритья купила, "Жиллет", и  крем с устойчивой пеной.  А
уже когда шли  нагруженными, как лошади, к театру,  Стеша увидела в  продаже
карточки телеигры "Лотто-миллион" и взяла эту карточку, и стала ее заполнять
счастливыми  номерами.  Один то  есть вариант  заполнила,  два, потом  три и
четыре. И заполняла, пока Чекасов не сказал:
 - Может, хватит уже?
 А она сказала:
 -  Еще один нарисую,  и все. Для ровного  счета.  И  заполнила еще один
вариант. Наверно, чтоб подразнить его. И Чекасов вынул  из кармана ее деньги
и заплатил продавцу названную круглую сумму, и пошел вперед.
 А Стеша догнала его и сказала:
 - Чекасов, ты что, жадный?
 А Чекасов сказал:
 - Я не жадный. Но я, - сказал, - жлобства терпеть не могу. А то, что ты
выделываешь, оно самое и есть.
 И Стеша проглотила обиду и на его прямое оскорбление не ответила, и они
пошли в  театр, и посмотрели  пьесу этого знаменитого Виктюка под названием,
кажется, "М. Баттерфляй", и на улице уже Стеша у Чекасова спросила:
 - А они что, в этом театре, все педики?
 И Чекасов сказал, что лучше б она молчала, потому что когда она молчит,
то намного больше ему нравится.
 И они  вернулись к Чекасову и легли спать на лежанку, и Стеша переспала
с ним чисто символически, и Чекасов это, конечно, почувствовал и спросил ее:
 - Тебе со мной плохо?
 А она не ответила, промолчала. И он опять спросил:
 - Почему ты молчишь?
 А Стеша сказала:
 - Понравиться тебе мечтаю.
 И  назавтра,  как  только Чекасов ушел в  магазин  за  хлебом и еще  за
чем-нибудь  съестным,  Стеша  свалила  все свои манатки  в  сумку  и,  дверь
захлопнув, уехала на  вокзал, и там свободно, как  по заказу, взяла в  кассе
билет. И  всю дорогу домой  и  дома уже злилась  она на Чекасова и заодно на
себя, и на себя даже больше злилась, чем на него, так как понятно ей стало и
ясно,  что не  сможет она теперь без Чекасова жить, а  если и сможет, то еще
скучнее и хуже,  чем раньше. То есть незавидная это  получится  жизнь. Да  и
вообще не  жизнь это будет,  а ее подобие. И Стеша  прозлилась без  толку  и
пользы всю  ночь и все наступившее за  ночью  утро, а потом, чтоб как-нибудь
себя  взбодрить  и взять в руки,  решила она выползти в город и пошляться по
городским улицам, и сходить хоть в кино любое. И она вышла на проспект Карла
Маркса и Фридриха Энгельса и столкнулась на тротуаре  носом к носу с  бывшим
главным механиком их Завода. Его когда-то, после несчастного случая с Жорой,
с работы сняли и уволили, говоря, что это он во всем виноват. И она сказала:
 - Ко мне зайдешь?
 А он сказал, что всегда готов.
 И когда они к ней приехали и вошли, позвонил Чекасов и сказал:
 - Я в городе. К тебе можно?
 А Стеша сказала:
 - Я занята.
 А он:
 - Да я ненадолго.
 А она:
 - Ладно, часов в девять приходи. Но не раньше.
 И Чекасов пришел, как и сказала она, ровно в  девять часов и позвонил в
дверь - два коротких и один длинный. А  главный  механик этот  бывший еще не
ушел от нее. Не удалось Стеше его до этих пор выставить и отделаться от него
не удалось. И он лежал у нее в постели под одеялом и пьяно спрашивал:
 - Это кто, муж?
 А Стеша ему сказала:
 - Лежи тихо, мудило.
 А Чекасов,  он  все звонил  и  звонил в  дверь,  и говорил  в  замочную
скважину:
 - Стеша, открой, это же я, Стеша.
 А  она ему  не открывала.  И он подождал  какое-то  время на лестнице и
снова стал непрерывно звонить, ничего не дождавшись, и он звонил и говорил в
дверь, прижимаясь к ней губами и лбом:
 - Стеша, - говорил, - открой. Я два слова скажу и уйду.
 И говорил:
 - Я же люблю тебя, Стеша.
 А  Стеша,  конечно,  никаких  его  этих слов  не  слышала,  потому  что
находилась она с бывшим главным механиком во второй комнате, в спальне, и на
большом расстоянии от двери. А кроме того, входная дверь у нее снаружи кожей
была обита натуральной, а под кожей этой толстый слой поролона уложен был, и
посторонние звуки сквозь него внутрь квартиры практически не проникали.

 Общий тост

 То,  что  не  нужна  ей никакая  любовь  земная, в известном,  конечно,
понимании и  смысле слова,  Даше стало  ясно еще  до выписки из  больницы. А
нужен ей был теперь  вместо всего прочего покой, один только покой и  ничего
больше, кроме покоя. Врачи лечащие ей так и сказали:
 - Главное - это полный  и  абсолютный покой, -  и дали ей вторую группу
инвалидности. А  сначала комиссия ВТЭК и вообще  собиралась первую группу ей
дать.   На   основании  перечня   ее   внутренних  болезней  и  перенесенных
хирургических операций. Но председатель этой авторитетной комиссии, железный
такой дядька старой закалки  и  в стальных очках  на лице, сказал,  полистав
предварительно соответственный пакет документов:
 - Так ее же, - сказал, - успешно оперировали, и никаких  вышеозначенных
болезней не осталось в ней и на показ.
 И еще он сказал уже ей, Даше, лично и непосредственно:
 - А ну-ка, сказал, - больная, присядьте.
 И  Даша присела,  держась, правда, рукой за край стола,  возле которого
она стояла, представ перед этой комиссией.
 - А теперь встаньте.
 И Даша встала.
 - А теперь - сесть, встать. Сесть, встать. Сесть, встать.
 И  Даша  снова  подчинилась председателю и  послушно  выполнила все его
команды. И  у  нее только голова  слегка пошла кругом и ноги одеревенели  на
короткое время. И он, председатель, сказал в заключение, делая вывод:
 - Ну вот, - сказал, - больная в данное время вполне здорова, коллеги.
 И  Даше единогласно  дали  вторую  группу, потому что спорить с мнением
председателя  комиссии или  тем  более ему  возражать не полагалось по штату
никому и не  имело реальных последствий.  И  она стала  жить у себя дома  на
группе,   получая  ежемесячно  назначенное  ей   пенсионное  обеспечение.  И
Вовик-муж  с нею стал жить вместе. И он, Вовик, вернувшийся из  длительной и
опасной  экспедиции героем, устроился обратно на  родной мехзавод, откуда  и
уезжал  в дальнюю  дорогу года три, наверно, назад,  не меньше. Он тогда как
раз  и Дашу навсегда бросил, не сойдясь с  ней своим характером, и на работе
противопоставил  себя  трудовому коллективу, и уехал,  хлопнув  дверью, куда
глаза  глядят,  то есть в  экспедицию.  А  теперь  вот  он  в свой коллектив
вернулся наподобие блудного сына и к  Даше в семью  вернулся с повинной, так
как определил для себя в разлуке  и вдали от дома, что  любит  он ее  больше
жизни.
 И  Вовик  проявлял о  Даше  отеческую  заботу  и  внимание, и все домой
приносил из продуктов,  и самостоятельно  выполнял  хозяйственные работы  по
дому, и зарабатывал вместе с тем прилично и достаточно для поддержания жизни
и быта. И день рождения Даши он решил отмечать, как всегда отмечали они этот
день в былые добрые времена. А она говорила:
 - Какой день рождения? Не надо.
 А он сказал:
 - Надо, - и никаких.
 А не хотела Даша устраивать празднование сейчас, потому что, во-первых,
сил у нее  на это не было и здоровья.  И желания тоже  не было. А во-вторых,
сильно  она  сомневалась,  что может получиться у них  какое-то  более-менее
праздничное  веселье  при нынешней  их  нехарактерной  жизни  и  натянутости
отношений, возникшей из-за того, что Вовик из  излишне  часто говорил Даше о
своей к ней большой любви. И:
 - Я, - говорил, - тебя люблю и буду любить вечно и дальше, и мне в этом
твои удаленные органы помехой не служат. Но я ж, - говорил, - мечтаю, чтоб и
ты тоже меня ответно любила, что с моей стороны естественно.
 А Даша говорила:
 - Вовик, я не могу.
 А он спрашивал:
 - Почему?
 А она говорила:
 - Болит у меня там все, внутри.
 И Вовик  поначалу  легко  и  с чувством глубокого понимания принимал  и
переносил такое  свое ложное положение  при Даше  и держал себя  в достойных
рамках.  Он только через некоторые промежутки времени опять  спрашивал у нее
как бы  ненароком  и невзначай про  то  же  самое,  наболевшее,  а она опять
отвечала  ему, что пока еще, к  сожалению, не  может. И Вовик  говорил ей  и
объяснял, что  это же  не прихоть его и не детский каприз и что ему любовные
узы с ней нужны и жизненно, можно сказать, необходимы два раза в неделю. Для
деятельности и функционирования организма.
 -  Про  это,  -  говорил,  - и  журнал  "Здоровье"  постоянно на  своих
страницах пишет.
 А  Даше нечего  было ему на  такие  серьезные  доводы  ответить,  и она
уходила, выбрав подходящий момент, в кухню и сидела там в одиночестве и сама
с  собой. И подобный  образ жизни  и  Дашиного  поведения, конечно, поневоле
накалял  атмосферу семейного  очага  и  нервную систему  Вовика,  а никакого
действенного  пути разрешения возникшей напряженности не находилось у них до
поры   до   времени  и   не  предвиделось.  И  однажды,  на  исходе   такого
безрезультатного разговора, когда Даша снова, в какой уже раз произнесла "не
могу  я", Вовик ей  ответил,  что он очень хорошо ее понимает и  сочувствует
такому  факту, что  у нее внутри все болит,  но есть  же, сказал, на свете и
другие общепринятые нормы и способы интимных контактов между людьми. И Даша,
конечно, поняла с полуслова, на что именно  он намекает и  что подразумевает
под этими намеками, но виду никакого  не подала, потому что подумала об этом
и  вообразила  себе все в  деталях  и в мелочах, и  от одних уже  мыслей  ее
затошнило так, как перед первой операцией тошнило в коридоре больницы. Хотя,
конечно, это и не являлось для  нее  чем-то новым или неприемлемым, и делала
она  это  в своей жизни не один  раз и не два и с  большим удовольствием и с
радостью,  но то  ведь  бывало у  нее  с Сергеевым, и с ним  все само  собой
получалось  и происходило. Он, Сергеев, и не заикался никогда на эту тему  и
не вспоминал,  а  ее саму  туда, к  нему,  тянуло и влекло непреодолимо. А с
Вовиком она не могла почему-то  себе такого позволить и разрешить. И  может,
лишь потому не могла, что вырезали из нее все, и  лишилась она этих присущих
женских  чувств  и  желаний  начисто,  а  может, и не потому. Но  не  могла.
Неприятно ей было органически даже представить такое.  И Вовик, видя, что не
идет  и не складывается  у них конструктивный разговор по душам, отпустил ее
до  наступления  вечера в  любимую кухню, на  покой, и  перед тем, как спать
начали они укладываться, он еще к этому отложенному  разговору возвратился и
стал  уговаривать   Дашу  ласково,  по-доброму  и  по-хорошему  -  ну,  чтоб
попробовала  она  все-таки на  всякий  случай, а  вдруг у нее получится. И в
конце концов он  смог  настоять на своем и  убедить Дашу, и  она попробовала
исполнить его просьбу и желание. И ее, конечно, вытошнило прямо ему на ноги.
И он, Вовик, обиделся на Дашу и  почувствовал  себя  оскорбленным до  глубин
души и  униженным  в лучших  чувствах, и он сказал,  что  я  тебя, значит, и
больную  люблю, несмотря ни на что и невзирая, а ты, выходит, мной брезгуешь
и пренебрегаешь.
 И Даша  говорила  ему, что  не брезгует она,  а не может, а  он  ее  не
слушал. И он ушел в ванную комнату отмываться, а отмывшись, лег на кровать и
уснул или же притворился крепко и беспробудно спящим.
 А потом,  днем, когда  он проснулся  и встал,  Даша  сказала ему,  что,
может, ты подыщешь себе женщину какую-нибудь пока, а  там, со временем,  все
оно, возможно,  наладится и образуется, и войдет в свои привычные берега.  И
Вовик охотно согласился с Дашей, и принял ее идею на вооружение, и вскорости
явился домой совсем уже ночью и буквально в одних трусах, без преувеличения.
И  он  рассказал,  что нашел, значит, по ее  совету  общедоступную  женщину,
пригодную для удовлетворения  его мужских запросов,  и  к ней поехал,  чтобы
запросы  эти,   будь  они  неладны,  удовлетворить,  и  пока  он  с  ней  их
удовлетворял  -  в  одной  комнате,  в  другой  его обобрали  и ограбили  до
последней нитки ее соучастники в преступлении. И деньги все у него украли, и
китайские  кроссовки, и куртку производства страны Иран, и джинсы, и свитер.
А  он эти  все  приличные вещи  заработал, между  прочим, тяжелым и  честным
трудом в далекой длительной экспедиции. И вот он в таком, раздетом до трусов
и ограбленном виде пришел домой и шел через  весь город, из одного его конца
в другой, босиком,  так как  общественный городской транспорт в ночное время
суток  не работает, а на такси или на  частника у него, ясное дело, денег не
было, да никто бы ему и не остановил машину,  увидев, что он идет пешком и в
трусах поздней осенней ночью. И Даша согрела Вовику чаю и дала поесть, и  он
выпил  перед  едой  стакан  водки с медом, чтобы тем самым  прийти  в себя и
согреться  изнутри,  и  предотвратить  возможное   наступление   какого-либо
простудного заболевания. И конечно, он, Вовик, высказал  Даше,  что все  это
из-за  тебя  со  мной приключилось  и по  твоей  милости и  причине,  а Даша
сказала, что да, она согласна с ним и вину за собой  осознает и не отрицает,
но и  он тоже обязан был смотреть, с кем  идет и куда, и  быть  осторожнее и
разборчивей в связях.
 А Вовик говорит ей:
 - Ты ж сама сказала, чтоб я женщину себе нашел. Я и нашел.
 А Даша говорит:
 - Разве это женщина?
 А Вовик говорит:
 - А кто?
 И тогда, в  результате этого несчастного случая,  Даша  собственноручно
предприняла усилия в нужном направлении и в то время, как Вовик находился на
работе, она позвонила Лене, подруге своей и  родственнице, и обрисовала ей в
общих чертах суть дела, и попросила оказать посильную помощь и содействие. И
Лена сказала:
 - Пускай зайдет ко мне завтра. Помогу. И заодно сахара вам отсыплю пару
килограмм - мне тут перепало.
 И  Вовик зашел  к Лене - за сахаром, ну  и так, чтобы проведать, потому
что не видел  он ее не один год, а у нее за  это время  его продолжительного
отъезда  и ребенок  еще один  успел появиться и подрасти, и  мужа ее Жору на
заводе убило трубой, а  он, Вовик, и его тоже когда-то знал хорошо и близко.
И он, значит, пошел к  ней, к Лене, чтобы взять обещанный сахар, и увидел ее
новую  трехкомнатную  квартиру и нового ее ребенка - сына,  и познакомился с
Сергеевым  и с учительницей средней  школы o 33, преподававшей  там русский
язык  и  историю. И она  не состояла  ни с кем в браке и замужем никогда  не
была, и жила одна в тесноте со своими пожилыми родителями, а к Лене зашла за
сахаром, которого было у Лены много. И они познакомились друг с другом через
Лену, считая, что  их знакомство есть  простая случайность, и Вовик  взял  у
Лены сахар - два килограмма, и учительница взяла столько же, и он сопроводил
ее, эту холостую учительницу, к ней домой и договорился о скорой  встрече  и
свидании.  А о том, что  у  него имеется  жена, Вовик учительнице умолчал. А
Даше он принес сахар и рассказал, что у  Лены завелся теперь новый  какой-то
мужик вместо Жоры, Сергеев, и сказал, что он  ему пришелся не по вкусу своей
молчаливостью  и  угрюмостью. И  про учительницу тоже рассказал Вовик Даше -
что  вот  как  удачно   ему  и  неожиданно  повезло  с  ней   встретиться  и
познакомиться.
 И началась, значит,  у них с того  памятного дня новая, можно  сказать,
жизнь,  так как стал Вовик приходить со  своей учительницей домой. А  больше
некуда им было деваться. Потому и стал он с ней приходить. Привел ее впервые
и сказал:
 - Это, - говорит, - моя сестра Даша.
 А учительница говорит:
 - Очень приятно.
 А Даша тоже ей говорит:
 - И мне приятно.
 И она приготовила им растворимого кофе с молоком и с печеньем и подала,
и ушла на  кухню, оставив их вместе  и наедине и создав все условия.  И Даша
сидела  на кухне, не выходя, и слушала радио до тех пор, пока они не ушли из
комнаты и из  квартиры.  И  потом, впоследствии,  Вовик приводил учительницу
дважды в неделю -  по  средам и по воскресеньям, сказав ей, что  Даша  очень
больной человек  и имеет инвалидность второй группы, и потому,  сказал, не в
состоянии она никуда уходить, пока мы  здесь любим друг друга. И учительница
сперва говорила, что  ей неловко и неудобно, а Вовик  говорил, что  она  нам
мешать не будет,  так как характер у нее мягкий и  скромный.  И  учительница
постепенно   привыкла  к   Даше   и  перестала  стесняться  ее   неизбежного
присутствия. И они пили чай всей компанией, втроем с Дашей, и разговаривали,
поддерживая общую  незначительную  беседу,  а потом, в  нужный  момент, Даша
собирала  со  стола на поднос чашки и другую использованную посуду и уносила
ее  в кухню,  и оттуда  не  возвращалась. И  она  мыла эту посуду  с  мылом,
внимательно и  не  спеша,  и вытирала, и расставляла ее  по  своим местам. А
закончив  с  посудой,  Даша  включала  погромче  радио  и  слушала  то,  что
передавали, сидя за  столом  или лежа не  раскладушке с  поджатыми под  себя
ногами и руками. И она думала, что спасибо большое Ленке  и что она все-таки
хорошая и отзывчивая баба,  хоть и  страшно невезучая  и несчастная. А что с
Сергеевым  она теперь живет,  так  я  же сама  от него  первая  отказалась и
отвернулась,  по собственному желанию. И ее, Ленку, можно, значит, оправдать
и  простить,  и  его  можно.  И  она  засыпала  так,  лежа  на  раскладушке,
поставленной поперек  кухни, и  спала до следующего утра тихо  и  спокойно и
практически без сновидений.
 А  тут, значит,  в  одно  из  воскресений  проводил Вовик, как  обычно,
учительницу и зашел к Даше на кухню, и говорит:
 - День рождения у тебя скоро.
 А Даша говорит с раскладушки:
 -  Оставь  меня в  покое,  и  не  надо мне,  -  говорит, - никакого дня
рождения.
 А Вовик:
 - Как это так не надо? Надо.
 Даша говорит ему, что и обсуждать этот вопрос  не хочет и не намерена и
что самочувствие у нее ухудшается день ото дня, а Вовик свое:
 - Отметим. И Лену, - говорит, - пригласим с Сергеевым. И ты не думай, -
говорит,  -  я  не верю  сплетням,  что  ты  с ним путалась  в период  моего
вынужденного отсутствия. А еще,  - говорит, - вторую  твою Елену тоже  можно
позвать  с  ее  этим  учителем  танцев.  Он  хоть  и  дурак,  но  веселый  и
жизнерадостный. И эту тоже, вашу общую подругу. Стешу.
 А Даша говорит:
 - Тогда давай и твою учительницу зови для полного счастья и кворума.
 А Вовик говорит:
 - Нет, ее звать не надо. Она ж думает, что ты моя сестра.
 И  Даша еще  несколько раз просила его и отговаривала  не выдумывать  и
ничего в ее честь не затевать, а Вовик все равно не послушался и поступил по
своему усмотрению,  и всех пригласил и позвал, и отложил очередную встречу с
учительницей, перенеся ее на другое, более удобное время.  И  он  сам все на
праздничный стол достал и  приготовил почти без Дашиной помощи и участия,  и
салатов всяких нарезал осенних,  и  колбас, и  сыра, и  картошку  отварил, и
нажарил  кур. И к  этому купил  он для мужчин "Русской" водки по  бутылке на
брата,  а  для  женщин  - бутылку азербайджанского коньяка и  красного  вина
портвейн  массандровского  розлива  в  неограниченном  количестве. Да, а  на
сладкое,  или, как  говорится,  на десерт,  приобрел Вовик свежих  вафельных
трубочек, заполненных густым кремом, и отборных яблок антоновка.
 И  гости  прибыли в  назначенный  день  и  час все как  один человек  и
сердечно  Дашу  поздравили,